Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Но чаще читали мы - ученики. Он заранее поручал каждому из нас по очереди подготовиться к чтению определенного произведения. Мы брали в библиотеке книги, читали их дома и приходили на внеклассные чтения уже подготовленными. Помню, мне поручили прочесть рассказ Шолом-Алейхема «Два антисемита». Я тщательно готовился, несколько раз прочёл рассказ дома и прочёл его, как будто неплохо, стараясь во всём подражать учителю. Меня внимательно слушали, а Мур даже похвалил, но, объективно оценивая своё чтение и сравнивая его с тем, как это делал учитель, я остался недоволен собой и понял, что такое мастерство не приходит сразу и не каждому дано.

На наши внеклассные чтения часто приходили ученики старших классов, учителя, завуч и даже директор. Подобные внеклассные занятия стали проводить другие учителя, но как нам позднее рассказывали старшеклассники, такого уровня, как у Мура, литературные чтения в нашей школе больше никто организовать не смог.

А ещё помню наши классные стенные газеты. Их выпускали во всех классах. Была и общешкольная газета. Как правило, это были неинтересные, формальные издания, когда в деревянную рамку с постоянным заголовком, в соответствующие ячейки вклеивались статейки стандартной тематики - передовица о революционных праздниках или важных событиях в партии и государстве, которая занимала почти половину газеты и которую, как правило, никто не читал, и чуть-чуть о жизни школы и класса. Эти газеты выпускались, в основном, к праздничным датам, которых было достаточно много.

Наша газета заметно отличалась от других классных газет. Мур не любил шаблона и каждая газета, выпущенная в нашем классе, не только не была похожей на другие школьные газеты, но и мало чем походила на свою же предыдущую - имела другой внешний вид, оформление, содержание, а часто и формат. Мур не признавал деревянных рамок для стенных газет и мы делали газету на нескольких листах ватманской бумаги. Все делали сами: писали заметки, редактировали, рисовали. В выпуске газеты принимали участие почти все ученики класса. Некоторые ребята пробовали писать в газету небольшие рассказы и даже стихи, делали неплохие рисунки. Грешил этим и я. Написал стихотворение о нашем учителе, но Лев Исаакович мягко уговорил меня забрать его, так как газета должна писать больше о классе, школе, о нас - школьниках. По его совету я написал стихотворение об осени, которое он похвалил и его поместили в газету.

А ещё я пробовал рисовать. Однажды нарисовал портрет Будённого в газету, выпущенную ко дню Красной Армии. Я очень старался и портрет получился неплохим. Буденный был как живой - с усами, улыбкой, орденами. Муру он очень понравился и его поместили в газету. Это был первый портрет, нарисованный мною, который был удостоен такой чести. Хоть я позже ещё много рисовал портретов вождей и получались они не хуже, чем тот портрет Будённого, но их больше в газету не помещали. Мур пояснил мне, что директор школы сделал ему замечание. Он запретил детям рисовать портреты вождей. На это, оказывается, требовалось специальное разрешение.

Однажды в школе был объявлен конкурс на лучшую классную газету. Мы очень старались и выпустили большую, красочно оформленную и, как нам казалось, интересную газету. В ней были заметки о классной и школьной жизни, об увлечениях ребят, о предстоящих летних каникулах, о прочитанных книгах и многом другом, что нас волновало в то время. Были и стихи, и дружеские шаржи и юмор. Все газеты, представленные на конкурс, были выставлены в большом школьном коридоре для обозрения. Наша газета отличалась от всех остальных. Возле нее постоянно толпились школьники и учителя, все были единодушны в том, что это была самая лучшая по содержанию и оформлению газета. Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что наша газета не только не попала в число призеров, которым были вручены премии, но и подверглась критике на учительском Совете за аполитичность. В ней, оказывается, ничего не было сказано о Сталинской конституции, проект которой тогда всенародно обсуждался. Премий были удостоены общешкольная и одна классная газеты, которые уделили этому событию должное внимание.

Решение жюри вызвало тогда всеобщее возмущение учащихся не только нашего класса, но и всей школы. Даже авторитета Мура не хватило тогда, чтобы успокоить нас и убедить в справедливости принятого решения.

Много ещё можно рассказать о первой моей школе, о первых учителях, о школьных радостях и огорчениях, многом другом, что осталось в памяти, о годах учебы на родном языке, на языке идиш, на котором общались наши предки. Почему-то эти годы более чётко запечатлелись в моей памяти.

Нужно сказать, что несмотря на то, что я, после закрытия еврейской школы, никогда больше не учил идиш, не разговаривал на нём дома после смерти моих родителей, почти никогда не слышал этот язык по радио и редко когда читал еврейские газеты, я до сих пор сохранил его в своей памяти, могу читать и писать на нём, понимаю, когда слышу его и, хоть и с трудом, но могу объясниться по еврейски.

В памяти остался вечер, посвященный окончанию учебного года в 1936-м году. Вероятно наши учителя уже догадывались или по крайней мере предчувствовали, что пришёл конец существованию еврейской школы в нашем местечке и хотели оставить в нашей и своей памяти последние дни пребывания в школе. Может тому были и другие причины, но, как тогда говорили старшеклассники, такого вечера в нашей школе никогда раньше не было. К нему тщательно готовились. Вся школа была празднично убрана. Небольшой по размеру, но достаточно вместительный актовый или, как мы его называли, школьный зал был украшен гирляндами из самодельных цветов, сделанными нами из цветной бумаги. На сцене был длинный стол для президиума, покрытый красной суконной скатертью и стоял букет красивых живых цветов. Несколько букетов цветов стояли на переднем краю сцены.

Зал заполнили ученики четвертых - седьмых классов, а в президиуме были наши учителя и несколько учеников.Такой чести был удостоен и я. Не знаю, что послужило основанием для этого. То ли свидетельство круглого отличника, которое мне затем вручили, то ли моя активная общественная работа, или и то и другое вместе. Я сидел в президиуме рядом с Муром, что льстило мне, но вместе с тем я был удивлён, что Мур, которого мы боготворили и считали безусловно самым лучшим учителем, сидел во втором ряду, а учитель физкультуры, которого недавно избрали секретарем комсомольской организации, сидел в первом, недалеко от директора.

Я тогда ещё многого не понимал и потому удивлялся. Удивила речь директора школы, в которой больше говорилось о советской демократии, дружбе народов, предстоящих выборах в Верховный Совет и о проекте новой Сталинской конституции, чем об итогах учебного года и вообще школьных делах. Не знаю почему, но эта речь запомнилась мне на всю жизнь и я даже сейчас, по истечении шестидесяти лет, мог бы воспроизвести ее со всеми поразившими меня деталями.