Другая Болейн - Филиппа Грегори

— Смогу — на некоторое время. Он же только мужчина, в конце концов.

Дядя коротко рассмеялся — столько пренебрежения к его полу прозвучало в ненароком вырвавшейся фразе.

— Поосторожнее, — посоветовал он. — Мы, мужчины, не случайно оказались там, где мы есть. Мы выбрали силу и власть, нам не до женщин, мы используем наше положение, чтобы утвердить законы, позволяющие навсегда удержаться наверху.

— Это верно, — согласилась Анна. — Но мы же не о большой политике говорим. Мы говорим о желаниях короля. Сестре просто надо поймать его и удержать — достаточно долго, чтобы он сделал ей ребенка, Говарда, королевского бастарда. Чего нам еще требовать?

— А у нее получится?

— Будет учиться. Она уже на полпути к этому. В конце концов, король выбрал ее.

Легким пожатием плеч Анна дала понять — она невысокого мнения о королевском выборе.

Воцарилось молчание. Дядя, видимо, размышлял обо мне и моем будущем в качестве племенной кобылы, об интересах семьи. Внезапно он посмотрел на Анну, будто увидел в первый раз:

— Не многие девушки мыслят столь ясно в твоем возрасте.

— Я тоже Говард, — усмехнулась она.

— Странно, что ты сама не пытаешься поймать его.

— Я размышляла над этим, — призналась Анна. — Как любая другая женщина в Англии.

— Ну и?..

— Я же Говард, — повторила Анна. — Важно, чтобы одна из нас его подцепила. Какая разница кто? Если ему нравится Мария, если у нее будет ребенок — признанный сын короля, наша семья будет первой в стране, вне конкуренции. И мы сможем сделать это. Сможем управлять королем!

Дядя кивнул. Он знал — совесть короля похожа на домашнее животное, его легко пасти, но иногда случаются приступы упрямства.

— Похоже, стоит тебя поблагодарить за разработанный план.

Она не поклонилась, а заносчиво, как цветок на стебле, повернула голову:

— Мечтаю увидеть сестру фавориткой короля. Это в такой же мере мое дело, как и ваше.

Мать шикнула было на уж слишком самоуверенную старшую дочь, но дядя покачал головой:

— Дай ей сказать. Она не глупее нас с тобой, и мне кажется, она права. Мария поедет в Гевер и будет ждать, пока король не пошлет за ней.

— А он пошлет, — сказала Анна со знанием дела. — Пошлет непременно.

Со мной поступили как со свертком, как с пологом от постели, как с тарелками для верхнего стола в зале, оловянными кружками для нижнего. Запаковали и отправили в Гевер — служить приманкой для короля. Я его не видела перед отъездом, ни с кем не поговорила. Мать сообщила королеве, что я переутомилась, и испросила для меня позволения на несколько дней оставить службу и отдохнуть дома. Королева, бедняжка, решила — она выиграла, Болейны отступили.

Поездка была недолгая, чуть больше двенадцати миль. Для обеда остановились на обочине дороги, перекусили хлебом и сыром, которые взяли с собой. Отец мог бы прибегнуть к гостеприимству любого большого дома по пути, нас хорошо знали как близких к королю придворных и везде приняли бы превосходно. Но он не хотел прерывать поездку.

Вся дорога в ямах и рытвинах, тут и там валяются поломанные колеса — повозки частенько переворачиваются. Но лошади твердо ступают по сухой земле, время от времени мы даже пускаем их в галоп. Обочины дороги сплошь заросли зеленой весенней травой, из нее выглядывают колокольчики и крупные белые ромашки. В живой изгороди жимолость переплелась с буйными побегами боярышника, у корней сине-фиолетовая Черноголовка и долговязые, неуклюжие стебли белоцветки — изящные белые цветы с пурпурными прожилками. Позади живой изгороди, на тучных пастбищах, опустив головы, жуют траву упитанные коровы, на холмах — овцы, да иногда в тени дерева можно заметить пастушка, лениво наблюдающего за стадом.

Общинные земли, по большей части узкие наделы, представляют собой приятное зрелище — лук и морковь посажены ровными рядами, тянутся вверх, как солдаты на параде. Палисадники у деревенских домишек — сплошная путаница нарциссов и лекарственных трав, овощей и примул, вьюнки на живой изгороди из цветущего боярышника, рядом отгорожен закут для свиней, на навозной куче возле задней двери кукарекает петух. Отец скачет молча, с довольным видом, покуда дорога ведет нас под гору, минуя Эденбридж и заболоченные луга, в Гевер, к нашим собственным землям. Лошади идут медленнее, с трудом двигаясь по мокрой дороге, но отец спокоен — поместье уже близко.

Это было владение его отца — до того, как перешло к нему, но раньше поместье не принадлежало нашей семье. Мой дед был человеком с более чем скромными средствами и выдвинулся только благодаря своей ловкости. Отданный в ученики торговцу шелком в Норфолке, он стал в конце концов лорд-мэром Лондона. Все же мы получили еще больше благодаря связям с Говардами, но это недавно и только через мою мать, Елизавету Говард, дочь герцога Норфолка, брак с которой для отца оказался весьма выгодной партией.

Он привез молодую жену в Эссекс, в наш большой дом в Рочфорде. Потом — в Гевер, где она пришла в ужас от того, как мал замок, как тесны и убоги внутренние комнаты.

Отец, чтобы порадовать жену, тут же решил перестроить замок. Первым делом в главном зале навесили потолок — прежде, в старинном духе, там были видны стропила. В таком же стиле перестроили и остальные комнаты — теперь мы могли обедать и отдыхать куда более удобно и уединенно.

Въехали в ворота парка. Привратник и его жена с поклонами бросились нам навстречу. Помахав им, двинулись дальше по немощеной дороге ко рву, через который перекинут деревянный мост. Моя лошадка заупрямилась, испугалась эха, как только копыта застучали по деревянному настилу.

— Вот дура, — коротко бросил отец, оставив меня в недоумении, кого он имеет в виду — дочь или лошадь.

Он послал свою охотничью лошадь вперед, и моя лошадка, поняв, что опасности нет, послушно двинулась следом. Я въехала на подъемный мост позади отца и остановилась, ожидая, когда из караульной появятся слуги, чтобы отвести на конюшню наших лошадей. Мне помогли спешиться, и хотя после долгой езды ноги едва держали меня, я пошла следом за отцом по подъемному мосту, мимо сторожки, под угрожающие зубья решетки — прямо в приветливый внутренний дворик замка.

Парадная дверь открыта настежь, йомен-смотритель буфетной и старшие домочадцы кланяются отцу, с полдюжины слуг толпятся позади. Отец оглядывает всех — некоторые в ливреях, другие нет, две служанки поспешно развязывают фартуки из мешковины, надетые поверх парадных, — и обнаруживается несвежее полотно, кухонный мальчишка выглядывает из-за угла — глубоко въевшаяся грязь едва прикрыта тряпьем. Отец, уловив общее ощущение нерадивости и беспорядка, сдержанным кивком здоровается со своими людьми.