Тот самый яр... - Вениамин Колыхалов

Отсидки научили верзилу бесстрашию. Любого утихомирит чугунными кулаками. Вот появился новый надзиратель Ганька. Имя сопливое, сморчковое. Сразу полез сучонок в услужение. И то. Всего одна ходка… Под моим началом все недостающие ходки пройдет… Поставлю на кон его незрелый умишко…

Снежок взвеселил. Тело запламенело.

Избу-пытальню пришлось отдать для проживания обовшивленных новобранцев. К чему она — бывшая читальня, если отсюда поросячий визг старовера был услышан комендантом. Нашли для пыток удобное подвальное помещение. Ближе к преисподней метров на пять. Там ярный песочек заглушит даже пушечный выстрел. Орите, родные, благим матом — затычки в рот не потребуются.

Среди отпетых тюремщиков Кувалда чувствовал себя чертёнком на побегушках. Вспомнит азиатские рожи главарей, ухорезов славянского происхождения — посейчас оторопь охватывает. Блатняк, испытанный перестрелками, поножовщиной и потопорщиной, был ошрамлен, расписан диковинными наколками. Незримая мощь коронованных воров распространялась далеко за пределы массивных тюремных стен и ворот.

Хлебнувшая баланды, выпущенная на волю лагерная шантрапа продолжала платить посильную дань в общак. Кувалда был тоже посажен на монетный оброк. Он в полном смысле заглядывал в рот контре, высматривая драгоценные зубы. Редко где мелькало золотишко. Поблёскивала простая смертная сталь. Зачастую и её не встречалось. В распухших, тронутых цингой дёснах зияли пустоты, торчали серые пеньки. Цинготников Тюремная Харя научился определять с зонных академий. Их пичкали сочной колбой, поили взваром шиповника, заставляли жевать пихтовую хвою.

Оглядывая в бараках скученную, измятую жизнью шваль, Кувалда оценивал: «Нищий народишко — ни колец на пальцах, ни золотой лихорадки в пастях… Для чего нагнали сюда послушное стадо овец?..» Порою просыпалось запоздалое чувство раскаяния: «Зачем выбивает в пытальне признания в том, чего даже не помышляли угодившие в западню?.. Распахнуть бы ворота Ярзоны, дать каждому глупышу пинка под зад… катитесь на все четыре сторонушки… Однако рок стережёт: почти всех ожидает пятая сторона света — яр…».

Стены нового барака слезились живицей. Струился вкусный смоляной дух: он плыл над ярусами нар, влетал в ноздри. Власу хотелось подольше удерживать духмяную весточку с воли, наслаждаться веянием недалёкой тайги. Все надежды на Власия Чудотворца, на Георгия Победоносца. «Святые бдят… Святые помогут…».

От жара молитв мокрела спина, влажнело под мышками. От страстных слов лоб покрывался испариной.

Меж пальцев левой руки скитник растёр капельку живицы. Жадно втягивал ноздрями незабытый аромат, впуская его до самой глуби. Обрубыши пальцев срастались медленно, мучительно. Изредка их пробивал сильный зуд — верный признак сломленного недуга. Влас редко разматывал тряпицу, боясь повредить красным рубцам. Хирург приносил вонючую мазь. Удивлялся звериной живучести организма бородача.

Невинный знал: ему помогали святители, неувядающая вера.

В пытальню приводили ещё раз. Допрашивали: знаком ли с кузнецом Селивёрстовым… тоже из своры староверов-заговорщиков…

Ответил: «Слыхом не слыхал».

Поверили. Выпустили без очередного членовредительства. Кувалда старался быть ласковым. Поставил перед Власом кружку клюквенного морса. Старовер отвернулся, не приняв подачки. Кусочек ржанухи с нельмовым балычком, преподнесённым лейтенантом Гореловым, съел с превеликим удовольствием. Дар от истязателя принимать не хотел.

— Мурло старозаветное! — озлился Кувалда, выплеснув морс в лицо двуперстника. — Отвечай: в вашем Сановском скиту золотишко водится?

— Белые искали. Красные искали. Нетути.

— Откроешь секрет — свободой задышишь.

— Нетути…

— Пошарим — найдём.

Очередника-белогвардейца Тюремная Харя подверг на допросе придуманному новшеству: надел на голову колпак, сшитый из старого прорезиненного плаща. Скоро от нехватки воздуха голова заговорщика загудит медным колоколом. Из глаз вылетят искры, отчётливо видимые во тьме заточения…

Послышалось злобное мычание… всё тише, тише… впал в бескислородный гипноз.

Опасный трюк не поощрялся начальством. Эсер задохнулся под колпаком. Списали на «сердечный приступ». Кувалда научился улавливать золотую середину мучения. Замолкнет подследственный — истязатель срывает прорезиненный колпак, приводит саботажника в чувство кулаком.

