До свидания, Сима - Станислав Буркин

Глава третья

Стояние Марии Египетской

Первый сумасшедший старик на этой аллее попался мне, когда я еще был очкариком. Тогда я еще не читал «Властелина колец» и не заподозрил старика в магии. Я слонялся в парке под старыми тополями, а дед кормил голубей возле скамейки. В жизни много встречаешь таких стариков, но этот запомнился мне как-то особенно. Мне понравилось смотреть, как он кормит птиц. За кованой оградой парка шумели автомобили и звенели трамваи, мимо шли пешеходы, небо темно отражалось в голубых зеркалах луж, а дед все стоял и, не обращая ни на что внимания, задумчиво кормил голубей. Над ним, прыгая с ветки на ветку и расправляя крылья, возмущенно кричали вороны. Иногда дед вздыхал, тер шершавую щеку и что-то говорил себе под нос. Птиц вокруг было очень много, и мне казалось, что старику это занятие доставляет несказанное удовольствие.

— А зачем вы их кормите? — спросил я, подкравшись сзади.

Старик обернулся и окинул меня неприветливым взглядом.

— А тебе какое дело? — отозвался он. — Иди, парень, отсюда. Найди себе какую-нибудь ерунду и займись ею. Нечего тут шататься, нечего!

Я немного растерялся, но потом нашелся и упрямо повторил:

— Вы любите кормить голубей?

— Я не люблю кормить голубей, — сухо буркнул он, отвернулся, но потом передумал и объяснил: — Не люблю. Меня это утруждает. Но если я их не покормлю, мне бывает очень совестно. Просто мука, как совестно. — Он сморщился и вздохнул. — Они ведь могут на меня страшно обидеться. Соберутся здесь, а меня нет. Ох, что тогда начнется.

— А что тогда начнется?

Дед сначала растерялся, запыхтел, потом свел косматые брови и рассердился:

— Иди, парень, отсюда. Кому говорят, нечего тут шататься!

— А может быть, я с вами покормлю?

— Со мной? — вновь смутился старик, недовольно хмыкнув, пожал плечом и протянул мне горсть корма. — Ну покорми.

Я подставил обе ладони, и на них высыпалась целая гора крупы. Тут же меня всего облепили голуби, и мне стало даже страшновато. Они сидели у меня на руках, гулькая, толкались под ногами, били меня по щекам крыльями, царапали мои руки неприятными коготками. Мне было страшно и весело одновременно.

— Все! Все! Пошли отсюда, — внезапно начал распугивать голубей старик.

Крылья оглушительно зашумели, я зажмурился и вжал голову в плечи.

— Почему вы это сделали? — спросил я, когда птицы рассеялись.

— Не люблю суеты, — коротко отозвался тот.

— А зачем кормите?

Старик тоскливо оглянулся.

— Зачем? — настойчиво повторил я.

— Я болен очень редкой болезнью.

— Да? — удивился я.

— Да, — невесело подтвердил дед.

— А какой?

— Называется — голубиный сон. Каждую ночь я вижу сон одного из этих голубей. Я не знаю, какого точно. Но знаю, что он здесь. Потому что в каждом сне голубь видит меня. Этот голубь меня боготворит. Он радуется моему появлению, как ребенок радуется возвращению матери. И знаешь, что самое страшное?

— Что?

Старик торжественно выкатил глаза и ответил:

— А то, что мысли его в тысячу раз превосходят мои собственные.

Я стоял и смотрел на него в изумлении. При этом как со стороны я вижу теперь себя, удивленно моргающего очкарика с приоткрытым ртом, где недостает одного переднего зуба.

На второго безумного старика я наткнулся на этой же аллее сегодня днем, возвращаясь из школы. Мне вообще везет на всяких ненормальных людей. Старики почему-то любили этот парк. С одной стороны здесь гремят трамваи, а с другой несутся машины и проползают, натужно воя и кудахча, троллейбусы. Почему они его любят? Наверное, потому что ощущают себя тут в центре жизни.

Я прошел мимо застекленного цветочного киоска, держа руки в карманах, и двинулся мимо скамеек.

— Молодой человек, постойте! — окликнул меня немолодой голос, возбужденный и совсем незнакомый.

Я обернулся. Передо мной стоял чем-то напуганный толстенький пожилой человек в обнимку со старым портфелем.

— Меня зовут Александр Михайлович Токарев, — с ходу представился он. — Я старший преподаватель. Вы должны мне помочь!

Я смотрел на него снизу, он был невысок, но все равно раза в полтора меня выше.

— Вы должны мне помочь! — повторил он с надеждой.

— А чем это я могу вам помочь? — холодно поинтересовался я.

— Возьмите мой портфель и сохраните его.

И тут он всучил мне свой рыжий растрескавшийся маленький саквояж с бронзовой бляхой-застежкой.

— Ну спасибо! — усмехнулся я. — А что там?

— Лучше бы вам этого не знать, — выпучил старичок маленькие мутные глаза. — Сохраните его. Это вопрос будущего всего человечества!

Неожиданно старик метнулся в сторону, перевалился через грязную снежную насыпь и начал пробираться сугробом к трамвайным путям.

— Эй, вы! — окликнул я его. — Постойте!

