Невеста Повелителя Времени (СИ) - Халь Евгения

5.3

Именно сейчас Этерн видел ее настоящую. Вот она, истинная Оксана, которая тебе нужна. Заплаканная, испуганная, без маски высокомерия. С распухшими от твоих же поцелуев губами. В эту самую минуту она так крепко обнимает тебя своими слабыми руками, словно хочет стать одним целым с тобой. Но ты видел ее и сильной, и непокорной, когда она до последнего мгновения сражалась за свою честь. Любишь ли ты ее такой, Этерн? Ответ очевиден. Да. Всего две буквы: "д" и "а". Но в них вложены часы, годы и столетия. Вернее, будут вложены, если ты отобьешь ее у мытаря.

Оксана забилась в его руках. Этерн крепко обнял ее, срастаясь с ней в горячих судорогах. Он был так занят, даря ей наслаждение, что даже не сразу заметил, что в комнате стало намного светлее. И вдруг яркий золотой свет ударил в лицо. Тело Оксаны окружил плотный золотой кокон.

— Что это, Этерн? — в ужасе закричала она. — Что происходит? Мне больно! Сделай же что-нибудь! — она схватилась обеими руками за живот.

Этерн рванул покрывало с разрушенной кровати, постелил на пол, подхватил Оксану на руки и с превеликой осторожностью положил на покрывало. Он прижался к ней всем телом, целуя тонкие пальцы, судорожно сжимающие невесомую ткань.

— Ты рожаешь время, — благовейно прошептал он.

Золотые слезы радости выступили на его глазах. Наконец-то он, Повелитель Времени смог зачать и родить время. С ней, с единственной, с той, что раздражала и которую так хотелось убить. И с ней как раз и получилось. Почему? Он и сам не знал. Во времени слишком много парадоксов. Так повелось еще с самого начала, когда одновременно родились два бога: Бог Времени Хронос и Бог Разрушения Хаос, и вступили в смертельную битву между собой.

Все живое и неживое тоже — это порождение Высшего Бога Времени Хроноса. И всё подчиняется его законам, потому что весь этот мир упорядочен во времени. Время — это лабиринт, где каждый из нас заперт в отдельном коридоре этого лабиринта. Жизнь любого существа ограничена своим сроком, даже жизнь камня. Хаосу — главному врагу времени отдана лишь малая часть: сны, галлюцинации, бред. Хаос — это первичный страх, дыры во времени, пустоты в плотной ткани, которую он медленно разъедает, просачиваясь везде, где Хронос дает слабину. И, прежде всего, в душе и сердце каждого живого существа. И из этого сплава страха и времени и получаются парадоксы.

Оксана снова закричала. Кокон, что окружал ее тело, вдруг лопнул и взорвался черно-золотым фонтаном. Песок двухцветным вихрем закружился в воздухе, распался на два цвета: черный и золотой, и осыпался на пол двумя аккуратными кучками. Этерн осыпал поцелуями лицо Оксаны, радостно шепча:

— Тебе удалось родить время. Добротное время, настоящее!

Мытарь спустился с подиума и подошёл к кровати. Черная балаклава подчеркнула смертельную бледность, разлившуюся по открытой части лица Мафхида.

— Да будет так! Да продлит Повелитель Времени жизнь той, что рождает время! Да превратятся ее секунды в минуты, а минуты в часы, — благовейно прошептал он, опустился на одно колено и склонил голову.

Мафхид прикоснулся к черной кучке песка, потрогал ее, растер песчинки в пальцах и даже попробовал на вкус.

— Не понимаю, — прошептал он. — Как такое может быть? Почему именно она?

— Не знаю, — ответил Этерн. — Но со временем мы разгадаем и эту тайну. Главное: у нас снова есть настоящий и добротный песок времени. Плохо только, что пока еще нет моих песочных часов.

Этерн и сам терялся в догадках, не понимая, что в этой девочке такого особенного. В его гареме жили самые лучшие женщины из всех миров. Принцессы и аристократки. Дочери магов и царей. И ни одна не сумела родить доброе и золотое время, да еще в таком количестве. Всё, что удавалось им исторгнуть из себя после ночи с Этерном — это жалкие крохи бледного цвета, которые почти не светились, а лишь матово поблёскивали в свете ламп.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Отчаяние и разочарование, что испытывал Этерн после ночи с наложницами из гарема, были настолько велики, что на рассвете он вызывал палача. И равнодушно потягивал крепкое вино, слушая стоны и плач наложницы, которую палач готовил к казни.

