Элегия эллическая. Избранные стихотворения - Борис Божнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ФУГА СВЕТЛЫХ СЛЕДОВ (1948)
* * *Снег за ночь выпал… Светлые следыВедут через сверкание — к опушке –От смятой — головой твоей – подушки,От простыни, что скомкалась в бразды…
* * *От смятой — нежностью твоей — подушки,От простыни со складками звезды —По снегу, выпавшему в эту ночь, — следыВедут — через сверкание — к опушке…
* * *От смятой — за ночь выпавшей — подушки,От простыни, разметанной в бразды,Ведут — через сверкание — следыК лучистой — с садом слившейся — опушке…
* * *От смятой — за ночь выпавшей – подушки,Как бы запечатления звездыИ — как любовь, глубокие, — следыВедут к лучистой чистоте опушки…
Декабрь 1947.КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН НАД «ЦАРСТВО БОЖИЕ ВНУТРИ НАС»
Поэма (1948)
Ольге Викторовне АндреевойДва пробило — хотя давно настало три.Без четверти лимона три стакана чая…Я бодрствую над «Царство Божие внутриНас» – и пишу, усталости не замечая…
И в ореоле лампы темен кабинет.В скелете полок с ветхой кожей переплетовСияют души, коих тел давно уж нет.Еще любя, еще благословляя что-то…
Но книги есть — на месте никогда их нет,Пустое место их — таинственно и слепо,Как будто погребенный музами поэтВоскрес и вышел к светлым ангелам из склепа.
И темнотой расширен лампы ореолДо тишины, чуть зримой в темноты пределах.И освещенный кажется священным стол,И Царство Божие страницу ввысь воздело…
И вновь порыв страницы медленно поник,И между пальцами слегка зажатый шелестВнизу страницы чуть возвышенно возник —И сладостно звучит его сухая прелесть.
И лампы ореол расширен тишинойДо тишины пределов, в темноте чуть зримых.И царство Божие сияет предо мнойСтраницею, которая неповторима…
В конце страницы шелест тихо вновь возникСухой и сладостной щепоткою музыки,Что сыпется меж пальцами недолгий мигС чуть овлажнившеюся негой безъязыкой…
…………………………………………………
И пыль не заглушает шелеста сего…О, пыль – ты эхо, что все песни заглушаешь.Все песни покрываешь… Отзвуки всего…И до себя сухой лишь шелест возвышаешь………………………………………………………..
И тишина находит темноты предел,И кажется тогда средь темноты чуть зримойИ перед Царством Божьим я себя возделКак светлую бескрылость, что неповторима.
Не светлая ль бескрылость — темноты предел,Не тишины ль бескрайность – светлая бескрылость,И перед Царством Божьим я себя воздел.И предо мной себя страница приоткрыла…
И я увидел в ней лежащий плохо снег,Что бедная душа крадет, чтобы согреться,И слышал голос я — не трогай, человек. —Пускай крадет — куда от холода ей деться…
Не трогай, человек… Пусть плохо снег лежит —Должно лежать все в этом грешном мире плохо.Пускай себе крадет — душа не убежит, —Не убежит ведь дальше своего же вздоха…
И я увидел дым, почти лишенный сил,Что над трубой не шел, а медленно влачился,И отчего он слаб, я даже не спросил, —Не оттого мне грустно, что я огорчился.
А оттого, что дым глаза мои не ест,И скудно гложет лик худой и гложет очиИконы темной, пред которой, как на шест.Взошло яичко, что снесло Воскресной ночи
Колоколов медногремящее гнездо!Несли яички загремевшей меди гнезда,Гремящий вздох Христа, Его воскресший вздохПотряс раскачиваемый веревкой воздух!..
Веревка воздух раскачала вниз и вверхИ, воздухом подъяв колоколов махиныТяжелозвонные, пометные поверх.Взносила звона голубиные глубины.
Взнесенное подножье тяжкое махинВдруг бахало тяжелозвонною вершиной,И бухало тяжелозвонностью вершинВ падение подножья тяжкого махины.
И вновь подножьем тяжким медяной корыВздымалась колокола темная пещера,И бухалась в разверстые тартарары,Где голубиный смрад и воркованье серы…
И каждый твердый звук, все более тугой,Вязал свои узлы незримо на веревке,И узел за узлом, и за одним другой,Завязывались крепкою тугой подковкой.
И звук тугой ковал и ликовал кругом,И набивал на звона плавное паденьеБочаг гремучий за певучим бочагомТоржественного и дремучего гуденья.
И вновь веревка, воздух раскачавши вверх,Держала в высоте колоколов махины,И вновь роняла их тяжелые, как грех,Во серы смрад над воркованьем голубиным.
И колокол другой, как малая нора,В которую ведут тишайшие карнизы,Подножием взлетал, как легкая гора,И, падая, летел вершиною не к низу…
И вновь гремит вверх дном тяжеломерный звон,И, тяжестью своей исполнив мерность меры, –И преисполнившийся, — тяжко падал онВо голубиный смрад и воркованье серы.
И каждый твердый звук, как узел был тугой,И каждый звук вязал свой узел на веревке,И узел за узлом, за звуком звук другой,Завязывались крепкою тугой подковкой.
