Мост к людям - Савва Евсеевич Голованивский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сперва решили рискнуть и остаться до рассвета. Но вдруг нескольких сразу осенила чудовищная мысль, которую было даже неловко высказать. Она казалась постыдной особенно потому, что группа носила название «Интернационал», а Карл являлся таким же советским бойцом, как и все, и вряд ли прежде давал кому-либо повод для подозрений, раз его послали с этой группой. И все-таки Карл был немцем — немцем, переодетым теперь в немецкую форму и находящимся на оккупированной немцами земле. А что, если… До конца такого подозрения никто высказать не осмелился. И все же оно возникло и не давало покоя. Поэтому решено было уходить.
Первая потеря всегда особенно тяжела. Эта была во сто крат тяжелее из-за мучивших всех сомнений. Да и сулила она, если подозрения не напрасны, грозную опасность. И, волоча Машу по глубокому снегу, разведчики уходили подальше от этих мест.
Если бы я стал описывать их приключения день за днем, получилась бы, пожалуй, целая книга. Может быть, когда-нибудь ее и стоит написать. Тяжелой была сама жизнь без крова в чужих заснеженных горах, но особенно осложняло ее состояние Маши. Неспособная самостоятельно передвигаться, она все же шифровала донесения и связывалась с Москвой. К концу первой недели кончились запасы продовольствия, их надо было добыть где-то внизу. Но если во время вылазки нарвешься на немцев, как тогда уйти с беспомощной девушкой? Видя, как ребята страдают от голода, она просила оставить ее в горах и действовать самим. На это, конечно, не пошли и продолжали ее перетаскивать на новые места. Сдабривали альпийский снег солью, небольшое количество которой еще оставалось, и ели. Это было все.
И вот из центра поступил приказ — троим спуститься в ближайшую деревню и достать продуктов. В деревне солдат не оказалось, и попытка удалась. Кое-какие продукты добыли, а главное — увели из какого-то хлева телку. Но именно эта-то телка их и подвела. Из-за пропажи в деревне подняли переполох и вызвали жандармов заградительного отряда, вылавливавшего дезертиров у мостов. Они пошли по следам и вскоре разведчиков настигли. Но те находились на горе да к тому же в лесу, а жандармы внизу, на открытом белоснежном склоне. Потеряв троих убитыми, жандармы вынуждены были отступить, и ребята, не понеся потерь, скрылись.
А Маше становилось все хуже, ее надо было спасать.
Следующей ночью спустились в долину вблизи небольшого селения Ланзаттель. Выслали разведку — выяснилось, что и здесь немецких солдат нет. Дома разбросаны на довольно большом расстоянии один от другого, можно попытать счастья, не подымая шуму. Постучались в крайний. Это и был дом фрау Марии Фешинг, которая жила лишь со своей девятнадцатилетней дочерью Мици, ровесницей Маши. Обе, конечно, страшно испугались, но, услышав, что с пришедшими девушка, открыли. А когда увидели, в каком она состоянии, кинулись ее укладывать и помогать чем могли.
Правда ли, что о человеке можно судить по лицу — по выражению глаз, по складкам у рта, по еле уловимой улыбке? Фотографии Марии Фешинг лежат передо мной. Простое, спокойное лицо, мягкие черты, глаза, в которых светится приветливая доброжелательность. Лишь взглянув на ее лицо, разведчики поняли, что этой женщине можно довериться целиком. Не потому что, когда они вошли, она не выхватила пистолет, а именно из-за этого света в глазах, так ясно говорившего о ее человеческой сущности. Но и лица ребят ей, как видно, рассказали все о себе и заставили не раздумывая прийти на помощь.
Утром она пошла «на разведку» и узнала, что в Ланзаттель должны прийти жандармы ловить каких-то партизан. Но она-то понимала, о ком речь. Быстро вернулась домой, накормила ребят и дала немного продуктов с собой. Условились, что если кто-либо узнает о Маше, скажет, что это родственница из Словакии, сломала ногу и поэтому не может уехать домой. Впрочем, она была уверена, что в этом доме, стоящем на отшибе, никто о ней не пронюхает.
На следующее утро, когда разведчики уже были далеко в горах, в Ланзаттель действительно прибыли жандармы. Они разместились в помещении бывшей турбазы и начали прочесывать окрестные леса. В самом местечке они, конечно, партизан не искали. А вскоре успокоились, дежурили у мостов, по вечерам заходили в дома, усаживались в теплых кухнях играть в карты. Заходили иногда и к фрау Фешинг. Маша в это время лежала в нетопленной комнате под горой пуховых перин, на которые хозяйка как бы невзначай клала футляр от швейной машины.
Что чувствовала в такие минуты советская девушка, об этом нечего говорить. Сейчас меня интересуют фрау Фешинг и ее дочь Мици. Обе, конечно, понимали, чем могло бы все кончиться для них, если бы жандармы обнаружили Машу. А ведь она была не беспомощной беглянкой из фашистского концлагеря, которая не могла им повредить, а советской разведчицей, радиопередатчик которой закопан здесь же, у дома. Фрау Фешинг знала, конечно, и об этом, и все-таки скрывала, добывала нужные лекарства и выхаживала девушку.
Что ею руководило?
Она не была антифашисткой, спасшейся от преследования и рисковавшей из идейных соображений. Ни отец ее, ни покойный муж не были также участниками предвоенного восстания во Флорисдорфе, что могло бы также быть причиной ее самоотверженного поступка. Простая женщина из австрийского села, казалось бы довольно далекая от всего, что лично ее не касалось…
И все-таки коричневая чума первой поработила именно ее страну, а материнская доброта и человечность этой женщины находились в постоянном противоречии со всем, что вокруг творилось. Конечно, было страшно, когда жандармы вечером заглядывали на огонек! Но страх оказался слабее чувств, идущих из глубины души. Поэтому-то они и живы до сих пор, поэтому они — навеки.
В сочельник 1966 года в венской газете «Фольксштимме» появилась статья «Благодарность побеждает границы и десятилетия».
Вот ее начало:
«Эта история могла бы сойти за настоящую рождественскую сказку, но она имеет даже преимущество быть реальной. Что же произошло?
В маленькое местечко Ланзаттель въехал «рено». Водитель спросил об одной старой женщине, которую в деревне все уважают. Ему указали верную дорогу, и через несколько минут, не находя слов от радости, обнимались Мария Фешинг из Ланзаттеля и Мария Забежанская из Риги (Латвии). Хотя с тех пор, как русская
