Последний фарт - Виктор Вяткин

…В дыры палатки проглядывали звезды. На столе, сбитом из досок, догорала свеча. В двери полога струился холод и расстилался по земляному полу. С болот доносилось разноголосое кряканье уток, всплески воды, свист крыльев. — С верховий распадка звучал, точно крик о помощи, зычный пришв сохатого. Таежный мир был наполнен осенними, тревожными хлопотами.

Полозов лежал на оленьей шкуре, подложив под голову руки, и глядел через дыру на тухнувшие звезды. На чурбане сидел Канов и чинил одежду.

Вечером они поздно закончили работу. Пришли усталые, мокрые. Надеялись застать возвратившихся Софи и Бориску. Вместо этого их встретило страшное разрушение. Палатка была разорвана. Кругом валялись полосы брезента. Мешки с мукой были тоже разорваны. Клочья зимней одежды серыми комками выглядывали из кустов. Чай, табак были рассыпаны по земле.

Не иначе как медведи забавлялись, решили старатели. Они остались без продовольствия и одежды. Значит, конец и работе. Все возможное было собрано и аккуратно сложено. Палатку кое-как зашили и снова натянули на каркас. Всю ночь занимались починкой.

— Зима подпирает, жратвы нет, — горевал Полозов. — Черт знает, что творится, а татары — ни звука о себе. Завтра отправлюсь на розыски, найду здоровыми — набью морды. Да и медведи ли разрушили все?

— Не сие суть, — вздохнул Канов. — Я мыслю, если этот богомерзкий соглядатай учинил нам зло, то кто ведает, где ввергнем мы себя большим мукам? Тайга скоро будет яко пустынь.

— Ты снова видел его? Надо бы поймать или выследить, где он прячется?

— Зрил издали. Борзо убег.

Полозов промолчал. Видимо, за ними следит Саяки. Тут того и гляди, как бы не получить пулю в затылок. Полозов тревожился за Бориску и Софи.

— Пару часов вздремну и двину.

Канов не ответил. Полозов только разделся и лег, как за палаткой захрустел ледок и послышались шаги уставшего человека. Раздвинулся полог, и свет луны упал на его лицо.

— Кто? — вскочил Полозов.

— Сными! — Бориска повернулся спиной. На рогульках, точно на скамейке, сидел привязанный Софи. Голова его бессильно свисала на грудь.

— Что с ним? — Полозов снял старика и внес в палатку.

Бориска сел на чурбан, расстегнул куртку, вытер куском мешковины вспотевшую грудь и отвернул воротник. На его плечах багровели мозоли.

— Гляди! Долго таскал, — вздохнул он, облизав обветренные губы.

Канов поставил чайник, принес лепешки и снова взялся за починку одежды. Полозов осмотрел Софи. Рана взбухла, пожелтела, а в середине чернел наконечник стрелы. Опухоль красными буграми расползалась по спине.

— Может, разрезать, а то как бы не помер? — разволновался Иван.

— Дотронуться не дает, как резать, дурной башка! Все помирать будем, — хмуро проворчал Бориска.

— Сия краснота опасна! — подошел Канов, покачал головой. — Токмо вскрыть, — заключил он, отводя глаза.

— Вскрывать так вскрывать. Не помирать же ему. Кто будет? — Полозов посмотрел на товарищей.

— Себе могу, другой нет! — отрезал Бориска и вышел из палатки.

— Ты постарше. Давай, — посмотрел Иван на Канова.

— Надобно, но не мощен.

Полозов видел, что медлить нельзя. Он плеснул на лицо Софи холодной воды, тот открыл глаза.

— Стрела у тебя в ране. Надо вынуть. Потерпишь? — спросил Полозов.

Софи замахал рукой, застонал, и в его глазах блеснули слезы.

— Не позволю умереть, черт возьми! — заорал Иван. — Биться будешь, сяду верхом, все равно разрежу! — Он приказал Канову подготовить кипяток, крепкую заварку чая и чистую рубаху.

Полозов понимал: жизнь Софи зависит от его решительности, — и он волновался. А что если старик не выдержит боли? Или еще что-нибудь? Но когда он сказал Канову, что ему придется помогать, и увидел, как вытянулось лицо старателя, рассвирепел…

— Уходи тоже к черту! Справлюсь один! Вы как крысы!

Когда старатели вернулись, Полозов уже все сделал. Софи лежал на животе. Рана его была перевязана чистой рубахой Ивана.

В углу валялись окровавленные тряпки. На столе лежал наконечник стрелы. Полозов сидел одетый.

— Куда твоя собрался? — спросил хмуро Бориска.

— Да ты разве сообразишь? — добродушно усмехнулся Полозов. — Софи надо к фельдшеру. Пойду добывать оленьи нарты. Дней через пять ждите! Соберитесь, да и больной пусть немножко оклемается. — Он встал, надел шапку.

— Подождал бы, сыне, скоро рассвет!

