Путь - Андрей Щупов

Усевшись на пыльный портик, я закурил. Я курил уже двое суток. Едкая, проникающая в легкие отрава входила в кровь и в мозг, не оставляя места для горьких мыслей. Я вытравливал свою тоску, как умел. Мне следовало завершить начатое. Стоило опиумному туману развеяться, как со всех сторон меня обкладывала гулкая пустота. Холодная, заполненная собачьим воем. Я делал глубокие затяжки, и спасительная пелена колышущимся щитом восстанавливалась между нами…

Пленник чуть пошевелился, и я повернул к нему голову.

— Лежать, — равнодушно приказал я. Манта послушно замер.

До сих пор я даже не задумывался, чего стоила ему эта двухдневная неподвижность — в мешке, без пищи, без возможности поговорить, оправиться по-человечески. Чувствовал он себя, должно быть, скверно, но это меня ничуть не беспокоило. Это была малая малость, ничтожная доля того наказания, которое он заслуживал. Манте оставалось жить совсем недолго. Равнодушно, а это являлось главным определением всех моих нынешних поступков, моих атрофированных чувств, я отметил про себя приближение моторного гула. Фыркая выхлопами, из-за низеньких домишек вынырнул помятый автобус и резво покатил в нашу сторону. Бродяжки радостно загалдели. Увидеть специальный транспорт — вот так, на случайной улочке, означало редкую удачу. Правда, затишье не обещало быть долгим. Слухи о подобных спецрейсах проносились по городу со скоростью света. Через минуту-другую наша тишина могла превратиться в оглушающий шторм.

Я заметил, что бандиты спешно собираются в кучку, о чем-то возбужденно перешептываясь. Тот же квелый парень услужливо подбежал ко мне, на ходу разматывая толстый капроновый шнур.

— Как вы узнали, па? Честное слово, мы в шоке! Это высший пилотаж!

Не отвечая, я забрал у него веревку. Автобус уже притормаживал. Скрипуче простонали металлические дверцы, что-то грозно выкрикнули высунувшиеся контролеры, и бродяжки с воплями рванулись заполнять тесное пространство фургона. Перешептываясь, бандиты недоуменно поглядывали на меня и на автобус. Это жило и в них. Сумасшествие, заставляющее мчаться и ехать, остервенело драться за колесное право и снова ехать и ехать…

Не обращая на них внимания, я обошел машину кругом и, опустившись на мостовую, ползком пробрался под задний ведущий вал. Все, что от меня требовалось, это накрутить на валу пару прочных узлов. Отряхиваясь, я вылез обратно и снова присел на обочине. А далеко-далеко уже летели крики приближающегося урагана. Вся моя шайка в истерике подпрыгивала возле транспорта и недоуменно посматривала на меня. Они ничего не понимали. Обернувшись, я оценил силу приближающихся волн и решил, что автобус отчалит раньше. Капитан маленькой шхуны, конечно, разбирался в подобных делах. Он завел двигатель, как только показались первые фигурки бегущих. Ударами сноровистой кобылицы колеса выплеснули из-под себя ошметки грязи. Люди продолжали бежать, но бег их превратился уже в бессмыслицу. Машина плавно набирала ход. Веревочная вязка размоталась в мгновение ока, натянувшись, рванула за собой тело Манты. Крик ужаса и боли улетел вдаль.

Проводив машину глазами, я достал сигарету, рассеянно помял в пальцах. Я исполнил все, что задумал, украсив мир еще одной жестокой нелепицей. Жить далее было незачем.

— Ловко вы его, па!

— Но ведь пустой ехал! Совсем пустой!.. Влезли бы всей капеллой.

Банда толпилась вокруг меня, лопоча на все голоса. Я обратил лицо к хмурому небу и напряг свой одурманенный мозг.

— Господи!..

Мне хотелось вспомнить хоть какую-нибудь молитву, но я не мог подобрать ни единого слова. Я знал только как Его зовут, но понятия не имел, каким языком с ним следует разговаривать. Я был бы рад повторить что угодно, но мозг был пуст, память отказывала в помощи. И снова я пролепетал единственное, что знал. Обращение слетело с губ, по буквам рассыпалось в воздухе…

Я перевел глаза на сигарету. Она опять потухла. Ко мне услужливо подскочили, щелкнув зажигалкой, поднесли огонек. Рядом присел неопределенного пола и возраста волосатик, страстно зашептал:

— С Мантой это вы здорово, па! Еще бы вон тех купчишек пощупать. Его маслянистый взгляд скользнул по группе оборвышей, прибежавших на шум двигателя. Оказавшись в нашей компании, те чувствовали себя явно неуютно. Крохи достоинства не позволяли им удрать, но даже отсюда угадывалось их напряженное состояние. Волосатик продолжал глядеть на них облизывающимся шакалом. Я вдруг понял, что если не отвечу ему, меня обязательно вырвет.

