Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками - Стюарт Исакофф

Юному Вольфгангу Амадею однажды пришлось сесть на хвост целому конвою экипажей, чтобы избежать встречи с итальянскими разбойниками. Тем не менее, хотя в тот раз все закончилось благополучно, он изрядно настрадался в разъездах и от одиночества (чтобы справиться с ним, композитор даже нафантазировал себе целый вымышленный мир), и от серьезных болезней (его сестра и вовсе чуть не скончалась прямо в карете), не говоря уж о том, что как-то раз он едва остался жив в дорожной катастрофе. Путешествовать было так опасно, что многие европейцы вообще не покидали пределов родного города: в 1784 году домоседы-венецианцы, снедаемые любопытством по поводу всего, что происходит в большом мире, с готовностью платили немалые деньги, чтобы поглядеть на чучело лошади заморской породы.

Но у профессиональных музыкантов не было особого выбора. Некоторые в итоге вполне преуспевали — например, Джузеппе Сарти (1729—1802), чью музыку Моцарт восторженно цитировал в своей опере «Дон Жуан». Сарти получил приглашение императрицы Екатерины II, съездил в Россию и в результате получил в безраздельное пользование целую деревушку на Украине. Однако это все же был исключительный случай. В XVIII веке пианистам обычно платили мало, так что им зачастую приходилось дополнительно подрабатывать, например, продажей лотерейных билетов или портретной живописью.

С другой стороны, веком ранее положение было еще хуже. Тогда музыкантов подозревали чуть ли не в черной магии и даже зачастую хоронили в безымянных могилах. Натыкаясь в поле на большой муравейник, крестьяне обходили его стороной, приговаривая: «Тут, наверное, музыкант лежит». В 1615 году доминиканские монахи обвинили в колдовстве скрипача, который, не прекращая играть на скрипке, вброд переходил Рейн. Магистрат установил, что перейти Рейн вполне возможно и без дьявольской помощи, но несчастный музыкант все равно был посажен в тюрьму за свою безобразную проделку.

Не только Моцарт испытывал психологические страдания от постоянных гастролей. В XIX веке Клара Вик (впоследствии Шуман), в одиночестве приехав в Берлин незадолго до своего двадцатилетия, в письме возлюбленному Роберту высказала целый список опасений по поводу враждебно настроенных критиков, неверного выбора репертуара и т. д. Она испытывала даже физические неудобства: «До сих пор не могу нормально дышать — так утомилась вчера, пока играла. Странно, что после исполнения сложной композиции у меня всегда хрипы и горло болит. Меня это пугает». То, что в доброй половине залов ей попадались фортепиано, абсолютно непригодные для использования, тоже не поднимало настроения.

Клара Вик

Луи Моро Готшалк — первый американец, активно гастролировавший за границей, — составил свой список гастрольных невзгод: «Ужасающая монотонность концертов, необходима каждый вечер играть одно и то же, ежедневная рутина железнодорожных купе и, наконец, самое грустное — чувство полного одиночества посреди толпы…» Больше века спустя положение не особенно изменилось: рок-певец Билли Джоэл и ритм-энд-блюзовый музыкант Рэй Чарльз дуэтом записали щемящую джоэловскую балладу о пианисте, чьей единственной отрадой был его Baby Grand[18].

Тревоги гастролирующего музыканта. Ефим Бронфман

Как и любого другого, меня порой страшно раздражают аэропорты и отели. Однако наслаждение, которое я получаю от гастролей, все равно перевешивает. Дома в каком-то смысле приходится даже труднее. А тут причины для беспокойства из раза в раз одни и те же: найти хороший инструмент, подобрать репертуар и порой — привыкнуть к воздуху высокогорья. Самое сложное — не сорвать сроки и, даже когда ты очень занят, все равно подойти к выступлению, успев отрепетировать заранее обговоренную программу. Приходится готовиться за много месяцев и затем выступать вне зависимости от того, чувствуешь ты себя готовым или нет.

Впрочем, даже когда ты полностью готов, стресс все равно может быть довольно сильным — я привык к бессонным ночам и кошмарным снам. Один из моих постоянных кошмаров — что я играю Второй фортепианный концерт Брамса в «Карнеги-холле» неподготовленным. Виолончелист и дирижер Мстислав Ростропович однажды рассказал мне, что и у него был похожий кошмар — будто он без подготовки играл концерт Дворжака для виолончели. «А потом я проснулся, — сказал он, — и оказалось, что так оно и есть!»