И звук тугой ковал кругом и ликовал,Оковывал паденье бочагом гремучим,Набивши бочаги, — гудение ковал,И набивал гуденье на бочаг дремучий.
И ввысь вверх звоном взнесены, сотрясены,Вверх звоном взнесены, сотрясены, махины,И в звоне громовом яички снесены,Снесли яички голубиные глубины.
И вновь пещерой темною с куском горыВздымался колокол из-под кромешной тени,И темные еще, как мрак, тартарарыГремели средь звенящего неботрясенья.
В неботрясении гремят тартарары,И все огромней, все звучнее, все темнееЗияние пещеры медяной коры,И все слышней глагол, звучащий все виднее.
И все металл лиет, лиет, лиет глаголИ вылитый глагол лиет, лиет в металлеБлагую весть, которой огласился дол,Благую весть, которой звуки благом стали.
И мерный звон гремит, в просторе звон гремит,В безмерном звон гремит просторе равномерно,Кончается простор, коль колокол молчит,И начинается в гуденьи, вновь безмерный!
И снова звон гремит, в просторе звон гремит,В безмерном звон гремит просторе равномерно,И вновь рождается в прощении ланит.То в левую, то в правую ударив мерно…
Гремящий вздох Христа, воскресший вздох потрясНизко нависший свод мешков, набитых небом,И с языком могучим радости возгласКазал свое раскачиваемое нёбо.
И так гремело около колоколов,С такою силою все сокрушалось звоном,Что били звуки в грудь, как куль из облаков,Как куль из облаков, в грудь ударяя — вона!..
И ударяя в грудь, как куль из облаков,И заглушая воздух, отзвуками полный,Расколот воздух около колоколовНа плавные в осколках без умолка волны.
Расколот воздух около колоколовИ гулко переполнен волнами осколков,И разбивают эхо гулкостью кусков,Что около колоколов бьют без умолка.
И все металл лиет, лиет, лиет глагол,И вылитый глагол лиет, лиет в металлеБлагую весть, которой огласился дол,Благую весть, которой звуки благом стали.
Тяжелозвонная махина, бахнув в медь,Взнесена ввысь от звона своего паденья,И бухает в паденье, чтобы возыметьТоржественное и могучее гуденье.
Гудит махина звона, словно не звуча,Лишь звон переводя падением тяжелым –Еще не кончив звон, гуденье лишь начав,Гуденье, опрокинувшееся вверх долом…
Гуденьем кверху опрокинувшийся дол,Переполняющийся радостью юдольнойИ все металл лиет, лиет, лиет глагол,И вылитый глагол лиет простор окольный.
И вновь веревка, воздух сильно воскачав,Держала в высоте гремящие махиныИ вновь роняла их, с набольшего начав,Со старшего начав по ангельскому чину.
Он древен был и мохом древности порос,Но голосом могуч, как гром из ясной тучи,Из славы светлой тучи, где сокрыт Христос,Пронизывающий лучи пятой летучей.
Пята, пронизывая за лучами луч,Возносится и свет сияньем попирает,И свет клубится — тучки света в свете туч,И туча света тучки света подпирает…
И свет клубится — и, персты подъяв, ХристосЗа свет чуть держится перстов благословеньем,И лучики шипов из сердценосных розСверкают в трубах восхвалений… в отдаленьи.
И трубы, восхвалений испустив лучи,Блистают ослепительностию златою,И в восхваленье, что слепительно звучит,Христос возносится пронзенною пятою…
Предивно устремленный ввысь одним перстомИ за лучи держась слегка двумя перстами,Благословенье в свете чуть склонив святом,Упоевая свет воскресшими устами…
И свет летит, лучами осушив елей,Елей слегка дымится, светом осиянный,И херувимов хор незримый все светлей,И в глубине незримости слышней осанна.
И свет клубится – и персты Христос подъяв,Чуть опускает долу высь благословенья,И туча света, тучки светочей объяв,Возносит их – и блещет в трубах отдаленье.
И осиянные разверзлися уста,И вздохом потрясают вечной жизни лоно.Пронизана лучом сияния пята,И колокола глас гудит во время оно…
В неботрясении звенят тартарары,И все огромней, все звучнее, все темнееРазверзшиеся недра медяной коры,И все слышней глагол, звучащий все виднее.
И трижды вздох Христа, воскресший вздох потрясНизко нависший свод мешков, набитых небом,И с языком могучим радости возгласКазал свое раскачиваемое нёбо.
И возгремело около колоколов,С такою силою все сокрушалось звоном,Что били звуки в грудь, как куль из облаков,Как куль из облаков в грудь ударяя — вона!
И ударяя в грудь, как куль из облаков,И оглушая воздух, отзвуками полный,Расколот воздух около колоколовНа плавные в осколках без умолка волны.
Расколот воздух около колоколов,И гулко переполнен волнами осколков,И разбивают эхо гулкостью кусков,Что около колоколов бьют без умолку.
