Люди и ложи. Русские масоны XX столетия - Нина Берберова

Я знала и Барятинского, и Волконского, которые не задумываясь и с удовольствием стали Учениками, Подмастерьями и Мастерами. Но, видимо, Долгорукову все это было не так легко, и теперь Россия, которая была его собственной страной, а не случайностью, была у него отнята, – он прекрасно понимал, что ему грозит смерть, если он вернется.

Масонство он принял не сразу. Мы не знаем, как долго его уговаривали, и кто именно. Но он постарался сначала пойти на небольшой компромисс: это было конспиративное общество, в которое тоже «посвящали», оно называлось «Общество мира». Павел Дмитриевич основал его в 1909 г. в Москве. В Петербурге было открыто отделение – Ковалевским, конечно. Основатель к.-д. партии, член ее ЦК, председатель кадетской фракции во второй Гос. Думе, а в 1915 г. – председатель к.-д. партии, среди ближайших друзей Долгоруков насчитывал Маклакова, проф. Кизеветтера, Тесленко, – все они были масонами. В 1911 году «Общество мира» насчитывало уже 324 человека. Долгорукова любили, общества его искали, он был либерал, но при этом оставался человеком прошлого века: его долгая связь с Александрой Васильевной Гольстейн была его тайной (он называл ее «наша партийная приятельница»). Тайна соблюдалась так строго, что когда он в 1927 г. во второй раз пошел в сов. Россию, переодетый мужиком, и невдалеке от польской границы его опознали, арестовали и расстреляли, то в книге, посвященной его памяти, Ал. Вас. написала о нем глубоко трогательный очерк, но подписала его мужским псевдонимом, чтобы никто не догадался об их отношениях…

Когда именно его посвятили, остается неизвестным, но в 1915 г. он был уже Мастером. В 1916 г. «пленарные заседания ЦК кадетской партии происходили в его доме, в Москве». Здесь обсуждались кандидатуры будущего Временного правительства «после царя». Кн. Львов был первым кандидатом на пост Председателя Совета министров, причем хозяин дома был не согласен с этой кандидатурой, но говорил, что «никого другого назвать не может». Долгоруков, как Дурново, как барон Розен и некоторые другие, говорил, что Германия победит Россию в этой войне. Ему отвечали на это сдержанным молчанием.

Долгоруков был двоюродным братом Орлова-Давыдова и иногда обедал у него вместе с вел. кн. Николаем Михайловичем на Сергиевской, в Петербурге. Позже он говорил о Ник. Мих.: «строптивый характер, доблестно умер».

До 1917 г. он устраивал «неофициальные собрания» московских кадетов у себя в имении, в Рузском уезде. В то время он был связан с Союзом городов, ездил на фронт, видел «страшный недостаток снарядов». Он был частый посетитель кадетского клуба в Брюсовском переулке, и выступал там с речами и докладами. Он считал, что общая трагедия русской интеллигенции – «отсутствие государственного инстинкта».

В своих воспоминаниях он пишет, что Некрасов – «мелкопробный демагог» и «ведет себя некорректно и отвратительно».

Выбранный в учредительное собрание, он поехал в Петроград 26 ноября 1917 г., вместе с Астровым, Шингаревым, Кокошкиным и гр. Паниной, 28-го – он был арестован ЧК, как и другие.

Небольшая деталь: в 1918 г Долгоруков нелегально жил в Москве, и никто не предложил ему убежища: он пишет, что только гр. Д.А. Олсуфьев приютил его летом 1918 г., он жил у него, и таким образом спасся. Он был в это время членом тайной антибольшевистской группы «Национальный центр» (с Шиповым, Щепкиным и др.); они время от времени выносили резолюции о верности союзникам, но, как пишет Долгоруков, «весной 1918 г. группе грозил раскол». В безнадежном состоянии «начался крен на немцев». Правые уже давно имели этот крен: они «умоляли Мирбаха прислать им в Москву корпус».

Позже, на юге России, Долгоруков стал тов. председателя воскресшего «Национального центра», при председателе М.М. Федорове. Теперь масоны шли влево и шли вправо, теперь уже все было равно, и Долгоруков, в Крыму у Врангеля, состоял в его «Русском Совете».

Он два раза ходил в Россию из Польши. Второй раз оказался последним. Когда-то он купил альбом рисунков Рубенса, Карпаччо и других художников Ренессанса. Теперь этот альбом хранится в бывшем Румянцевском музее, в Москве.

