Чернила под кожей - Дейрдре Салливан

горячей. Она не очень чистая, а парень за прилавком без перчаток. Какой бунтарь! Ломтерезка у них такая же, как и у нас. Понимающе смотрю на парня, но он решает, что я флиртую. Подмигивает мне, передавая воду. Я уплываю, покачивая задом и стащив салфетки.

Я постоянно удивляюсь, когда люди смотрят на меня с желанием. Удивляюсь и боюсь. Я знаю, что я девочка, а девочки должны выглядеть красиво и все такое, но иногда я просыпаюсь и решаю идти традициям наперекор: мешковатая одежда, чтобы скрыть фигуру, растрепанные волосы, неумытое лицо без макияжа. А иногда стараюсь очень сильно, но результат моих стараний всегда хуже, чем у остальных. Я не уродлива, но иногда мне кажется, что это так. Как будто жизнь моя вытатуирована прямо на лице жирными буквами. Никто не любит жертву. Но все ее жалеют.

Они заплатят, чтобы посмотреть на твое тело. Будут разглядывать его со всех сторон. Ты снимешь всю одежду. Это важно. Они хотят увидеть все. Рассмотреть все татуировки и все шрамы. Не спеша.

Сопли текут не прекращаясь. Я высмаркиваюсь где-то в миллионный раз, завернутая, как ребенок, в свитера и куртки, два шарфа, шапку и перчатки. Но мерзну все равно. Я потею, но мне все холоднее. Я как будто таю изнутри. Как будто от меня отваливаются кусочки. Затыкаю наушниками уши и слушаю сладостные звуки радио. Люди звонят на станцию и жалуются обо всем.

Есть что-то магическое в изображении на коже. Есть что-то магическое в обнаженной женщине. За это стоит заплатить. И времени не жалко.

Жалуются на подростков и их темные делишки. У одной мамаши дочь отказывается носить трусы. Это ненормально. Мамаша наверняка надеется, что это новый тренд и знак, что молодежь становится все более распущенной. Готова спорить, что дочь просто капризничает. Или пытается впечатлить какого-то парнишку, которому просто наплевать. Ей всего четырнадцать.

И боль твоя волшебна тоже. Делает тебя невинной, а не соучастницей. Жертвой, а не человеком. «Больно ли было? — думают они. — Держали ли они ее? Кричала ли?» Кто-то спросит, и ты соврешь. Все было не так.

Когда мне было четырнадцать, меня насиловали. Мне сейчас шестнадцать, и он не последний, с кем я спала. Я сплю с Томом и каждый раз как будто очищаюсь. Выбираю для себя сама, а не как раньше, когда меня не спрашивали. Может быть, мамаше стоит посмотреть, что творится в ее доме, а не звонить на радио в поисках решения о том, как приручить дочурку и ее неприкрытую вагину.

Все было проще. И сложнее. Ты согласилась. Тебе нравились рисунки. Ты хотела денег и любви. Ты никогда не была красивой, но теперь все изменилось.

После первой ночи с Томом я плакала навзрыд. Он не понимал, что происходит, бедолага. Он был ни при чем. Я думаю, это потому, что секс оказался чем-то совсем обыкновенным. Кажется, для других девчонок все наоборот. А я просто привыкла. Так часто этим занималась.

Милая девушка.

Соблазнительный уродец.

У нас с моими одноклассницами взгляды часто отличаются. Порой я их за это ненавижу, потому что я заслуживала жить, как они, но мне не дали. Не то чтобы моя невинность располагалась где-то между ног. Я к психологу ходила один раз, но маме это не понравилось. Она боится, что психолог обвинит ее в том, что со мной делал папа, и я уйду и она останется одна.

Слово «тату» может означать и ритм, кем-то отбиваемый. Глагол. И существительное. Барабанить по столу рукой, ложкой по коробке сока. У процедуры татуажа есть свой ритм: игла вибрирует вверх-вниз, вверх-вниз, входит и выходит. Краска должна быть несмываемой.

Том — мой психолог в каком-то смысле. Я мыслями с ним не делюсь, но, когда мы вместе, я чувствую себя нормальной. И порой мне кажется, что я могла бы рассказать ему. Он знает, что он у меня не первый. Но, наверно, только физически. Это был первый раз, когда я выбирала. Первый раз, когда я ощущала силу.

Я на таблетках, но, бывает, забываю пить. Мы не используем презервативы. Терпеть их не могу. Раньше я оставляла их в разных местах, надеясь, что на них наткнется мама. Она нашла их и бросила в огонь, а мне сказала не быть отвратительной такой. Я была еще мала. Не могла сказать ей, произнести слова. Хотела, чтобы мама на меня взглянула и все поняла сама.

Слово «тату» пришло из Полинезии. По крайней мере, согласно Интернету.

В реальности же люди так не могут. Не могут, если не хотят узнать. Тут надо смотреть совсем иначе. Пристальней. Внимательней. У мамы и свои проблемы были. Я слышала. В конце концов отец перестал прятать истинное «я». Прятать от меня — от мамы он себя пытался скрыть. Она все говорила: «Не при ребенке», как по привычке, слова, что выучила наизусть.

В Японии их называют «ирезуми». Означает «вставлять чернила». Татуировки в Японии известны с давних времен. Их делали еще до рождения Христа, до того как перезапустили время, как в фантастическом романе. Интересно, у него были тату? Библия не любит их, мне кажется. И пирсинг. И моллюсков. И гомосексуалов. Столько всего отвергли, просто потому, что Бог. В Японии богов рисовали на телах. Синтоистских. Сияющая женщина красивая. Вся в лучах.

Отец сказал мне как-то совершенно не шутя: «Я никогда не подниму руку на женщину». Мы смотрели фильм о женщине-шпионе, которую часто били по лицу. На следующий день я рассказала маме, и мы смеялись практически до слез, раз за разом повторяя эту фразу голосом отца. Помню, мы были на кухне, а папа — на работе. Наверно, я болела, раз не пошла учиться. А может, на каникулах. Неважно. Было здорово над папой посмеяться. Храбро как-то. Мне кажется, все с этого и началось. Наши разговоры.

До этого мы с мамой притворялись, что ничего такого не происходило. Потому что делать вид, что все нормально, мы не могли. Мы видели «нормальность» по телевизору, читали о ней в книгах и знали, как должно быть. Я видела ее дома у друзей, когда ходила в гости. Нормальными мы были, когда гости приходили к нам. Когда я была маленькой, я думала, что все папы бьют всех мам, когда у них плохое настроение. Не помню, когда сообразила, что