Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии - Коллектив авторов

Спортивный вытащил из корзины голову и положил ее в челночную клетчатую сумку. Голова тоже разочаровала Ниточкина. На Серьёзном она выглядела внушительно, а отдельно от него как-то уменьшилась в размерах и выражение лица на ней было плаксивым.

Он посмотрел на Клару. Лицо жены выглядело расплывшимся, а взгляд блуждающим. Она сказала только одно слово: Берем!

голос, которым

Когда за клиентами закрылась дверь, Даниил Антонович уставился на Ниточкина вопросительным взглядом. Ниточкин сначала улыбался, а потом сообразил, что от него ждут. Он толкнул Клару локтем, та, словно ждала этого тычка, немедленно открыла сумочку и положила на стол сверток с пятитысячными купюрами.

– А… там еще лежит… – Ниточкин никак не мог придумать, как назвать то, что лежит без головы в служебном помещении.

– Не волнуйтесь вы так, – успокоил его бывший владелец «Дантона». – Сейчас приедет грузовое такси, придут ребята – грузчики из Книголюбов – они всегда рады левому заработку. И всё, что… «что там лежит» отправится к заказчику.

Даниил Антонович не обманул. «Дантон» действительно оказался отлаженным бизнесом. Заказы не сыпались, как из рога изобилия, но поступали регулярно. Ниточкины освоились, подружились с Книголюбами и Канцотоварами, ездили с ними на шашлыки и устраивали совместные копоративки. Ниточкин поменял «жигули» на новенький «форд», а Кларе купил маленькую «шевроле», на которой она ежеквартально отвозила отчет в налоговую инспекцию. Он принимал посильное участие в благотворительных программах, оброс знакомыми и вступил в местный союз предпринимателей. Дважды фамилия Ниточкина звучала с экрана. Первый раз по местному телевидению, когда команда КВН железнодорожного техникума упомянула его в числе своих спонсоров. А второй раз по первому каналу, когда менеджер из Канцтоваров ездил на Поле чудес. Ниточкин оплатил ему билет в оба конца, а он в благодарность пропиарил его по центральному телевидению. Ниточкин посадил девочку на телефон и очень скоро убедился, что все еще нравится молоденьким девушкам. Теперь он подумывает, не открыть ли для своей новой подруги небольшой магазин детских игрушек. Но это не срочно, это в отдаленном будущем, а пока у Ниточкина сиюминутные заботы – получить бессрочную лицензию, закончить строительство загородного дома и повесить растяжку на въезде в город «Дантон. Специальные услуги. Дай голове отдохнуть!»

Илона Муравскене. Карлсоны г. Вильнюс, Литва

Ветер.

Пронизывающий насквозь, бьющий прямо в спину. Подхватывает легко, несет вместе с песком и пылью, с охапкой листьев, с дождем – в небо!

Упираюсь руками и ногами, пальцы тонут в перине сизых облаков, нависших над морем.

Отчаянный крик морских чаек.

Ветер.

Волны смывают с палубы людей-невидимок.

Окатывают песчаные замки на берегу, слизывают все следы.

И я вижу, как огромное небо опускается в море. Морщится, как от боли, закусывает губу – тоненькой струей – кровавый зигзаг молнии.

Ныряю в шипящие волны, упираюсь в дно – хожу, брожу – наконец-то сворачиваюсь калачиком.

Текучий камень Пангеи.

Ноги и руки – сплошной клубок. Я почти не чувствую, как кто-то приподнимает мокрую рубашку и снимает пропеллер. Отрывает почти с мясом, смеется прямо на ухо, толкает в спину, дышит в затылок.

Солнце.

Желтый воздушный шарик лопнул, и в руках только обжигающие лохмотья.

* * *

Потому что когда-нибудь обязательно наступит утро.

Раздавит город солнечным светом, просочится под кожу, проскользнет по венам, коснется сердца. Выпрыгнет, пройдется по подоконнику, усядется потом, свесив ноги, закурит, небрежно попросит кофе.

А я побегу ставить чайник, расставлять чашки, нарезать пирог.

Утро.

Когда ожидание становится ломкой и при ходьбе я отчаянно тяну левую ногу, ищу взглядом скамейку, чтобы, наконец, сесть, перевести дыхание, погладить ноющую лодыжку.

Утро.

Сжать отяжелевшую голову обеими руками. Как в кольцо, растереть виски, порыться в сумочке и выудить из косметички очередную обезболивающую дозу. Вжаться в скамейку, поджать под себя ноги, окаменеть хотя бы на мгновение.

Ждать ветра.

И просидеть весь рассвет. Пока боль не отступит. Пока не расслабит хватку, не отползет, не спрячет щупальца.

Пока город не прозвенит за спиной, с шумом открывая створки окон.

Пока утро не начнется с пустоты. Пока не раздавит город солнечным светом, пока снова не просочится под кожу, пока опять не проскользнет по венам.

Пока не почувствую, как за спиной, между лопаток тихо зашелестят крылья пропеллера.