Глава вторая

МАСОНЫ В ЭМИГРАЦИИ

Советник русского посольства в Париже Леонтий Дмитриевич Кандауров (30°) уже с осени 1914 г. налаживал связи со своими дипломатическими коллегами из русских посольств и братьями своей Великой Ложи в Европе. Но с февраля 1917 г., когда в России произошла революция, а на западном фронте у союзников начались трудности, ему не всегда удавалось устанавливать контакты и их поддерживать. Три последних года, еще при после А.П. Извольском, он находил старых друзей и завязывал отношения с новыми. Он был энтузиаст масонства и был весьма доволен, когда узнал, что В.А. Маклаков едет в Париж на место старого русского посла. Извольский не был немедленно уволен, около четырех месяцев он продолжал сидеть на месте. Маклаков приехал в Париж 25 октября / 7 ноября 1917 г.

Уже в 1916 г. Кандауров тайно приступил к созданию «Общества», предвидя возможный скорый конец войны, для будущей парижской русской ложи. Из «Общества» скоро вырос «Комитет»[34]. В разных странах нашлись русские дипломаты, с которыми он вел переписку, братья-масоны, которых он брал на учет. Это были люди, застрявшие по долгу службы или по собственной инициативе на Балканах, в Швейцарии, в скандинавских странах, в Мадриде и Лондоне. Комитет связался с французскими ложами. Кандауров методически собирал имена и адреса братьев – в первую очередь, конечно, дипломатов, лично ему знакомых, чтобы поддерживать с ними хотя бы эфемерный контакт, особенно в свете того, что делалось в России. Он угадал верно: «Временный Комитет Российского Масонства» с приездом первых эмигрантов оказался для Многих приезжих организационным центром. Приехавшие в 1918-1919 гг. в Париж Аитов, Слиозберг, Мамонов, Половцев и другие оказались в обществе друзей, уже найденных Кандауровым в Париже (Панченко, Рапп, художник Широков, адвокат Грюбер, – будущее светило парижского «барро»[35]].

В эти годы Версальской конференции[36] и союзной интервенции на юге России уже известные нам французские ложи «Космос» и «Монт Синай», а также «Права человека» и франко-русская ложа «Трех Глобусов» охотно принимали русских братьев. Кандауров закреплял отношения не только с отдельными русскими братьями за границей, но и с ложами, существовавшими в эти годы в Англии, Дании и Швеции. В 1920 г. с его помощью Керенский в Лондоне, в английской ложе, читал доклад о положении в России. Известно, что под Копенгагеном возобновилась ложа «Зорабабель» (Досточтимый Мастер Веретенников). Она теперь называлась «Фридрих – коронованная надежда». В Белграде открылась ложа под названием «Максим Ковалевский» (Досточтимый Мастер проф. Чубинский), в 1920 г. в ней насчитывалось уже 12 братьев. В Италии ложа «ферианского» Послушания открыла свои двери для русских братьев. В самом Париже предполагалось открыть франко-русскую ложу «Дидро-Горький», но этот проект не был осуществлен.

Русские масоны, съезжавшиеся в Париж между 1918 и 1921 гг., старались так или иначе что-то спасти, – съездами, совещаниями, объединениями[37]. Благодаря Маклакову и Кандаурову русское посольство для них теперь было центром притяжения в разоренной, измученной Европе. Несмотря на горькие уроки, полученные за эти три года, они сейчас же принялись организовываться, чувствуя под ногами почву более прочную, чем утлое существование под Деникиным, Колчаком, Юденичем и Врангелем[38].

Кандауров принадлежал к Послушанию Великой Ложи, но был исключительно терпим к инакомыслящим; неглупый человек, с чувством юмора, он был знаток исторического масонства и мечтал о слиянии двух Уставов. По его инициативе в 1922 г. была возобновлена «Астрея», одна из самых обширных и престижных дореволюционных российских лож Послушания Великой Ложи.

14 января 1922 года «Астрея» возобновила свою долгожданную деятельность. Инсталлирована она была в 1924 г. «Инсталляция» требовала, по крайней мере, дюжины рекомендаций Великих и Премудрых Мастеров и, конечно, сильной поддержки французов.

В 1924 г. Франция признала Советскую Россию, Маклаков выехал из посольства на улице Гренелль, и Красин, первый посол за шесть с половиной лет, с небывалой помпой въехал в Париж. В этот день на улицах вокруг русского посольства было остановлено движение, и толпа, насчитывающая около ста тысяч человек, стояла на всем протяжении от Северного вокзала до левого берега Сены. Маклаков, с помощью служащих посольства, целую неделю вывозил и сжигал дореволюционные архивы – Извольский, уезжая, ничего не увез и не сжег. На улицу Иветт, где собирались русские масоны Послушания Великой Ложи, Кандауров перевез всю свою посольскую мебель, пожертвовав ее «Астрее»[39]. Дом номер 79 на улице Гренелль перешел к новым хозяевам, и началась новая эра во франко-русских отношениях.