Оксана всколыхнула душу и плоть Этерна. Оксана подарила ему самое желанное дитя: время. И теперь она преподнесет ему еще один дар: ребенка. Но об этом позже. Сейчас необходимо доставить время во все миры. Шаоны и так недостаточно расторопны, как ему бы хотелось. Хотя обвинять их ни в чем нельзя.

Его песочные часы за несколько секунд разносили время по всем мирам. Конечно, шаоны так быстро не могут. Поэтому нужно торопиться. В Змане время течет не так, как везде. Пять минут времени в мире Зман — это долгие часы в других мирах. Когда Оксана вошла в спальню Этерна, часы показывали без пяти минут двенадцать. Их любовь, что продолжалась несколько часов по общемировому времени, заняла всего минуту здесь, в Змане. И сейчас до полуночи во всех мирах осталось всего четыре минуты. Шаоны летают по секундным коридорам, и для них время тоже течет по-другому. Но все же медлить нельзя. Миры ждут время. Сейчас многие замерли, глядя, как бегут секунды на часах. Задерживают дыхание, когда стрелки на обычных циферблатах соединяются в страстном объятии на цифре двенадцать. Цепенеют от торжественности момента, когда на электронных часах выстраиваются в ряд четыре ноля: 00:00. Конец и начало. Жизнь и смерть. Минута, когда мира нет. И времени нет. Есть только он, Этерн, единственный во вселенной, кто может подарить одному из нолей крошечную надежду на жизнь — единицу. Она подобно вечному двигателю даст жизнь самой жизни: 00:01. Этерн усмехнулся. Как красиво звучит: дать жизнь самой жизни!

— Шаоны, ко мне! — крикнул он и хлопнул в ладоши. — Летите по мирам и разнесите время.

Шаоны, как горошинки, посыпались прямо из воздуха. Этерн поднял ладони вверх и резко опустил. В воздухе замелькали крошечные мешочки золотого цвета. Каждый был размером с фасолинку. Песок взвился вверх, наполняя мешки. Шаоны подхватывали их и исчезали.

Мытарь щелкнул пальцами. Черный песок взмыл в воздух, превратился в змею и заполз под балаклаву Мафхида.

— Остальное я забираю в казино времени, — он шагнул к подиуму и скрылся за чёрной шторой.

Этерн подошел к Оксане и поцеловал ее.

— Одевайся, — шепнул он, гладя ее обнажённые бедра.

Этерн подошел к обломкам кровати. Вытащил из-под завалов столбов и балдахина золотистое одеяло, набросил на Оксану и негромко позвал:

— Стрелочник!

— Я здесь, Повелитель! Да превратятся ваши секунды в минуты, а минуты в часы, — проскрипел стрелочник, шагнув из темного угла спальни.

Он бросил быстрый взгляд на Оксану, которая неспешно одевалась, и благовейно прошептал:

— Да продлится жизнь Великой Матери, Рождающей Время! — прослезившись от торжественности момента, он бухнулся на колени, подполз к Оксане и попытался поцеловать подол ее платья.

Оксана растерялась, подхватила подол и отпрыгнула в сторону.

— А можно без пафоса? — испуганно пискнула она. — И не найдется ли у вас немного кофе вместо поцелуев моего наряда?

— Всё, что пожелает Великая Мать, — нос стрелочника взмыл вверх, ко лбу. — Сейчас же распоряжусь, чтобы на кухне приготовили самые лучшие сорта. Желаете кофе из побегов шоколадного бамбука, который поёт, когда его пьют? Или тот, что собирают из слез барменов вашего мира?

— Это как? — растерялась Оксана и замерла, натянув платье до талии.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Это очень горький кофе, потому что бармены плачут, когда им не оставляют чаевые. Эти минуты скорби подмешивают в кофе, и он, знаете ли, необычайно бодрит! Или же изволите кофе, что выращивают в своих норах зеленые гнидоноги? Он цвета изумруда и очень освежает, потому что гнидоноги плюют в мешки с кофе, а их слюна излечивает от всех болезней и вызывает невероятный прилив сил.

— Знаешь ли, стрелочник, — улыбнулась Оксана, — у меня в Москве много знакомых гнидоногов. Они тоже плюют куда только можно. Включая мое лицо. Да, ты прав, это бодрит невероятно. Одно плохо: слюна московских гнидоногов излечивает только от долгой и счастливой жизни. Поэтому я бы предпочла не рисковать и выпить просто кофе, который делают из кофе, что выращен на бразильских плантациях.