* * *

А потом увижу, как Он нелепо взмахнет руками, ударится о капот и скатится на пожелтевшую траву у колес.

А я опять загляну в его еще удивленные (живые), глаза, отброшу в сторону его старую ковбойскую шляпу, перевяжу шнурки на своих тяжелых армейских (почти) ботинках и, взвалив на плечи кособокий рюкзак, неторопливо пойду к трассе.

Из-за поворота вынырнет грязно-белый « Опель», я подниму руку, и он весело тормознет у самых ног. Водитель в бейсболке распахнет передо мной дверцы и я, юркнув в салон, наконец-то выдохну:

– Чисто, Малыш!

И Малыш, не оборачиваясь, молча, кивнет мне в зеркале.

Сегодня у него будет лицо мима, густо накрашенное белой краской. Он растянет багровый рот в улыбке и выговорит глухо, почти неслышно:

– Восславь хвалой Господа своего и проси у него прощения! Он – обращающийся!

Засмеется громко, брызгая слюной, и машина, взвизгнув, сорвется с места, и я, вдавленная в спинку сидения, почувствую, как к вискам потянулись липкие щупальца обжигающей боли.

* * *

Потому что знаю…

Как дрожат пальцы в твоей руке. Знаю, как я, закусив нижнюю губу, рвусь навстречу, распахиваясь, не прячась, простонав что-то важное, почти как « люблю».

Вплетаюсь, как лента в косы, вжимаюсь, чтобы запомнить, чтобы вынести на коже хотя бы частицу. Остываю, не разжимая дрожащих рук.

Дышу тебе в висок, чтобы утром проснуться уже от того, как ты хлопнешь входной дверью.

Но ведь ты не хлопнешь. Ты уйдешь еще ночью. Сравняешься с темнотой, оставишь капли дождя на паркете. Без пальто и шляпы.

А я не побегу следом.

И не сварю кофе в старомодной турке.

И ранее солнце не прозвенит на чашках.

Только город.

Вазастан.

* * *

Город вползает в замок вместе с темнотой, крадучись, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, вкрапливается чуть-чуть, чтобы потом, вдруг, осмелев, разрастись и наброситься, рыча и ворча от восторга победившего.

И я оглядываю похоронный зал.

Молча, по колено в воде, упираясь спиной в мокрые стены, не вздрагивая, когда кто-то, причитая, падает прямо в воду (в кровь губы, размазывает по щекам).

– Ну что же ты, маленькая? – ты оборачиваешься. – Что же ты, девочка? А, может быть, ему не надо было умирать? Кажется, ты решаешь «да» или « нет»,

И я рассыпаюсь бисером прямо по воде. Падаю на дно мелкими крошками, и вода идет горлом, и я, кашляя, не зову на помощь, а только хватаю ртом воздух, как рыба. Бью невидимым хвостом, покрываюсь серебристой чешуей, ныряю, ноги и руки – опять сплошной клубок – не чувствую.

– Но ты же хотела о смерти – ты прошепчешь в самое ухо. – Ну что же ты, маленькая? Бери! Попробуй! Гурман.

Но я только проваливаюсь в сон.

Как в пропасть.

Веду тебя за руку куда-то под лестницу, торопясь и охая, путаясь в замках и застежках. Обжигаю дыханием, прижимаюсь щекой к горячему животу, стою на коленях, как будто прошу милостыню.

– Если бы ты был деревом, я вырезала бы твои инициалы у тебя на боку. И ты бы не почувствовал боли, потому что деревья не чувствуют боли.

– Я бы почувствовал.

Ты пульсируешь между рукой и ладонью, провожаешь каждый сантиметр, каждую линию – запоминаешь? – протягиваешься вдоль лица, будто пересекаешь.

А я жадно касаюсь кончиком языка по краешку, по самому жгучему – острому – лезвие – разрываясь и тая, чувствуя, как по губам больно хлестнули тяжелые и соленые брызги.

* * *

Потому что я опять не возвращаюсь.

Опять.

Белые халаты смотрят на меня откуда-то свысока, поглядывают на мониторы и считают секунды.

Шесть километров проводов вдоль и поперек моего неподвижного тела. Прозрачные ленты по стеклу. Выпорхну, вдыхая свежесть, хотя от солнца осталась всего лишь красная точка, устроюсь рядом, пожму горячую руку. И, может быть, мне станет лучше.

– Скальпель!

Наверное, пришло время расставить все точки и запятые. Я обязательно нарисую картину и перережу запястье, ведь у каждого свое хобби, даже если оно кажется странным. Я не истеку кровью, я обязательно спасусь и отправлюсь на крышу. Опять возьму тряпку и вымою небо. Чтобы все было без пятен и не осталось разводов.

– Еще гвоздь!

И не утро.

Я не улыбнусь.

Только Малыш опять посмотрит на меня из глубины зеркала.

– Простая контузия!

Напудренное лицо мима.

– Снайпер c гвоздем в башке – это весело! – крикнет мне водитель в бейсболке.