Но старик и не думал оборачиваться. Он выскочил на проезжую часть и, прихрамывая, побежал в переулок за трамвайными путями.

— Бывают же психи, — промолвил я и сел на лавочку, жестко холодившую зад.

«Блин, — подумал я, — а если он краденый? Повяжут меня, потом доказывай, что дед всучил, просил сохранить для всего человечества».

Я поставил саквояжик на колени, нажал на плоскую бронзовую кнопку и откинул его мягкую кожаную крышку. Внутри была кипа трухлявых бумаг, какая-то пожелтевшая брошюра о детстве Леонида Ильича Брежнева и еще что-то. Я широко распахнул портфель, как львиную пасть, чтобы в него попал свет, и заглянул внутрь. На дне лежал металлический кокон. Я вытащил его. На ощупь увесистая болванка оказалась шершавой. На ней был белый налет, какой отчищают «Кометом» или «Доместосом» в рекламах чистящих средств, и первым делом я решил, что это какой-то кусок сантехники. Но потом подумал, что это вряд ли, так как предмет был абсолютно герметичен. Никакого отверстия, резьбы или, упаси боже, чеки у него не было. Я уронил тяжелую штуку обратно на дно портфеля, причем она крепко ударила меня по коленке, защелкнул крышку, посмотрел на часы и побрел на Белое озеро, где мы договорились встретиться с Никиткой Базановым.

— Здорово.

— Привет.

Обменялись мы рукопожатиями.

— Что это у тебя за сумка такая? — спрашивает он.

— Дед какой-то дал, сказал, что она спасет человечество.

— А что там внутри? — поинтересовался Никита, кусая от любопытства нижнюю губу.

— Какие-то бумаги и еще кое-что, — я открыл портфель и вытащил из него кокон.

— Что это?

— Судьба человечества, — пожал я плечами.

— И что ты собираешься с этим делать?

— Не знаю. Можно это распилить, а можно в озеро бросить.

— Давай распилим! — загорелся Никитка.

Я пожал плечами, и мы пошли к нам на чердак пилить кокон.

— Как ты думаешь, что это? — весь уже потный, спросил я, вставляя в рамку третье лезвие по металлу.

— Не знаю, — немного напуганно сказал Никитка. — Скорее всего, черный ящик НЛО или Гитлерово личное… яйцо!

— Яйцо было у Кощея Бессмертного, — заметил я.

— Может быть, там генетический код?

— Сейчас посмотрим, — хищно сказал я и приступил к новому натиску.

Пот капал у меня с кончика носа, однако зажатое в столярных тисках «яйцо фюрера» даже чуть-чуть не поддавалось. Не получалось сделать запил, лобзик ерзал, противно скрипел и соскальзывал, снимая налет и до серебристого блеска полируя поверхность загадочного предмета.

— Если эта хрень инопланетная, то пусть сами прилетают и пилят ее!

Остервенев от злости и усталости, я высвободил кокон из тисков и с размаху швырнул его через весь чердак. Увесистая штука угодила в пустые бутылки, составленные в темном углу, и там все с грохотом и звоном повалилось. Одна бутылка-беженка, слегка заворачивая и гулко подвывая, выкатилась нам под ноги, остановилась, и все успокоилось.

Что же это со мной? Почему же это со мной происходит?

Я, озадаченный и изможденный, лежу на ее постели в ее маленькой осиротелой комнате. На груди у меня возлежит носок. Страсть заставила меня не только кропотливо обыскать и перенюхать все ее шкафчики, но и сойтись с ее беднягой носком. Какой же я извращенец! Возможно, даже гомосексуалист. В какие же глубины похоти обрушился я, злосчастный? Как же мне дальше жить? Отныне я один из тех потных, униженных, вечно прячущихся чужаков, обитателей общественных туалетов, бинтом приматывающих к ноге свое одержимое извивающееся вожделение. Уже приобщаясь к этой неприятной и мрачной судьбе, я с усердием избавляющегося от улик маньяка как следует запрятал преступно использованный мною предмет гардероба покойницы.

— Я беременна.

— Расскажи мне об этом все!

— О чем?

— О том, как это делается и зачем.

— А ты действительно этого хочешь?

— Да! — сказал я и открыл лежавшую на Симином столе книгу.

— Если ты действительно этого хочешь, тогда я начну, пожалуй, издалека.

Когда-то на земле жили люди, которые были наполовину женщинами, а наполовину мужчинами, потому что раньше наша природа была не такой, как теперь, а совсем другой. Тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых. Передвигался такой человек либо прямо, во весь рост, либо, если торопился, шел колесом на восьми конечностях. Некоторые из них состояли только из женских половинок, некоторые только из мужских, а некоторые из одной мужской и одной женской. Но однажды боги разделили их для того, чтобы усмирить их гордость и увеличить число. И вот когда тела были разделены пополам, каждая половина с вожделением устремилась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь. И если одна половина умирала, то оставшаяся в живых выискивала себе любую другую половину и сплеталась с ней. Так они погибали. Но Зевс пожалел их и дал им возможность, совокупляясь, получать радость, рождать детей и продолжать род. Но если раньше люди состояли только из мужских половинок, то между ними все равно достигалось удовлетворение от соития, после чего они могли бы передохнуть, взяться за дела и позаботится о других своих нуждах.