Другая Болейн - Филиппа Грегори

— Ну, хорошо. Это моя дочь Мария. Миссис Мария Кэри. Комнаты для нее приготовлены?

— Да, сэр. — Слуга поклонился. — Все готово. Спальня миссис Кэри приготовлена.

— А обед?

— Сию минуту.

— Мы поедим во внутренних комнатах. А завтра устроим обед в зале, пусть люди повидают меня. Передай всем — общий обед будет завтра. А сегодня вечером я не желаю, чтобы меня беспокоили.

Одна из служанок вышла вперед и присела в реверансе:

— Позвольте показать вам комнату, миссис Кэри.

Отец кивнул, и я последовала за ней. Мы прошли сквозь широкие двери, свернули налево, в узкий коридор. Каменная винтовая лестница ведет в хорошенькую комнату, где стоит кровать с бледно-голубым пологом. Окно выходит на ров с водой, дальше открывается вид на парк. Другая дверь — в небольшую галерею с каменным камином, любимую комнату моей матери.

— Умыться хотите? — грубовато спросила служанка, показывая на кувшин, полный холодной воды. — Могу горячей принести.

Я содрала с рук перчатки для верховой езды, протянула ей. Вспомнилась неизменно угодливая прислуга во дворце Эльтам.

— Подай горячей воды и проследи, чтобы сюда принесли мою одежду. Хочу сменить платье.

Она поклонилась и вышла, бормоча себе под нос, чтобы не забыть: «Горячая вода. Одежда».

Я подошла к окну, встала на колени на низкую скамью, выглянула наружу сквозь мелкие стекла в свинцовом переплете.

Весь день я пыталась не думать ни о Генрихе, ни об оставленном дворе, но сейчас, в этом убогом доме, я поняла — потеряна не только любовь короля, потеряна и ставшая уже необходимой роскошь. Я не желала быть мисс Болейн из Гевера. Не желала быть дочерью владельца малюсенького замка в Кенте, когда мне совсем недавно покровительствовал сам король Англии. Далеко я ушла от Гевера, и мне ни к чему возвращаться назад.

Отец остался только на три дня, срок достаточный, чтобы повидать управляющего и тех арендаторов, кто особенно настойчиво добивался встречи с ним, разрешить спор о межевом столбе, отправить любимую кобылу к жеребцу — теперь он был готов к отъезду. Должно быть, провожая его на подъемном мосту, я выглядела очень несчастной, если он заметил это, даже вскакивая в седло.

— Ну, что случилось? Соскучилась без придворной жизни?

— Да, — ответила я коротко, не стоит объяснять отцу, что скучаю я не только по двору, больше всего — невыносимо — мне не хватает Генриха.

— Некого винить, кроме себя, — грубовато отозвался он. — Надеюсь, Анна с Георгом смогут все исправить. Если не выйдет, даже не знаю, что с тобой станет. Может, уговорим Кэри принять тебя обратно? Будем надеяться, он тебя простит.

На моем лице отразился ужас, а отец захохотал. Я придвинулась ближе и схватила его за руку в перчатке, небрежно держащую поводья.

— Если король обо мне спросит, скажете, я очень сожалею, если оскорбила его?

Он покачал головой:

— Давай уж следовать совету Анны. Похоже, она понимает, как с ним управляться. А ты будешь делать, что тебе скажут, Мария. Один раз все испортила, теперь изволь слушаться.

— Почему Анна должна решать, что мне делать? — возразила я. — Почему важно только ее мнение?

Отец высвободил руку.

— У нее есть голова на плечах, она знает себе цену. А ты — ты ведешь себя как четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз.

— Но я и есть четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз!

— Вот именно, — отрезал он безо всякого снисхождения. — Поэтому мы и прислушиваемся к Анне.

Он даже не дал себе труда попрощаться. Повернул лошадь и поскакал по мосту дальше к воротам.

Подняла руку, чтобы помахать, если он обернется, но он не обернулся. Ускакал, прямо держась в седле, глядя вперед. Как настоящий Говард. Мы никогда не оборачиваемся. У нас нет времени на сожаления об упущенных возможностях. Если план не сработал, придумаем другой, если меч сломался, возьмем запасной. Если ступенька рухнет прямо перед нами, перешагнем через нее и продолжим путь наверх. Все выше и выше — вот девиз Говардов, и мой отец вернется ко двору, вернется к королю, даже не кинув на меня прощальный взгляд.

К концу недели я обошла все дорожки сада и изучила парк во всех направлениях от исходной точки — подъемного моста. Начала вышивку для алтаря церкви Святого Петра в Гевере и успела закончить квадратный фут неба — на самом деле довольно унылого, потому что там не было других цветов, кроме голубого. Написала три письма Анне и Георгу и отправила ко двору в Эльтам. Три раза посыльный уезжал и три раза возвращался с добрыми пожеланиями вместо ответа.

К концу второй недели я приказала вывести лошадь из конюшни и отправилась на долгую прогулку в полном одиночестве — не могла выносить даже компанию молчаливого слуги. Я старалась скрывать свою раздражительность — благодарила горничную за каждую мелкую услугу, садясь обедать, склоняла голову, когда священник возносил молитву. А хотелось вскочить и заорать от отчаяния — меня заперли здесь, а там двор переезжает из Эльтама в Виндзор. Сдерживала ярость изо всех сил — я так далеко от двора, я выключена из жизни.

К третьей неделе я впала в состояние покорной безнадежности. Ни от кого ничего не слышно, и я решила — Генрих вовсе не собирается меня возвращать, а муж заупрямился и не желает знать жену, покрытую позором — король ухаживал за ней, но любовницей не сделал. Такая женщина авторитета мужу не прибавит. Такую лучше всего сослать в деревню. Анне и Георгу я писала еще дважды на прошлой неделе, но ответа снова не получила. Но во вторник на третьей неделе моего заточения я получила наскоро нацарапанную записку от брата.

Не отчаивайся — держу пари, ты думаешь, все тебя покинули. Он говорит о тебе постоянно, а я напоминаю о твоем несравненном очаровании. Уверен, и месяца не пройдет, как он пошлет за тобой. Постарайся получше выглядеть. Г. Анна передает, что напишет немного позже.

Письмо брата было единственным утешением за все время долгого ожидания. Пошел второй месяц деревенской жизни, наступил май — самый счастливый месяц при дворе, время пикников и путешествий, а мои дни тянулись бесконечно.

Мне совершенно не с кем было поговорить. Никакого общества. Служанка болтала, помогая мне одеваться, во время завтрака я сидела одна за верхним концом стола и могла разговаривать только с просителями, приезжавшими по делам к отцу. Немного гуляла в саду, немного читала.

После полудня я садилась на лошадь и мчалась все дальше и дальше. Изучала дороги и тропинки, что тянулись от дома, и даже стала узнавать некоторых арендаторов с маленьких ферм. Запомнила их имена и, если видела человека, работающего в поле, останавливала лошадь — поздороваться и спросить, что он выращивает.