ВЕРЕВОЧНАЯ ЛЕСТНИЦА - МИХАИЛ БЕРГ

Седьмой, последний страт – те интеллигенты, которые стараются ничего не менять «несмотря ни на что». В лучшем случае они решают «еще учиться», осваивая новые профессии – бухгалтерский учет, экономика – на всякий случай, олицетворяя еще один вариант бегства от реальности. Но, не уделяя этой категории большого внимания, исследователи, кажется, делают ошибку, ибо остающихся на старом месте интеллигентов все еще не просто много, а большинство. Это – профессионалы, которым государство ничего не платит. Они пытаются жить по-старому, но эта жизнь уже не приносит им былого удовлетворения. Прямо на глазах меняется круг их чтения. Из традиционного остается классика, ни в одном интервью нет упоминаний о новых, поразивших их писателей. Здесь пока еще популярна историческая, философская литература – прежде всего русские философы конца XIX – начала XX века. Но интерес к политике упал. «В отличие от 1987-1989 годов выписывают не кучу газет, а одну-две. Чаще покупают в киоске». Получается, характерной чертой интеллигенции является интерес к современной литературе, любовь к «новым писателям»?

Однако, прежде чем отметить два наиболее важных противоречия, бросающихся в глаза в этом исследовании, добавлю от себя, что последний страт (даже при действительно упавшем интересе к современной литературе) представляет собой наиболее спокойно переносящую тяготы нынешнего бытия социальную группу – их поведение, нормы остаются чисто интеллигентными, благородными (может быть, интеллигентность – синоним благородства?)

Но вот первое противоречие. Говоря, что русский интеллигент – это не профессионал и не интеллектуал, исследователи разбивают всю стратификационную структуру современной интеллигенции по социальному статусу, то есть опять же по принципу профессиональной, социальной принадлежности. А ответы респондентов на их вопросы – противоречие второе – носят принципиально не социальный, а психологический характер, который недвусмысленно указывает на то, что было упущено исследователями: современные интеллигенты страдают не только от унизительного социального положения, но и от утраты особого символического «интеллигентского статуса» (эта потеря как частный случай проявляется в том, что государство, общество новой демократическо-рыночной России оценивает их как балласт (в частности, платя гроши в виде бюджетных зарплат). Но ими утеряно еще что-то, возможно, самое главное. Что именно?

Для того чтобы еще раз попытаться понять, что же это такое, нам не избежать краткого экскурса в прошлое русского интеллигента.

Итак, слово «интеллигенция» появляется в 60-х годах ХIХ столетия и означает (воспользуемся определением Даля) – «разумную, образованную, умственно развитую часть жителей». Однако это ведь и есть интеллектуалы и профессионалы – профессора, журналисты, чиновники, врачи, учителя и т. д. И в то же самое время для российского общества второй половины XIX века далеко не каждый учитель, чиновник или военный (а ведь он тоже мог быть и образован, и умственно развит) – интеллигент? Даль, опубликовавший свой словарь в середине 60-х (с 1863-го по 1866-й), успел застать лишь начало «явления интеллигенции в России», окончательно оно сформировалось уже после него. Поэтому характеристики – разумный, образованный, мыслящий – действительно соответствуют понятию русского интеллигента, но являются недостаточными. Чего не хватает? Недостает как раз того, что труднее всего поддается определению и что до сих пор служит источником неутихающих споров. Не хватает некоторой избыточности, трудно артикулируемого дополнительного свойства, которое образованного и мыслящего русского человека конца ХIХ столетия делало интеллигентом. Намеренно тормозя ход рассуждений, я позволю себе связать эту избыточность с чувством неудовлетворения, которое заставляет образованного человека не только исполнять свои профессиональные обязанности перед обществом, но делать еще что-то. Земский врач, уездный учитель, столичный журналист, даже достигнув материального (пусть и относительного) благополучия (о котором советский интеллигент мог только мечтать), неудовлетворены собой и окружающей жизнью и, имея необходимый досуг (который вытекает как раз из вполне обеспеченного профессиональными обязанностями уровня жизни), заполняют его особыми мыслями и разговорами о необходимости просвещения, вине перед народом, жадным чтением литературы, проповедью, а иногда и действием (хотя действие тут же переводило интеллигента в принципиально другой разряд – революционера, так как для истинного интеллигента не действие, а именно раздумье и проповедь являются канонически отличительными признаками).

