Жернова истории. Ветер перемен - Андрей Колганов

Удовлетворив свое детское любопытство, возвращаюсь в зал, и сразу вслед за мной рядом со столиком появляется новая фигура. Не сразу узнаю вошедшего, но восклицание Фурманова — «Федор Федорович! Давайте к нам!» — все расставляет на свои места. Это же Раскольников! До революции — партийный журналист, затем настоящий герой гражданской войны, командующий рядом флотилий, одно время командовал Балтфлотом (но не слишком удачно), затем полпред в Афганистане. Его женой была такая яркая женщина, как Лариса Рейснер, сейчас оставившая его ради Карла Радека — что при всем при том нисколько не испортило отношений между Радеком и Раскольниковым. Сейчас он снова на литературной работе. Уже около года работает редактором в журналах «Молодая гвардия» и «На посту», написал воспоминания о революционных днях «Питер и Кронштадт в 1917 году», активно защищает пролеткультовские позиции и воюет с редактором «Красной нови» Воронским, куда Раскольников прошлым летом послан ЦК РКП(б) одним из редакторов. Как раз в этом месяце в ЦК должно состояться бурное обсуждение работы Воронского. Да, в этой компании он свой. Хотя он не только литератор — заведует Восточным отделом Исполкома Коминтерна, преподает в 1-м МГУ…

Раскольников оказался довольно молодым еще мужчиной (наверное, ровесник Фурманова) с жестким волевым лицом. Оглядев столик, занятый нашей компаний, он на секунду остановил взгляд на нас с Лидой, устроившихся на одном стуле, затем оглядел зал.

— А чего нам тут толкаться? — задал он резонный вопрос. — Здесь уже и не втиснешься никуда. Может, махнем ко мне в гостиницу? Номер большой, всех рассадим, честное слово!

— В какую гостиницу? — тихонько спрашиваю сидящего неподалеку Радека.

— Да ведь в «Люксе» он живет, — отвечает Карл Бернгардович. — Как из Афганистана в конце 1923 вернулся, так там и квартирует. Не торопится постоянное жилье подыскивать, и понятно, почему, — складывает губы в язвительной улыбке Радек, — гостиничный-то номер у него куда как шикарнее служебной квартирки выходит!

Так, «Люкс» — это совсем недалеко, на Тверской, не доходя Советской (бывшей Скобелевской) площади. В мое время эта гостиница именовалась Центральная, и была далеко не из самых лучших. Но сейчас она еще не совсем утратила былой блеск. Можно и пойти, да и Лида явно не прочь провести вечер в компании столь известных личностей.

Всей компанией мы поднимаемся, рассчитываемся, и направляемся к выходу, на ночную январскую стужу.

Глава 6. Беседы в «Люксе»

Всю недолгую дорогу до гостиницы «Люкс», старательно запахивая поплотнее пальто, чтобы уберечься от пронизывающего, выстуживающего насквозь ветра, я напряженно обдумывал только что состоявшийся разговор с Артузовым, который нас только что покинул, сославшись на неотложные дела. Зачем ему была нужна эта встреча? И почему он предпочел провести ее таким образом, изобразив случайное знакомство в ресторанной компании литераторов? Те знания, которые я вынес из своего прошлого, свидетельствовали о том, что Артузов ни в коей мере не может быть причислен к сторонникам Ягоды. Поэтому предположение, что он действовал по заданию или, во всяком случае, в интересах своего шефа («Черт, опять проскочило! От таких словечек надо избавляться даже в мыслях!»), относится к самым маловероятным.

Тогда что же им двигало? Желание прояснить обстановку для себя, прощупать, что за тип этот Осецкий, который крутит что-то вокруг Ягоды? А заодно и выудить кое-какую информацию, которая для людей на его месте лишней не бывает? Вот только зачем ему эта информация: для того, чтобы использовать ее против своего начальника, или, наоборот, чтобы при случае выгодно представить Генриху Григорьевичу? А ведь не исключено, что верны могут оказаться оба варианта, в зависимости от обстоятельств. В одном я был более или менее уверен — по собственной инициативе Артузов играть против меня в интересах Ягоды не станет.