— Вредитель? Поджигал колхозный хлеб?

— Нет!

Снова удушье. И так до тех изморных пор, пока дрожащая рука не выведет сносную подпись. Попался редкий упёртый лишенец — семь раз околпачивал. Злостью закипел — зубы высадил. Не выплёвывал гад, боялся без золотишка остаться. Пришлось окувалдить по затылку — зубы с кровью выплеснул.

У Кувалды подписные листы блинами пеклись. Ценили в Ярзоне циника, наглеца и негодяя. До начала мучения давал передышку на раздумье.

— Ставишь подпись — верный шанс остаться в живых. Не подпишешь вопросник — свинцовый гостинец обеспечен.

Куда деваться пленникам. Признавались во вредительстве, в умышленном поджоге мостов, сельсоветов, амбаров с хлебом, в сокрытии оружия для новых бунтов… Агрономы, бондари, хлебопёки, сплавщики, строители думали днем и ночью, как бы скорее влиться в контрсоюзы, организовать свержение власти вилами, гаечными ключами, ситами-мукосейками.

Проницательный зонник видел по лицам допрашиваемых, кого можно, кого нельзя дожать на принудительную закорючину под бредовыми вопросами протоколов. Рука-кувалда и та немела от постоянных ударов в челюсти, рёбра, под дых. Обматывал тряпкой увесистую киянку, столярной штуковиной выбивал не только стон, но и признания. Фамилии-подписи сияли фамильными драгоценностями.

Другие дознатели пристёгивали контру. Кувалда обходился без стены плача, без подсобы — ремней. Риск нападения успел пережечь. Видел по выпученным глазам заведённых в пытальню «взрывников», «поджигателей»: они всецело его. Животный страх поднимался от пяток, охватывал всё тело.

Тюремная Харя отправил в прошлое такие либеральные наказания, как измор голодом, безводьем, долгим содержанием на выстойке, лишением сна. Терялось драгоценное время. В Ярзону прибывали очередные этапы. Из каждого этапника надо вытрясти не только душу, но и признание сотворенной вины. Набросив петлёй на шею копновозную верёвку, подручных дел мастер прошипел в лицо истощенной жертвы:

— Хочешь — без перекладины повешу?

Уверенный голос:

— Сделай милость.

— Смельчак! Ценю таких… За что загремел? Знаю. Не доказывай… У нас за правду и ложь — все под нож. Выпалил, испугался обнаженного умозаключения.

«С чего на откровенность потянуло?»

Заглянув в родниковые глаза хилячка, устыдился недавнего устрашения. Освободил шею от копновозной верёвки, швырнул её в угол. Кувалде не попадались человеки, могущие гипнотически-небесным взглядом обезоружить его. Этот впустил в силу рук слабость, втолкнул в мозги раскаяние. Обшарив полинялую одежду, нащупал в потайном кармане золотое кольцо.

— Можно взять в залог дружбы?

— Оно тебе удачи не принесёт.

— Заговорённое?

Мужичок промолчал, испытующе посмотрел на растерянного палача.

Не узнавал себя сегодня убийца. Давно уверовал: время, отсидки, убийства напрочь выжгли душу… пепел разнесло куда-то сквозняками никчемного существования. И вот на старом пепелище проклюнулся росток диковинной веры в воскрешение новой души.

Вблизи спокойного смельчака Кувалда внедрил в умишко спелую мысль: в своих грязных лапах осквернил золотое кольцо. Дунул на него, почистил о свою суконную рубаху. Опустил в то же потайное местечко.

— Храни… пригодится…

Никогда не нравились коменданту слитые буквы ОГПУ. Не строгая контора, а Омское Горнопромышленное Училище. Не таилась в той аббревиатуре разгонная мощь… не стальной сплав…

Когда засияло НКВД — настроение взлетело до небес… Могучая птица…

Птицы — грифы уверенно уселись на вершины деловых бумаг, тайных директив и распоряжений. Наконец-то развязали руки особистам, языки заговорщикам… Страх, только животный страх без примеси поблажек, слюнтяйства… Грифы будут расклёвывать падаль, отбросы общества, созидающего улыбчивое будущее.

Кишит Ярзона оборванной вшивотой. Надо в ускоренном наганном режиме валить её в береговой песок — тихий, безответный, с вековыми традициями молчания.

В яме-пытальне идёт жаркая бесперебойная работёнка. Много признаний скопилось для троек… Ждём быструю езду от решений. Приговоры с двумя малорослыми буквочками в/м потекут скоро. Высшая мера… Первая категория людского мяса… Надо бросать на чашу весов каскадного террора неугодников власти… Новый век… Новая опричнина… новый грозный царь на высоком престоле. По сравнению с ним Иван Грозный — тихоня, слабовольник.