Марргаст. Первое семя тьмы - Анна Чайка

Константинос Златный. Обманом выманивал деньги у людей, не смотря на юный возраст. Лгал, мошенничал, богохульствовал, но за убийством до сего момента замечен не был. И вдруг − целая деревня. Как же так?

Остальные смаги криво усмехались. Многое же они успели выяснить. Получается, отпускать меня домой никто не собирается.

− Это не я. Вы и сами прекрасно знаете.

− Знаем, − добродушный Щука хрустнул запястьем. − Только вот другие тебе не поверят.

− Другие и не нужны. Вы хотели меня испытать, верно? Я выполнил задачу и заслужил право знать правду. Что происходит? Как вы связаны с теми тварями и Братством Тишины? И как вы уничтожили многоногую? Мне… Мне нужно такое же оружие!

От возбуждения я забыл про раны, которые, наверно, покрывали каждый кусочек лица и спины. Раз они не сдали меня страже, значит, я им для чего-то нужен. Стоило этим воспользоваться.

Смаги переглянулись. Радогост устало вздохнул.

− Хороший настрой для того, кто едва не умер. Но месть подождет. Ты же понимаешь, что тварь, которую ты только что видел, не совсем реальна? Это шишигари, так называемая тень Чернобога. А теней у него много… Они остаются невидимы взору, пока не станешь их добычей. Даже если выживешь, покоя не обрести. Тебя отравит Тьма.

− Тьма? Вроде тех навязчивых видений?

− Это часть расплаты. Твой взор никогда не станет прежним. Будешь видеть порождений Нави, мира подземного. Мы были на твоем месте и знаем, что чувствуешь после подобных перемен.

− Но откуда они берутся? − просипел я.

− Никто не знает, − сказал Щука. − В основном они приходят в наш мир, когда человек преступает законы Прави. Проще говоря, когда кто-то впадает в немилость богов. А не угодить им так-то легко…

− Твой дружок сбегал от ворчливой женушки. Мешала она ему, − Ойла колупнул завиток узора на старом фонаре, который он все это время любовно оглаживал. Казалось, старик не слушал товарищей, полностью увлеченный беседой со своим безумием. − Никаких чудес. Просто нашел место, где его не трогали. Где не надо было делиться выпивкой. Тихое забытое место… Священное для лесных народцев.

− Катакомбы, − кивнул я.

− Он пьянствовал там, спал и гадил, разлагаясь еще при жизни. Дни сменялись ночами, время исчезло. Он и не заметил, как его поглотила тень.

− А если бы вы пришли раньше, то смогли его спасти? − Я дернулся, попытался вскочить, но меня силой усадили обратно.

Одноглазый смаг склонил косматую голову в бок. Его кадык заходил ходуном.

− Кхе-хе, один Мерун знает ответ!

− Ойла, перестань, − Главарь остановил старика взглядом. − Смаги веками хранили знания о войне с тенями. Пока Братству удается сохранять порядок, но настали трудные времена. Тебе, Иван, нужно понять – один ты не выживешь. За барьером было безопасно до недавнего времени, теперь же шишигари стали появляться и тут. Они чуют нашего брата. И даже если тебя не порвут шишигари, то точно найдут слуги Борислава.

− И висеть тебе тогда, ясен клен, на виселице, − добавил Щука, изобразив ладонью захват и скривив рожу, точно от удушья.

Так они все же хотят, чтобы я к ним присоединился. Весьма странным способом убеждают, но все же.

− И для чего я вам так нужен?

Радогост развел руками, удивляясь столь неуместному вопросу.

− Наше Братство со времен правления Первого владыки защищало людей от порождений тьмы. Сейчас никто не вспомнит, сколько предки-смаги сделали для своего народа. Нас мало, Иван, крайне мало. Мы слабое эхо отгремевшего величия.

− Почему же тогда не напомнить людям о вас? − спросил я. − Сходите к князю, расскажите правду. Пусть соберут армию, дадут вам денег.

− А я говорил, что он дурак, − наставительно буркнул Ойла из угла. Вот же дряхлый ворон!

Главарь смагов улыбнулся. Смуглая ладонь скользнула по лицу, и я впервые заметил, какая у смагов жесткая кожа. Словно их всех подсушили над костром.

− Нельзя. После свержения Гороховых потомков и раскола великого царства, мы потеряли всех покровителей. Борислав с братьями терпят нас только из уважения к мудрости Первого. Богатыри приносят головы лесных чудищ, огненных змеев – а как доказать свою правоту нам? А сумеем их убедить, кто даст слово, что люди не попытаются использовать открывшиеся знания во зло?

Я содрогнулся, как наяву увидев широкую пасть трехрогого. Его зловоние и тот суеверный ужас, вызванный одним видом гротескного тела. Кому захочется призывать такое? Хотя для войны или чтобы укрепить собственную власть среди коварных братьев…

− Мы раскрыли многое из того, что знаем сами, − Радогост выпрямился. − Силой заставить тебя мы не можем, поэтому спрошу прямо − ты пойдешь с нами?

− Откажешься, мы поймем, − Щука встал с ним рядом. − Будешь жить как раньше, разве что станешь чуть известней. С каждой стены будет глядеть твоя хитрая рожа. Но это ж не проблема, да?

Кажется, значение фразы «добровольный выбор» этим чудакам неизвестен.

Я поджал губы, изображая моральные терзания. С понурым видом пожал ладонь главного смага − отчего тот сразу посветлел лицом, − а про себя подумал, что время рассудит, кто и кого будет использовать. Они напрасно меня недооценивали.

***

− Я не могу ехать в город в таком состоянии.

На меня снова смотрели, как на юродивого. Даже молчаливые ученики выразили свое презрение мимикой. Щука, заплетавший бороду в короткую торчащую косицу, оторвался от этого занятия и почесал переносицу.

− А что с тобой? Ты же воду пил. Не полегчало?

Я закрыл глаза, и как учили в Сокольской школе, досчитал до десяти.

− Мои раны. Они не станут хуже?

− Какие раны? − в ответ искреннее удивление.

Какие? Те, что оставила призрачная многоногая тварь! От мысли, что мое лицо и спина напоминают разодранную хоругвь, становилось погано. Они что, это даже в расчет не берут?

− Он не заметил, − подсказал Радогост.

− Что не заметил? − всполошился я.

− А-а, − протянул Щука. − Думает, что оно по-настоящему.

− А как еще?!

Я озадаченно крутил головой, пытаясь уловить смысл их загадочных перемигиваний.

− Ему уже ничего не поможет, − ехидно прошелестел одноглазый.

Да что происходит, в конце-то концов!

Переборов отвращение и страх, я прижал ладони к щекам, боясь ощутить извилистые бороздки раскроенной плоти. Но почувствовал лишь горячую кожу, липкую от пота и вполне целую.

Боль по-прежнему жила где-то глубоко внутри, лишенная причины для существования. Не веря своим ощущениям, я стянул полушубок, просунул