Лицо и Гений. Зарубежная Россия и Грибоедов - Петр Мосеевич Пильский

своего героя. В письме к Катенину он называл Чацкого «здравомыслящим человеком», он «один на 25 глупцов». «И этот человек, разумеется, в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немного повыше прочих...»

Грибоедов не был публицистом в современном смысле этого слова. Он не возбуждал политических и общественных вопросов, не будил общественную жизнь, как это делает и ставит своей задачей делать публицист. Он стоял на охране русского государства, он указывал на его нужды и отстаивал то, что нужно для государства.

Если его возмущали недостатки общества, дурные навыки чиновничества, погоня за внешними эффектами в военной службе, отсутствие гражданского сознания и т. п., то все это прежде всего потому, что это вредит государству, унижает его в глазах иностранцев.

Вероятно, это чувство государственности обострилось у Грибоедова за границей, когда он был секретарем русской миссии в Персии. Мы по себе знаем, как обостряется это чувство государственности на чужбине. Но в менее резкой форме оно было присуще Грибоедову всегда. Он принадлежал по своему рождению к первенствующему и единственно государственному тогда сословию, в его роду насчитывался с начала XVII века ряд лиц, участвовавших в строительстве русского государства, и естественно, что он, подобно князю Андрею Болконскому (в «Войне и мире») испытывал врожденное, никогда не оставлявшее чувство ответственности за Россию. Таких людей, полных доблести, было немало тогда в нашем Отечестве. По своему духовному облику, кажется мне, Грибоедов ближе всего стоит к Карамзину, этому великому русскому гражданину и писателю. В ту пору государственная забота гражданина еще не выразилась в публицистику, в журнализм и партийность, и братья Тургеневы, старики Болотов и Щербатов, адмирал Шишков, Новиков и Радищев и многие другие — столь разные по своим характерам и по ходу жизни — еще были связаны общим сознанием своей обязанности хранить и холить русскую государственную идею. Этот подход к явлениям жизни весьма заметен у Грибоедова.

Как человек превосходно образованный, Грибоедов умел освещать эти явления научным светом и разбираться в таких отношениях, которые не были бы ясны менее сведущему человеку. Эти признаки образовательного уровня писателя обнаруживаются в его поездках по Кавказу и Крыму, где он с большим интересом подмечает особенности природы и быта жителей, и даже в одном из самых ранних произведений Грибоедова, его юношеской записке «О кавалерийских резервах»; биограф нашего писателя Пиксанов замечает, что «в этих рассуждениях чувствуется не только университетская подготовка к экономическим и статистическим изучениям, но и практическая сноровка разбираться в сложных предприятиях, дающая предугадывать будущего государственного деятеля».

Серьезная государственная служба Грибоедова начинается осенью 1818 года, когда он в должности секретаря русской дипломатической миссии в Персии попал впервые на Кавказ.

Известно, что он не особенно охотно принял эту должность, которая отрывала его от Петербурга и от легкой светской жизни, какую он вел. Но, приняв эту обязанность, Грибоедов сразу внес в ее понимание всю ту серьезность и государственность, которые ему были присущи.

Судьба дала ему в руководители такого человека, как А. П. Ермолов, обладавшего «острой, язвительной речью» для характеристики отрицательных явлений русской жизни, но вместе с тем относившегося отрицательно и к неглубокому либерализму, к крайним революционным стремлениям, к «репетиловщине». В качестве учителя истинной государственности Ермолов мог быть только полезен Грибоедову. «Мало того, что умен, нынче все умны, но совершенно по-русски», — вот что нравилось будущему автору «Горя от ума» в Ермолове.

И это русское государственное чутье необыкновенно ярко прорывается в Грибоедове. Так, например, когда в декабре 1818 года в Константинополе был пущен слух о военном восстании в Грузии и этот слух без проверки был перепечатан в «Русском Инвалиде», Грибоедов не замедлил отозваться в «Сыне Отечества» иронической статьей по адресу легковерных пускателей сенсационных слухов. Конец очень характерен: «Я бы, впрочем, не взял на себя неблагодарного труда исправлять газетные ошибки, — говорил Грибоедов, — если б обстоятельство, о котором дело идет, не было чрезвычайно важно для меня, собственно, по месту, которое мне повелено занимать при одном азиатском дворе. Российская империя обхватила пространство земли в трех частях света. Что не сделает никакого впечатления на германских ее соседей, легко сможет взволновать сопредельную с ней восточную державу. Англичанин в Персии прочтет ту же новость, уже выписанную из русских официальных ведомостей, и очень невинно расскажет ее кому угодно в Табрисе или в Тегеране. Всякому предоставляю обсудить последствия, которые это за собой повлечь может».

Из Тифлиса миссия переехала в Персию, и здесь протекала служба Грибоедова, которая отличалась чрезвычайной прямолинейностью в отстаивании русских интересов и русского государственного достоинства.

В течение полутора лет — с ноября 1821 года по февраль 1823 года, Грибоедов состоял при Ермолове в должности секретаря по иностранной части.

В конце марта 1823 года, получив номинально 4-месячный отпуск, он был в Москве, привезя с собой два первых действия «Горя от ума». За время отпуска были написаны последние два действия, и комедия уже осенью 1823 года стала известна русскому обществу в списках. В литературных кругах зачитывались комедией, в правительственных со все возрастающим вниманием относились к дипломатической деятельности ее автора. Лица из высших сфер, министры, генерал-губернатор Милорадович и другие интересовались мнениями Грибоедова и приглашали его к себе. Трудно сказать, насколько ему было выгодно в этом отношении уже тогда свойство с Паскевичем, который был женат на его двоюродной сестре. Во всяком случае, в его доме Грибоедов встретился с великим князем Николаем Павловичем, будущим императором Николаем I.

Из отпуска, сильно просрочив его, Грибоедов двинулся на службу не ранее мая 1825 года. Он ехал на Кавказ через Крым, древности которого чрезвычайно заинтересовали его как человека с хорошим историческим образованием. В Феодосии его коробило оттого «духа разрушения», которое принесли с собой русские («мы, всеобщие наследники»), и он писал Бегичеву: «Что ж? Сами указываем будущим народам, которые после нас придут, когда исчезнет русское племя, как им поступать с бренными остатками нашего бытия».

На Кавказе возобновилась прежняя кочевая жизнь, которая была прервана арестом Грибоедова 2 января 1826 года и его уездом в Петербург с фельдъегерем для следствия об его участии в заговоре декабристов. Из этого следствия, как известно, Грибоедов вышел не только с «очистительным аттестатом», но и с награждением чином и годовым окладом жалования.

Отношение Грибоедова к декабристам едва ли может быть выяснено окончательно по имеющимся у нас материалам. И советское издание 1925 года (Центрархива) не обогащает наших сведении по этому предмету.

С одной стороны, Грибоедов решительно отрицал свое