И все металл лиет, лиет, лиет глагол,И вылитый глагол лиет, лиет в металлеБлагую весть, которой огласился дол,Благую весть, которой звуки благом стали…
Торжественное и могучее гудит…Смерть попрана… Отныне жизни вечной верьте,И светлый час настал, чтоб саван пробудить,Чтоб пробудился саван, хладный саван смерти…
И мерно звон гремит, в просторе звон гремит,В безмерном звон гремит просторе равномерно,Кончается простор, коль колокол молчит,И начинается в гуденьи, вновь безмерный!..
Протяжный звон, оттяжный звон, звон отраженНезримой лужицею снежности чуть талой,И чуется, что звон в нее весь погружен,Что тали синева чуть-чуть звенящей стала.
Во посреди здоровых и больших снеговОна, как сирота, бледнела и худела,Среди медвежьей дремы и еловых снов,Средь звездной беспробудности она глядела.
Таила таль в себе от всех надежд вдалиСокрытность от людей, что страшно одиноки,И незамерзший трепет ледяной землиТаила таль в себе глубоко-преглубоко…
Где падал ли сучок все слышала она,И даже то, что тишину не нарушает…Глубокая и блещущая тишина,Где ярче света тени мертвенно сверкают…
И дни, как будто бы еще не наступив,Короткие, казалося, не проходили,И гири шишек их, как будто позабыв,Казалось, позабыв, их гири шишек длили…
Ночь наступала с лунной долгой беленой,И в мерзлой белене млел холода веночек,И лунный свет своей холодною длинойНе доставал до края бесконечной ночи…
И таль считала дни по бедности своей,И чем бедней она, тем бесконечней счеты…Ведь бесконечны счеты очень бедных дней…Но в скудости своей хранила свято что-то —
Неизреченную надежды синеву…И в синеве ненареченное блестело,И ничего еще не слышно наяву,Но даль в неизреченном тихо зазвенела…
И становилась таль прозрачней и бледней,И, синеву надежды разомкнув как губы,Что посинели, замерла нет жизни в ней,Но в ней неизреченное звенит сугубо…
И таль считала за сугробами сугроб,И путалась она, сбивалася в сугробах –Когда все сосчитает воссияет гроб…Не будь ее, никто не сосчитал, никто бы…
И сосчитала… и далекий звон звенит…И таль, овеянная дуновеньем вешним,Во отблеск жалкой синевы своей глядитИ слушает глагол, столь дивный, столь утешный…
И все сильней, как волны, нарастает звон,Как радость нарастающая звон, как силы,И никому не слышно, что не талость он,А что она звон жизни Богу воскресила.
И мерный звон гремит, в просторе звон гремит,В безмерном звон гремит просторе равномерно,И вновь рождается в прощении ланит,То в левую, то в правую ударив мерно…
И колокол вознес Христа воскресший вздох,И правою ланитой и ланитой левойГлотая воздух, в силе славословья глохПод блеянье весны, чуть слышное из хлева.
Махина звона, будто меди колесо,Катилась право славно в даль без поворота,И, словно вставленный в него вдали, лесокВсе дальше от него был с каждым оборотом…
И, колокол взнеся, воскресший вздох ХристаГремел с великою и радостною силой,И воздух проникал в согретые устаС весенней нежностью, еще промерзло-хилой…
Торжественное и могучее гудит…Как в радости, звучащий добротою голос,Что радости звучащей добротой твердит —И свечек в темноте восходит многий колос…
И малый колокол, последыш, неразум,Ни весть болтая что, звенящая растрепка,Веревкой получил — небось небольно — бум…И свечек в темноте восходит колос топкий…
Торжественное и дремучее гудит…И, благостью исполнен, тихий говор люда,И люди отстают, но свечки впереди.И свечки колосятся в огоньках повсюду.
И огоньки от трепета то отстают,То трепет свой во мраке тихо догоняют,И с трепетом сливаются, и вновь даютЕму уйти во мрак, свой свет перегоняя.
И озаренье лбов и осиянность щекВо тьме идут задумчивою вереницей,И душетрепетный мигает огонекВ полуопущенных и ласковых ресницах.
И в каждый песнопением открытый ротЗаглядывала свечка тишиной сиянья,И молча в темноте, кто пел, теперь идет.И свечка озаряет свет его молчанья…
Торжественное и певучее гудит…И благостью исполнен тихий говор люда.И люди отстают, но свечки впереди,И свечки колосятся в огоньках повсюду.
И огоньки от трепета то отстают,То трепет догоняют там и сям во мраке,И с трепетом сливаются, и вновь даютЕму уйти во мрак, где свечек всходят злаки…
И дивно, что один трепещет огонек,Когда другой сияет ясен и спокоен,И этот средь других, а этот — одинок,Идет совсем один с закапанной рукою…
И мерный звон гремит, в просторе звон гремит,В безмерном звон гремит просторе равномерно,Кончается простор, коль колокол молчит,И начинается, в гуденьи вновь безмерный…
На нежный и задумавшийся юный ротГлядит трепещущее кроткое сиянье…И молча в темноте, кто пел, один идетИ свечка озаряет свет его молчанья…
УТРО ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ «БРАТЬЕВ КАРАМАЗОВЫХ»