— Остаюсь тут! Разведкам делать будим! — заявил Бориска. — Место видел.

— А жрать? А одежда? — спросил Полозов.

— Палатка есть. Штаны шить будим, рукавицы. Рыбам ловить. Зимовье рубить. Хуже видел… — отрезал татарин. — По ключу спускался. Верный дело…

Полозов пожал плечами. Он собрал узелок и, не прощаясь, вышел.

Уже рассветало. Над лесом изогнутым листком ветлы висел молодой месяц. С тополей сыпались жухлые листы. Дым от печки синеватой гарью затягивал пожелтевший лес. Полозов пошел к перевалу, за которым была Буянда.

До стойбища оленеводов на Коркодоне Мирон добрался перед ледоставом. Осень затягивалась. По первому льду не прошло ни одной упряжки. Наконец, как-то ночью прибыл на стойбище среднеколымский торговец мясом. Он направлялся на ярмарку. За чаем они с Мироном разговорились, и торговец согласился довезти его до Сеймчана.

За несколько верст до Сеймчана, возле якутской юрты, упряжка, остановилась. Торговец остался у знакомого якута, приказав каюру-юкагиру довезти Мирона до поселка.

И уже с каюром добрался Мирон до Сеймчана. Показалась деревянная колокольня, крыши домиков, поселок разбитых на снегу юрт. Каюр остановил упряжку. Мирон забрал свой узелок и пошел побродить по поселку. Он попал в самый разгар Ярмарки.

Торговали в юртах, с нарт и просто на досках, разложенных на козелках. На пустыре толпилось оленье стадо. Пастух по заказу покупателя выстрелом выбивал облюбованных животных.

Мирон долго ходил от одной группы к другой.

Его удивляли цены: простой топор стоил пять лисьих хвостов. Юркий приказчик из якутов, посмеиваясь, совал эвену кусок отрезанной ткани.

— Бери, старый, бери. Еще одна революция, и за такую плату не купишь и лоскутка на бантик. Пусть покрасуется девка, пока не пришел Совет и не забрал в общие жены.

— Худое время настало, — вздохнул эвен. — Как жить без товаров?

— Неправду болтаешь о революции, — протолкался Мирон к приказчику. — Как здесь было? Товары у купцов. Власть и еда у богатых, вроде как у вашего Громова. Терпели, терпели бедняки и, договорившись между собой, взяли ружья и сказали; Громовых всего несколько человек, а нас, как лиственниц в тайге. Все одинаково родимся и умираем, и должно быть право у всех одинаковое… Выгнали царя, урядников и теперь свою власть создают — Советы.

— Да, так хорошо, пожалуй, — соглашаются в толпе.

— В Совет вы сами выберете хороших людей. И Совету будет подчиняться Громов. Совет и цены установит настоящие, — Мирон увидел, что его слушают, и старался говорить еще проще.

— Где брать мясо, если не будет многооленных? — донесся чей-то растерянный голос. — Как можно без стадов?

— Об этом будет думать Совет. Может, заберет оленей у богатых и сделает их народными. Может, пока оставит у хозяина, но установит цену на мясо и оплату пастухам.

Еще долго толкался Мирон среди людей. Ночевать он пошел к якуту Криволапову, у которого останавливался раньше. Вот уже и знакомая юрта. Мирон вошел. С ним вкатилась волна студеного воздуха. За столом сидело полно людей. Лица их блестели от пота. Они ловко отхватывали ломтики оленины: ножи то и дело мелькали у губ. На почетном месте восседал Громов.

— Непонятливый ты, я вижу. Волк резал олешек и будет их драть. Разве не для того у тебя ружье, чтобы наказать хищника? — говорит он громко.

— Злоба туманит твой разум, — сразу же обрывает его другой из угла: — Такого не бывало в нашей тайге.

— Тихая важенка становится лютой, если тронут ее теленка.

— Не теплый ветер приносит весну, а солнце. Ты имущий и послушай, что говорят простые люди.

Мирон снял шапку. Криволапов поднялся и вылез из-за стола.

— Здравствуй, друг, — Мирон пожал его руку. — Позволь отдохнуть с дороги, согреться? И не подскажешь ли попутчика до Элекчана?

— Тепло очага для каждого, — показал хозяин на скамейку. — А попутчиков с упряжкой поспрашиваю. — И он снова вернулся к столу.

Мирон поклонился всем, сбросил кухлянку, сел.

На печке булькает котел с мясом. Позвякивают крышками два больших чайника. Табачный дым висит в воздухе.

Мирон прислушался к разговору.

— Только ослепший не видел кровавые столбы на небе. А каким красным солнце сделалось? Горе подстерегает нас, — Громов блеснул заплывшими глазами. — Большевики забирают пушнину, собак, олешек, чтобы сделать всех бедняками. Кто тогда даст кусок мяса? Кто привезет товары? Кто позаботится о пастухах и охотниках?