Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский

всему виною, он — изменник. Пусть вся наша кровь падет на его голову! Не может быть, чтобы Бог не покарал его! Сначала преследовали и выгнали королеву, которая презирала его, как он того и заслуживал, а потом задумал умертвить королевича и забрать власть в свои руки. Негодяй знал отлично, что когда польская кровь и страна превратятся в пустыню, то люди будут звать на помощь хоть разбойника! Но лучше уж погибнуть, чем искать у него милостей!

И по обычаю того времени Топорчик принялся осыпать ругательствами и проклятиями Маслава, которого никто и не думал защищать.

— Он хуже пса — это правда, — прервал его Лясота, — но если у него будет сила, то те, кому мила жизнь, придут с поклоном к нему!

— Нет, не дождется этого разбойник, не дождется, пока нас осталась хоть небольшая горсточка! — заговорил Богдан. — Разве мы не можем призвать снова внука Болеслава? Он теперь ушел от нас, но если мы его попросим, он вернется и будет править нами — не как отец, а как дед, потому что он рыцарь по духу, муж богобоязненный и разумный. Неужели нас уже истребили, как пчел, всех до единого? Если сохранится хоть горсточка, император поможет ему для того, чтобы не позволить чехам чрезмерно увеличиться присоединением нашей земли. Надо идти к нему, просить и умолять!

— Да ведь он сын Рыксы! — тихо проговорил один из Долив.

— Я это знаю, — горячо прервал Топорчик, — я знаю, что у нас никто не любил королеву-мать и ей приписывали все дурное. Но я ведь там жил, я все видел. Все это иначе было! Королева набожная и разумная, ее не любили за то, что она была сурова к людям, но она была милостива и справедлива. Говорили про нее, что она не любила наших, а окружала себя немцами, все это правда, но ведь и наши к ней не шли с доверием, а старые языческие обычаи отталкивали ее и возмущали. Она боялась наших и предпочитала проводить время с набожными и мудрыми людьми и беседовать о святых делах. У них она спрашивала совета, потому что больше не у кого было спросить. А наши косились на нее за это.

— Ах боже мой! — отдохнув немного, продолжал Топорчик. — Трудно понять, как все это случилось с нами! Чувствуем только, что на нас обрушился Божий гнев за то, что мы не уважали собственных государей. За это теперь чернь села нам на плечи!

После долгого и утомительного перехода, глубокой ночью, Собек приказал ехавшим впереди приостановиться, потому что лес начинал редеть, и можно было думать, что скоро откроется долина, посреди которой находится Ольшовское городище.

Небо тоже прояснело, из-за облаков выглянул край месяца. Собек снова пошел вперед, чтобы посмотреть, нет ли около замка стражи или отряда, оставленного чернью для охраны. Все притаились в чаще, а Собек, сгорбившись, вошел в кусты и пустился на разведку.

Действительно, перед ними была Ольшовская долина, пересеченная речкой Ольшанкой, а на этой речке виднелось на довольно высоком и хорошо укрепленном холме городище Белинов. Оно было окружено со всех сторон крепостным валом и рогатками, из-за которых только кое-где выглядывали крыши домов.

В долине Собек не заметил ни одной живой души, но над речкой остались свежие следы огромного табора: трава была примята, даже вытоптана, а во многих местах выжжена. Повсюду валялись потухшие головешки, виднелись выкопанные в земле ямы для костров, колья, к которым привязывали коней, остатки разрушенных шалашей и груды белых костей.

А замок, к которому пробирался Собек, казался совершенно вымершим, не слышно было в нем звуков жизни, не видно огня. И только, вслушавшись хорошенько, он различил мерные шаги часовых на валах.

Разглядев, с которой стороны надо было подойти к замку, он поспешно вернулся назад, чтобы под покровом темноты, пока все было тихо вокруг, провести свой маленький отряд.

Но лишь только они выбрались из леса в долину, на валах послышались окрики: очевидно, бдительная стража, завидев их, подняла тревогу, Собек, который ночью видел так же хорошо, как кот, заметил, что над рогатками в разных местах показались люди. И чем ближе они подвигались к замку, тем больше усиливалось движение. К воротам вела извилистая тропинка, умышленно загроможденная камнями и бревнами и во многих местах разрытая; ехать но ней ночью было и неудобно, и не безопасно.

Старый Лясота, словно разбуженный от сна, вдруг двинулся вперед, оставляя за собою своих спутников. Его уж поджидали у ворот, потому что, как только он крикнул: «Белина!» — из замка тотчас же отозвались.

— Кто вы и откуда?

— Раненые, несчастные — две женщины и несколько калек, просят у вас милосердия. Помогите, кто в Бога верует, и приютите нас!

Долго не было ответа на это первое обращение. Тогда Лясота, потеряв терпение, начал звать самого Белину:

— Белина, старый друг, отзовись, ради бога!

Опять долгое ожидание. А за воротами слышны были только тихий говор и чьи-то шаги. Наконец, наверху, на мосту, показалась какая-то темная фигура, мужчина в высокой шапке, с белым посохом в руке.

— И двор, и замок наш битком набиты людьми — хлеб в умалении. Мы бы душой рады принять еще… Но сами едва можем прокормиться…

— Позвольте же нам, хоть без хлеба, спокойно умереть у вас, чем попасть в позорную неволю к убийцам и злодеям! — крикнул Мшщуй.

Долго не было ответа. Наконец голос сверху спросил:

— Кто вы?

Лясота назвал сначала себя, потому что они знали его и даже были с ним в родстве, потом вдову и дочь Спытека, двух братьев Долив и наконец Топорчика и двух слуг.

— Восемь душ! Восемь ртов! — закричали сверху. — Это невозможно, здесь не хватит места и на троих.

— Женщин возьмем! — закричал другой голос.

— Белина, старина, — заговорил Лясота, усиливая голос, в котором слышался гнев, — ты хочешь, верно, чтобы мы полегли все здесь, у ворот, и чтобы все знали, какое у тебя христианское сердце? Ладно… Мы ляжем все, пусть же нас волки сожрут у вас на глазах!

На мосту послышались крики и споры — одни требовали милосердия, другие противились этому. Лясота и Доливы молчали. Топорчик молча сидел на земле. Спыткова громко жаловалась и причитала, а Кася потихоньку плакала.

— Пустили бы хоть нас, — говорила Спыткова, — я тогда брошусь им в ноги и выпрошу для вас приют.

Спустя некоторое время кто-то, нагнувшись вниз из-за рогаток, крикнул:

— Богдась Топорчик, ты ли это?

— Это я или тень моя, потому что я едва жив, — сказал Богдась, подняв голову. — Был