Последнее представление - Властимир Невзоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– …и прими нас в свои владения, или позволь вернуться вновь силой небесной, – закончил наконец Креца и, повернувшись к алтарю, встал перед ним на колени. Нестройный хор голосов вторил его последним словам и зазвенел чашками. Когда последний человек поставил бокал, люди запели. Получалось у них это, честно признаться, прескверно; к тому же, песня была на наречии Фрахейна, язык для людей был не родной, и разобрать слова было сложно. Но, при всей странности картины, Фауст готов был признать, что действо оказалось весьма трогательным. Женщина у входа так и продолжала тихонько всхлипывать; на фоне певчих послышался шёпот – верно, кто-то принялся её успокаивать.
Подручник тяжело поднялся на ноги и опёрся ладонями на алтарь. Вслед за ним поднялись и все деревенские, не прекращая своего пения.
– Пора, – шепнул Лотар одними губами. Фауст поднёс свечу к фитилям. На самой высокой ноте песни раздалось шипение, повалил дым – и алтарь заискрился ярким серебристым огнём.
Народ ахнул и зашептался. Кто-то явно попытался пройти вперёд, но выбившаяся вперёд искра отпугнула его на место. Фауст принялся смешивать содержимое двух подготовленных склянок и прогревать его над свечой.
Креца ликовал. Он повернулся к прихожанам и вновь затянул песню, которую тут же подхватили все присутствующие. Кто-то слева вышел вперёд, чуть пританцовывая и отбивая ритм песни ногами. Спустя мгновения к нему присоединился ещё один, и ещё, и весь зал наполнился стуком каблуков и весёлыми, чуть пьяными голосами. Даже плачущую женщину уже не было слышно: то ли успокоилась, то ли просто оказалась слишком тихой рядом с таким бурным весельем. Настал черёд следующих двух свечей – они с хлопком заискрились розоватым пламенем, и люди вокруг восторженно взвизгнули. А тут и смесь была готова – Фауст сунул тарелку с ней на алтарь позади подручника и осторожно поджёг воздух. Показалось знакомое зеленоватое пламя. Креца поднял блюдце, предварительно незаметно попробовав его пальцем, и опустил лицо в огонь. Какой-то мужик, чуть дрожа, прошёл ближе к Лотару, стоящему перед алтарём, и упал перед ним на колени. С другой стороны тоже раздались шаги и глухой стук. И ещё раз, и ещё. Подручник бросил блюдце вниз, широко улыбнувшись, прикрыл глаза и взмахнул руками, чтобы поприветствовать своих – теперь уж точно своих – прихожан. И задел широким шёлковым белым рукавом бутылку виноградной водки, которая всё ещё стояла на алтаре.
Бутылка, переворачиваясь и звеня, летела вниз три долгих удара сердца. Первая трещина появилась на ней ещё в полёте, когда она ударилась о мраморный угол. Едва бутылка коснулась пола, она тотчас разлетелась на мелкие осколки, и капли попали в искрящиеся свечи. Жидкость загорелась с громким хлопком, и огненные потоки заструились к прихожанам по старому, деревянному полу, который тоже начал пугающе потрескивать. Зал заполнился удушающим запахом благовоний и ароматных листьев, которыми были усыпаны доски около саркофага.
Почтительная песня сменилась визгом и воплями. Мужики в панике оттаскивали стариков, прошедших ближе всего к алтарю; женщины визжали и сыпали проклятиями; дети, стоящие около выхода, напротив, радовались и подбадривали остальных. Лотар метался на месте, пытаясь сделать хоть что-то для укрощения внезапного пламени, но что от этого толку? Старые напольные доски, щедро усыпанные листьями и сухими цветами, вспыхивали одна за другой. Фауст смотрел на это в ступоре: пламя никогда не выходило у него из-под контроля, и он не понимал, что сейчас нужно делать. Рядом не было ни воды, ни песка, чтоб потушить непослушный огонь. Решение пришло само собой: когда языки пламени принялись подбираться к его свёртку с растворами, он подхватил его на руки, вытряс половину содержимого мешка с продуктами, чтобы облегчить ношу, и понёсся к выходу. Благо дыма было настолько много, что его никто бы не смог сейчас узнать, даже если бы столкнулся лицом к лицу.
Пробежав мимо кашляющей толпы, он затаился снова за той самой сараюшкой с тяпками. Храм горел уже полностью. Деревянные стены оказались слишком сухими и ненадёжными, и от крыши раздался угрожающий треск.
– Кто ещё остался? – забеспокоилась женщина, стоящая ближе всех к сараюшке, – там ещё кто есть? Не все вышли?
– Вот они! – крикнул мужик поближе к храму. Из здания вышел Лотар Креца, подгоняющий перепуганную хромающую старуху. За ним из-за пламени и дыма не было уже видно зала. Старуха закашлялась, глотнув дыма при выходе; Лотар встал прямо перед обрушивающейся тлеющей стеной. Толпа стояла перед ним молча, многие отводили взгляд. Наконец один из стариков, которого оттаскивали от алтаря, вышел вперёд и опустился на колени.
– Не гневайся, – пробормотал он, – что мы несправедливо к тебе относились. Мы поняли, что были неправы.
Лотар просветлел лицом. Похоже, выход из ситуации нашёлся сам собой. Что бы он говорил в своё оправдание, если б не этот старик, вообразивший, что храм был разрушен его силой?
– Я всегда был к вам справедлив, хоть вы и редко это замечали, – наконец отозвался он. Глаза его бегали по двору. «Ищет меня», – сообразил Фауст, – «пережду-ка лучше здесь». То, что сейчас происходило, явно вышло за пределы планов подручника; потому мастер не мог даже предполагать, как новоявленное божество сейчас отнесётся к виновнику всех бед.
– Мы всё поняли, – пробормотал потрёпанный мужичок чуть подальше. – Ведь и правда всё хорошо было. А тут ещё и…
– Ты уж прости нас…
– А ведь я всегда говорила, что…
Фауст медленно выдохнул. Лотар, впрочем, тоже. Хоть обстановка и вышла из-под контроля, но всё в итоге закончилось хорошо.
– Надобно будет храм после снова отстроить, – грустно сообщил какой-то дедок с другого конца круга, который обступил Лотара.
– А не знак ли это? – крикнул мужик со второй стороны, – что Всесветный тут не имеет больше своей силы?! Какой это по счёту храм – третий, четвёртый? Так стоит ли пытаться его вернуть, если он сам не хочет за нас держаться?!
Толпа загудела. Кто-то шумно отстаивал будущую стройку («Как я родился – стоял тут храм, и дальше стоять будет!»), кто-то предлагал сразу ставить южные алтари («Не могут втроём жить в мире, так пусть только они за нами и смотрят!»), другие предлагали поставить моленную всем трём богам, но на другом месте, дабы гнев на себя не навлечь.
– Тихо! – рявкнул Креца.