— Поразвлечься хочешь? — я сухо сглотнул. Медленно протянул к его руке окурок, мягко прижал к коже.

— За что, па! — он дернулся, но ровно настолько, чтобы не оторваться от жгущей сигареты. По телу волосатика прошла крупная дрожь. Окурок потух, придушенный его плотью, и он, поскуливая, отполз в сторону. Банда загоготала. Даже тот, с лошадиным оскалом, тоже мелко попрыскивал в свой единственный кулачок. Отвращение не ушло, напротив, этот смех только подстегнул его.

— Уходите, — с трудом произнес я. — Все! Куда-нибудь!..

Они продолжали стоять.

— Ну! — угрожающе процедил я. — Или мне сосчитать до трех?

Они попятились, развернувшись, побрели вниз по улице нестройным стадом.

Черт подери!.. Даже в их удаляющихся спинах присутствовало нечто такое, отчего хотелось ругаться и молотить кулаками по асфальту. Не выдержав, я поднялся и торопливо зашагал в противоположную сторону.

ЭПИЛОГ

Все мое дальнейшее существование можно было бы определить достаточно просто: жизнь тела, лишенного души. К счастью, наступил очередной из моих провалов, память замкнулась, и я не запомнил ровным счетом ничего. Мытарства обезличенного существа, бродячего сгустка материи — не слишком лакомый эпизод для пересказа. Тело мое, должно быть, мерзло возле костров, просило подаяния и толкалось в автобусных давках. Кажется, оно удостоилось чести еще раз побывать в резиденции черного властелина. Властителей интересовали подробности исчезновения Манты. Они пытали мое тело в подвалах, расспрашивали за столом. Тело осталось безучастным. Вероятно, там, в фокусе взоров великих и полувеликих оно показалось изрядно скучным. Оно разочаровало их, оно надоело им, и его выбросили вон. И вот тогда снова потянулись города и дороги. Бессмысленный и длинный Путь…

Когда сознание вновь возвратилось в свою законную оболочку, было яркое утро. Золотя пески, солнце плавно взлетало к зениту. Я сидел на неровном гребне бархана и смотрел вперед, не веря разуму и зрению. Это не было миражом или обманом зрения. Передо мной лежала Лагуна.

Поверить в нее было непросто. Но я поверил. И, испустив протяжный крик, припустил по обжигающему песку. Грудью упав на мелководье, долго и жадно вбирал в себя глотками соленую воду.

Море! Волны!.. Моя Лагуна!..

Только вволю напившись, я нашел в себе силы оглядеться. Сверкающая зелень воды выжимала из глаз слезы. Она тянулась до самого горизонта и не собиралась исчезать. Она простиралась так далеко, что крепнущим сознанием я наконец сообразил, что она всегда была здесь, и это я покинул ее, колеся по чужим, ненужным мне землям. Она не могла исчезнуть, потому что обладала жизненным постоянством, а мы появлялись и исчезали, топтали ее бархатные пески и, неудовлетворенные, куда-то снова уходили. Она оставалась и терпеливо ждала нас всех на том самом месте, на котором мы ее оставляли…

Обернувшись на плеск воды, я замер. Из волн, на мгновение загородив собой солнце и потому украсившись сияющим нимбом, выходил старик — худой, обросший длинным седым волосом, с закатанными по колено штанами. Жилистыми руками он вытягивал за собой сеть. И по мере того, как он выбирался на берег, вода на мелководье все больше оживала, вскипая плавниками и рыбьими спинами.

— Пэт! — тихо позвал я.

Старик выпрямился, приложил ладонь козырьком ко лбу, посмотрев в мою сторону. Стоило ему чуть повернуться, и чудо разрушилось. Он не был Пэтом, он лишь отчасти походил на него. И снова вернулся страх. Может быть, и Лагуна была чем-то совершенно иным?

Старик подошел ближе. Но теперь я уже не решался на него смотреть. Зачерпнув в пригоршню несколько тысяч песчинок, я опустил глаза вниз. Легкие как пыль крупинки посыпались через щель между пальцами, струйкой щекоча колено. Я шумно вздохнул. Когда упадет последняя, бред окончательно развеется. Лагуна и старик пропадут, а я снова окажусь в каком-нибудь каменном городе, наводненном автобусами и рыбьими богами, возбужденными толпами и смыслом Великого Пути, который я разучился понимать.

Голосом робота я спросил:

— Старик, заезжают ли сюда автобусы?

— Автобусы? — он поскреб в затылке и, вернувшись к своим сетям, стал перебирать ячеистый капрон, выгребая трепещущую рыбу, бросая ее в просторное корыто.

— Это надо на станцию шагать. А если ног не жаль, то и в город, — старик швырнул опустевшую сеть на песок и, наклонившись, скупыми движениями стал стряхивать с себя рыбью чешую.