Соблазнительная цветочница - Линн Грэхем

Алехандро снял пиджак и начал расстегивать рубашку.

— Ты слишком хороша, чтобы не обращать на тебя внимания, — поддразнил он ее.

Джемайма решила промолчать. Она и без того знала, что так же бесполезно пытаться удержать мужчину на расстоянии, как и жаловаться на отсутствие внимания с его стороны. Она скользнула взглядом по своему отражению в старом зеркале в широкой позолоченной раме. Зачем доставлять Алехандро удовольствие, признаваясь, как она была огорчена, не увидев его в аэропорту? Или тем, что он даже не предупредил, что не приедет? Но она просто не смогла сдержаться:

— Господи, какая я идиотка! Я думала, все будет по-другому. Надеялась, ты сделаешь над собой хоть какое-то усилие.

— О чем ты? — спросил он, снимая рубашку, чтобы явить перед ней превосходный торс.

Джемайма повернулась к нему. Пульс застучал у нее где-то в горле, на мгновение она почувствовала, что не может сказать ни слова. Нет, она не хотела реагировать на это глупое физическое притяжение!

— Я приехала два часа назад. Как ты думаешь, чего мне стоило встретиться с твоей матерью? Тебе даже в голову не пришло, что хотя бы раз в жизни ты должен быть рядом!

— Я оставил тебе записку. Ты хочешь сказать, что не получила ее? — Его спокойная невозмутимость заставила ее только сильнее стиснуть зубы.

— Ты действительно такой наивный? Твоя мать меня ненавидит! Думаешь, она стала бы беспокоиться, чтобы передать мне твою записку?

— Если ты ее не получила, я могу только извиниться, что не оказался достаточно предусмотрительным, — сказал Алехандро, снимая с себя оставшуюся одежду и спокойно направляясь в ванную, обнаженный и гибкий, как молодой бог.

— Не надо тут изображать аристократическую невозмутимость, чтобы смутить меня и заставить замолчать! — бросила она ему в спину.

— С каких это пор тебя можно так смутить, чтобы ты замолчала? — Не оборачиваясь, Алехандро включил душ, заставив ее проглотить свой гнев, как только она поняла, что он все равно ее не услышит.

И все же не удержалась, чтобы не крикнуть:

— Я ненавижу тебя, когда ты так со мной разговариваешь!

Слушая шум воды, Джемайма мерила шагами комнату. Воспоминания о тех безрадостных днях, когда она была здесь, снова вернулись к ней. Господи, как она не хотела снова оказаться в таком положении! Но разве она не сама подписалась на это ради благополучия Альфи?

Шум воды прекратился, в запотевшем стекле замелькало белое пятно полотенца. Пытаясь унять дрожь, Джемайма обхватила себя руками. Через минуту Алехандро вышел из ванной. Черные волосы мокрыми прядями падали на лоб, на теле поблескивали капельки воды.

Он посмотрел на нее и усмехнулся:

— Ты не можешь ненавидеть меня. Конечно, не можешь.

— Ты в этом так уверен? К тому времени, как распался наш брак, я тебя просто не выносила!

Алехандро сделал к ней шаг, и она отступила.

— Но почему? — спокойно спросил он. — Потому что узнал о твоей связи с Марко? Потому что я попросил тебя объяснить, на что ты потратила все деньги?

— Во-первых, — и это самое главное! — я ушла от тебя потому, что ты не верил ни одному моему слову. Впрочем, у меня были и другие причины…

Алехандро нахмурился:

— Сейчас не время устраивать сцены. Я голоден, хочу одеться и поесть.

На нее накатила такая злость, что она даже почувствовала себя выше ростом.

— У тебя никогда не бывает подходящего времени! Хотя бы раз подумай, что ты сделал сам, чтобы разрушить наш брак, и перестань винить во всем только меня!

— Давай оставим в покое прошлое…

— Кто бы говорил! Ты сам постоянно упрекаешь меня за прошлое!

Алехандро вздохнул:

— Ладно. Скажи все, что ты хочешь. Но только покороче.

— Ты заставил меня жить под одной крышей с твоей матерью…

— Замок большой. К тому же в Испании так принято.

— Донья Гортензия ненавидит меня. Она сделала все, чтобы моя жизнь здесь стала невыносимой. Что сделал ты, чтобы остановить ее?

— Ты любишь все преувеличивать. Что значит невыносимой?

— Если я о чем-то просила кого-то из слуг, им сначала приходилось бежать к ней, потому что она считала себя единственной хозяйкой в доме. И обычно случалось так, что, чего бы я ни просила, именно этого не получала. Потом… Она критиковала все, что я делала. Отказывалась разговаривать со мной за столом, когда тебя не было. Оскорбляла меня перед другими гостями. Можешь спросить у своей сестры. Беатрис, словно чумы, боится всяких неприятностей, но она не станет лгать, если ты прямо спросишь ее.

Алехандро опустил глаза, его губы сжались.

— Я спрошу.

— Ты не веришь мне даже в этих вопросах?! — возмутилась Джемайма.

— Похоже, мне сегодня придется остаться голодным… — пробормотал Алехандро. — Так в чем еще ты можешь меня обвинить?

Опять этот снисходительный тон! Глядя ему прямо в глаза, она выпалила:

— Это твоя вина, что я забеременела!

Он изумленно уставился на нее:

— Господи, ну зачем теперь говорить об этом? Ты же любишь Альфи. А мне ты даже ничего не сказала о своей беременности.

— Сначала сказала… Ты… ты легкомысленно отнесся к мерам предосторожности, и мне пришлось расплачиваться. — Она покраснела, вспомнив, как они занимались любовью в душе и вряд ли кто-нибудь из них тогда думал о какой-то предосторожности. Что и привело к незапланированной беременности. — Прошло всего лишь несколько месяцев с тех пор, как мы поженились. Мне было рано иметь ребенка. Меня все время тошнило, и от этого мне было здесь еще хуже. Неужели ты этого не понимал?

— Нет… Но ты мне ничего и не говорила тогда… Разумеется, я видел, что настроение у тебя неважное, но думал, это все из-за твоего самочувствия. Но ведь сейчас все уже позади.

Джемайма наградила его негодующим взглядом:

— Ага! Выходит, теперь ты уже ни в чем не виновен, в то время как я по-прежнему должна отвечать за каждую свою ошибку?

— Альфи не ошибка, Джемайма. Он, возможно, самое лучшее из всего, что когда-нибудь могло случиться с нами, — воскликнул Алехандро.

Ее глаза наполнились слезами.

— Я не имела в виду, что он был ошибкой…

— Тогда что ты имела в виду?

— Вот видишь, ты опять… Почему ты все время думаешь обо мне так плохо? — Она уже не могла удержать слезы.

— Нет, это не так… — Алехандро сделал к ней шаг и обнял ее за плечи. — Но мне трудно понять, как ты можешь любить Альфи и в то же время жалеть о его зачатии.

Жар его тела проникал сквозь тонкую ткань ее платья.

— Я больше не жалею…

— Но ты винишь меня в неосторожности. А разве только я виноват в этом?