Перед нами совершенно определенное мировоззрение, которое-то и делает из образованного, просвещенного, мыслящего человека (неудовлетворенного, однако, собой и своей жизнью) истинного российского интеллигента.

Итак, сформируем предварительную цепочку – образование, профессиональная принадлежность, создающая одновременно досуг и неудовлетворенность, пустоту в жизни, – и избыточность поведения, которая выражается в потребности кого-то просвещать и что-то проповедовать. Кого? С дальним прицелом, конечно, простой народ. С ближним – свое непосредственное окружение. Что? Легче всего было бы ограничиться каким-либо заезженным фразеологическим оборотом вроде революционной пропаганды, но мы попробуем расшифровать. Проповедовать свободу, справедливость и человеколюбие (точнее – народолюбие, еще точнее – простонародолюбие).

А ведь существовал целый социальный слой, духовенство, для которого проповедь была частью профессиональных обязанностей. Но никто почему-то никогда не называл ни благочестивых деревенских батюшек, ни известных столичных священнослужителей и знаменитых проповедников (среди которых далеко не все были мракобесами) интеллигентами. И дело не в том, что среди них не встречались образованные, просвещенные и мыслящие люди, хотя Русская Православная церковь в конце ХIХ века действительно находилась в деградирующем состоянии и в конце концов «протухла, провоняла», как старец Зосима в знаменитом романе Достоевского. (Кризис, болезнь Церкви, возможно, и есть одна из основных причин не только будущей революции, но и многих других недугов России на протяжении двух столетий. В том числе – и причина появления интеллигенции. Но это другая тема.)

Да, священник мог быть и просвещен, и образован, он проповедовал добро, но интеллигентом не считался. Более того, уход в религию (по крайней мере до появления религиозных философов Серебряного века – вспомним, что почти все ныне знаменитые религиозные философы прошли до этого путь чисто интеллигентского просвещения) почти однозначно свидетельствовал об уходе из «ордена» интеллигентов.

Поп проповедовал, да не то. Если и справедливость, то Божественную, небесную, загробную. Если свободу, то никак не социальную и политическую, а метафизическую, духовную. А интеллигент – свободу и справедливость для народа здесь и сейчас, в этой самой России, одновременно ужасной и любимой. И воспринимали священнослужителя как главного конкурента, обманщика, обскуранта, фокусника, продающего опиум для народа.

Более того, поп проповедовал «по службе». А интеллигентская избыточность предполагала не «службу», профессию (за которую, кстати, деньги платят), а «служение» (то, что впоследствии стало называться общественной нагрузкой) – добровольное, бескорыстное и сладостное. И следующим отличительным признаком интеллигента должно быть названо его самоощущение. Самоидентификация как человека, принадлежащего к особому роду людей. Обязательно прогрессивных (это слово было своеобразным паролем для интеллигентов XIX века, как у нас слово «демократия») и посвященных. Посвященных, причастных некоей тайной истине. Поэтому употребленное выше понятие «проповедь» должно быть уточнено: в принципе проповедь могла быть ограничена и наличием всего одного человека – самого интеллигента. То есть интеллигент прежде всего воспитывал, образовывал, просвещал самого себя, словно готовился к будущей чрезвычайно важной деятельности. Поэтому его проповедь вполне можно назвать молчаливой или даже не проповедью, а жречеством, каждением этой самой прогрессивной тайной истине. И, возможно, точнее всего было бы назвать интеллигента – жрецом, членом тайной секты, идеологом прогресса. Поэтому он жадно читал, желая «быть с веком наравне», как бы воспитывал в себе «нового человека» – алчущего правды и добра для народа. Поэтому образ жизни, бессребреничество, благородство и т. д. являлись непременными атрибутами его самоидентификации как интеллигента. До конкретной проповеди (а тем более – действия) дело могло и не дойти, но, благодаря работе над собой в интеллигенте появлялось особое свечение, которое распознавалось и им, и окружающими как код, пароль; определенные ключевые слова и идеи становились своеобразными масонскими знаками, по которым один интеллигент угадывал другого. Поэтому самоидентификация, самоощущение себя интеллигентом являлось главным и основным качеством. Интеллигент мог верить в Бога, но еще больше он верил в правду и неизбежность своей миссии, и если интеллигент становился священником, то он переставал быть интеллигентом прежде всего в собственных глазах.