Музыкантам свойственна бесконечная рефлексия: почему я не сыграл свой последний концерт лучше? Когда начинать готовиться к следующему? Сплошные вопросы, ответы на которые не так-то легко найти. Более того, иногда приходится учиться на своих ошибках. Ростропович помог мне справиться с этими тревогами. Однажды мне предстояло вместе с ним играть Первый концерт Чайковского в Венской филармонии. Я зашел к нему в гримерку и говорю: «Маэстро, я так волнуюсь, что просто места себе не нахожу». У него нашелся замечательный ответ. «Помните, — сказал он, — что бы ни случилось сегодня вечером, мы с вами после концерта пойдем и хорошенько поужинаем. Все-таки наша работа лучше, чем у пилотов: там-то одна ошибка — и все погибают!»

И тем не менее они продолжали путешествовать и открывать новые горизонты. В Европе наиболее перспективными гастрольным пунктами всегда оставались большие города и роскошные королевские дворы, однако определенный интерес представляли и отдаленные регионы. Ференц Лист несколько раз бывал в России и оставил след в истории тамошней пианистической школы (а также в душе принцессы Каролины фон Сайн-Витгенштейн, бросившей супруга и последовавшей за музыкантом в Веймар). Клементи тоже дважды ездил в Россию, прежде всего для того, чтобы пробудить там интерес к производимым им инструментам. Кстати, его знаменитая «пианистическая битва» с Моцартом состоялась при дворе императора Иосифа II как раз тогда, когда там с супругой гостил великий герцог, будущий царь Павел I; без сомнения, это помогло Клементи наладить связи с Россией, не ослабевшие и после того, как в 1801 году Павел был убит, а на престол взошел его сын Александр.

Вместе с собой Клементи взял ученика и подмастерье Джона Филда, который решил остаться в России и именно там сделать себе карьеру. Поначалу Филд трудился «наемным исполнителем», демонстрировавшим публике достоинства инструментов Клементи (как тут не вспомнить Джорджа Гершвина, который век спустя начинал свою карьеру на Tin Pan Alley в том же качестве[19]). Потенциальные покупатели собирались послушать его что в Лондоне, что на гастролях. «До сих пор помню его угловатую долговязую фигуру, — вспоминал композитор Луи Шпор, посетивший одно из выступлений Филда. — Одежда явно была ему мала, и, когда Филд сел за фортепиано и раскинул руки над клавиатурой, так что рукава задрались чуть ли не до локтей, выглядело это чрезвычайно нелепо. Впрочем, стоило ему прикоснуться к инструменту, как все это ушло на второй план, и я весь обратился в слух».

Джон Филд

Выпорхнув из-под крыла Клементи, Филд сколотил недурное состояние, концертируя в Москве и Санкт-Петербурге и обучая желающих игре на фортепиано (а заодно прославился экстравагантным образом жизни и эксцентричными выходками). Как и следовало ожидать от человека, придумавшего жанр ноктюрна, его манера игры была мечтательной и меланхоличной. По слухам, напуганный яростной энергетикой листовского концерта, Филд как-то раз обернулся к соседу и спросил: «Послушайте, а он не кусается?»

Впрочем, из всех экзотических вариантов продолжения карьеры для европейского музыканта самым заманчивым, конечно, был переезд в Новый Свет. Правда, мнения относительно того, что именно там ждет европейцев, разделились. В 1845-м La France musicale писал: «Европейские музыканты знают, Америка — это золотой край! Там легко можно сколотить богатство за два-три месяца, Конгресс произведет тебя в почетные граждане, а обычные горожане будут петь тебе серенады и носить тебя на руках». С другой стороны, директор парижской Оперы считал, что молодая нация по ту сторону океана «создана для электрического телеграфа и железных дорог, но никак не для искусства». Ему жестко возражал американский композитор Уильям Генри Фрай, написавший, что «конечно, электрический телеграф выдумали как раз для того, чтобы перемещать в пространстве идеи без людей, но железную дорогу тем не менее изобрели вовсе не затем, чтобы возить людей без идей». Впрочем, американский оперный импресарио Макс Марецек, уроженец Моравии, не верил, что его новообретенные соотечественники способны воспринимать искусство: «Там, где у прочих представителей человеческой расы бьется трепещущее сердце, у американца находится лишь серебряный доллар, отчеканенный на близлежащем монетном дворе».