Время, время… Время работает не на меня. Пока мне не удалось ни создать для круга лиц, настроенных против Ягоды, достаточных мотивов для активных действий, ни раскопать информацию, которая сама по себе могла бы свалить его. Так, всякие грешки, которые могут иметь разное толкование, и при сильном желании вполне могут быть выданы за элемент оперативной необходимости. Не исключено, что у Ягоды что-то подобное такому прикрытию и было продумано. А поддержка сверху? Почему Ягода был полезен Сталину, мне было более или менее ясно. Но вот в чем корни расположения к нему Дзержинского? Только ли в исполнительности, организованности и хозяйственной хватке? В этом следовало разобраться как можно быстрее, пока Ягода не почуял настоящую опасность, и не сделал очередной ход, грозящий для меня стать последним…

Тем временем, пройдя по темной, заснеженной Тверской, мы разношерстной толпой ввалились в небольшой вестибюль гостиницы, архитектурное решение которой тяготело к модерну, но интерьер при этом был украшен лепниной в стиле «ампир». Это здание, построенное купцом Филипповым, первоначально целиком занимала его компания. Тут была и знаменитая булочная, и кофейня, и хлебопекарные цеха во внутридворовых постройках, и общежитие рабочих-булочников… Лишь в 1911 году левое крыло здания было отдано под гостиницу. После революции все здание было национализировано, и в нем в 1919 году разместилось общежитие НКВД, а затем уже — ведомственная гостиница Коминтерна. Впрочем, и булочная, и кофейня (под названием «кафе-столовая») продолжали функционировать, по-прежнему притягивая к себе москвичей.

Здесь, на входе, нам пришлось застрять на некоторое время, пока Раскольников выяснял имена и фамилии всех собравшихся, а затем, поднявшись к себе в номер, по телефону заказал для нас пропуска. Этот порядок соблюдался неукоснительно, поскольку в гостинице жили в основном сотрудники Коминтерна и товарищи, приезжавшие из-за границы.

Предъявив пропуска красноармейцу, стоявшему на посту при входе, мы в два приема загрузились в лифт за красивой чугунной решеткой и поднялись на этаж, где располагался номер Раскольникова. Конечно, такому количеству людей у него было тесновато, но все, так или иначе, расселись вокруг стола, используя и стулья, и кресло, и диван, и даже кровать. Жена Раскольникова, Лариса Рейснер, оказалась дома и так же присоединилась к нам. Лиду, похоже, ее присутствие сильно напрягало, и она несколько раз бросала то на Ларису, то на меня откровенно ревнивые взгляды.

Пока все рассаживались, Раскольников полушутливо спросил Радека:

— Ну что, Карл, ты еще не решил заняться художественной литературой? А то, смотрю, ты среди нашего брата, литератора, все время крутишься, на собраниях всяких, диспутах, и на конференции ВАПП все дни просидел.

Радек в ответ лишь рассмеялся, но тут к нему пристала Лида:

— Правда, Карл Бернгардович, откуда у вас такой интерес к писателям и поэтам?

Лицо Радека перестало улыбаться, он молчал некоторое время, а потом заговорил, как будто ни к кому персонально не обращаясь, а доводя свои мысли до всеобщего сведения?

— Я не верю ни гадалкам, ни цыганкам-предсказательницам. Я не очень-то верю даже в политические науки, в смысле их способности предвидеть, — произнес он, и было видно, что слова эти, в порядке исключения, искренни. — Единственные люди, которые способны хотя бы в какой-то мере степени предсказывать будущее — это писатели и поэты. Так всегда было и так будет. Достоевский, Толстой, да и Чехов, — к ним еще и Маяковского можно добавить, именно как поэта, не как политика, — знали, что грядет революция и предчувствовали ее в своем творчестве. У людей творческих есть какое-то особенное чутье, некая способность выхватывать из калейдоскопа настоящего образ грядущего. А у прочих смертных такой способности нет.

Слушаю Радека, и припоминаю, что эта идея через каких-нибудь пять-десять лет получит всеобщее распространение, и даже приобретет нормативную окраску — литература сделается обязанной опережать жизнь. Сегодня же было видно, что для многих присутствующих эта мысль оказалась неожиданной. Радек же, похоже, не просто уверовал в свою идею, но и сделал из нее совершенно практические выводы. Он не только искал предсказаний будущего в художественной литературе и поэзии, но и собрался прямо сейчас ускорить этот процесс путем прямого опроса присутствующих писателей.

Ответив Лиде, Радек немедленно выкатил ответный вопрос, снова обращаясь ко всей аудитории:

— Вот вы, все вы, — какое впечатление вы вынесли из писательской конференции? Скажи, Юрий, — на этот раз обращение было адресовано одному Либединскому, — как думают твои знакомые писатели насчет НЭПа? Долго ли он просуществует?

— Тебе это лучше знать, — иронично бросил тот в ответ, — ты же из нас ближе всех к партийному Олимпу!

Радека такой ответ привел в явное раздражение: