Жестокий наезд - Вячеслав Денисов

Я вглядываюсь в нее, она не отводит взгляда от моего лица. Она спокойна и уверена в себе, как продавщица продуктового магазина, «раскусившая» очередных посетителей из налоговой полиции с их подлой «контрольной закупкой». Ирина Петровна не может не знать, что право использования звукозаписывающей аппаратуры закреплена Конституцией. Но вместе с правом существуют еще и правила. Об этом нужно заявить ходатайство, так того требует закон. Я могу отказать, могу разрешить. Однако, если откажу, мгновенно выражу некую предвзятость к подсудимому. Если соглашусь, дам в руки карты для стороны потерпевшей. Суд в некотором смысле торг, по истечении которого каждый стремится получить максимальную выгоду.

Но что же делает Ирина свет Петровна? Она нарушает закон, прекрасно зная, что я сейчас это пресеку. «Пресеку» или – «просеку»? А что я должен просечь?

«Антон Павлович, ты должен просечь, что Ирина Петровна начинает зарабатывать очки. Сейчас ты заставишь ее выключить диктофон и тем самым дашь ей в последующем, в случае неблагополучного исхода дела, заполнить первую строчку жалобы в кассационную инстанцию: «Судья Струге А. П. запретил использование в процессе звукозаписывающей аппаратуры». Точка. А это уже судья Струге потом будет указывать на причины такого запрета. И то, если кому-то это будет интересно. Но я знаю, я почти уверен в том, что это не будет в областном суде интересно никому. В областном суде находится Игорь Матвеевич Лукин, который обратит внимание на жалобу, но не станет выяснять причины ее происхождения.

Вот теперь, кажется, все ясно. Первый из адвокатов дал мне понять, с какого правового поля сорвали эту ягоду...

Не отрывая взгляда от Ползунковой, я сказал:

– А почему бы и нет? Закон вам это разрешает.

Ходатайства о применении материалов записи в дальнейшем процессе она не заявляла. А это означает, что эту запись она не может использовать официально. Без официально оформленного документа ее содержание бессмысленно. Лишь для того, чтобы Ирина Петровна тихими мартовскими вечерами сидела у камина и прослушивала весь тот бред, который сейчас польется со всех сторон.

Ловлю на себе удивленные взгляды всех, кто в этом зале хоть раз в жизни читал закон. Эти взгляды, словно обезумевшие чайки, бьются о стекло близ самого моего лица.

Эстафета подхвачена.

– Ваша Честь, я прошу уважаемый суд допустить в зал судебного заседания журналистов.

Это адвокат родителей Вадика Измайлова.

Желание устроить публичную порку выплескивается из всех, кроме защиты Малыгина. Мой неожиданный ход прошел, и теперь каждый старается нарушить как можно большее количество статей Уголовно-процессуального кодекса. Я выслушаю всех. А слушать есть кого. Позабыв о том, что находятся не на одесском Привозе, а в зале суда, четверо мэтров схлестываются в перепалке. Объяснить такое чудовищное по глупости поведение четверых искушенных в своем деле людей я могу лишь ответственностью, которая легла на их плечи, и количеством денег, положенных перед ними на весы. Не желая ущемлять себя даже в малом, они рубятся насмерть. Честно говоря, мне странно на это смотреть. Даже если судья допустит в зал журналистов Би-би-си, что от этого изменится? Что может измениться, если судить все равно будет Струге? Уж не думают ли уважаемые адвокаты, что на него повлияет присутствие прессы?

Сейчас нужно определить правильный ответ. Зал волнуется, и я чувствую, что волнение переходит и на несведущих в уголовном процессе граждан. По своему составу зал «высок» и «знатен», однако я уже не раз убеждался в том, что знание закона напрямую зависит от положения. Чем выше положение, тем меньше знаний.

Алла меня понимает с полувзгляда. Она видит мое спокойствие, поэтому закидывает одну на другую свои сумасшедшие ноги. Сегодня она опять заняла первое место в номинации «Самая короткая юбка».

Артем Малыгин, разуверившись в жизни и в том, что происходит, положил голову на свою загипсованную руку и смотрит туда, где у Аллы на чулках начинается узор. По его ответам в первые минуты процесса я понял, что его состояние и отношение к суду можно определить одной фразой: «Делайте что хотите».

Покусав друг у друга самые незащищенные места, адвокаты постепенно затихли. Разведка боем проведена, позиции сторон выяснены. Четверо очень грамотных людей устроили в моем процессе сознательный переполох. Разведка боем, показавшая, кто на что рассчитывает и как на это реагирует судья. Иначе расценивать такое поведение людей, прекрасно разбирающихся в законе, не приходится. У меня на секунду даже мелькнула мысль о том, что они в сговоре.

Болезнью, именуемой «мантией преследования», заражены все судьи, и я не исключение. Я выдержал долгую паузу, наслаждаясь ситуацией. Сейчас все участники сабантуя чувствуют себя полными идиотами. Особый изыск этому добавляет моя замаскированная улыбка. Я улыбаюсь так, что ни один из присутствующих не рискнет заявить, что судья Струге во время процесса улыбался. Улыбка чувствуется, но не присутствует.

– Ну, раз состав суда так и не дождался драки, позвольте мне приступить к исполнению обязанностей председательствующего.

Первое заседание – основополагающее. Будет зачитано обвинительное заключение, и каждый выскажется о нем по-своему. Все дебаты впереди, поэтому каждый говорит осторожно, оставляя самые тяжеловесные козыри на потом. Жечь уголь в августе – глупое занятие.

Краем глаза я нет-нет да посматриваю на обвинителя. Проблема заключается в том, что практически все они приходят в суд, не разобравшись толком в сути дела. Бывали случаи, когда на мои процессы прибывали прокуроры, вообще не знающие, по факту чего им придется представлять обвинение. Кажется, сегодняшний, по фамилии Пектусов, из числа последних. Дело он читал, я знаю. Но его мало прочитать, его нужно понять. Выучить назубок каждый документ, заметить каждый ляп следователя, понять ход его мыслей.

Он этого не сделал.

Первые удары по станам противников нанесены, как сейчас любят говорить, точечно. Никто из мирных жителей не пострадал. Процесс закончен, и самым равнодушным после него выглядит Малыгин-младший. Прихрамывая и держа на весу поврежденную руку, он вливается в коллектив сочувствующих и выходит из зала. Я это не вижу, потому что вместе с народными заседателями покинул зал первым, но чувствую каждое движение подсудимого. Я долго раздумывал над тем, какую меру пресечения ему избрать. Решив не выглядеть пристрастным – Малыгин прибыл вовремя и не думал скрываться, я оставил ему меру пресечения без изменения. У меня нет оснований совершать поступки, объяснить которые не имею возможности. Дальше будет видно, а пока, из результатов первого дня сражения, ясно одно. Изменений в поведении участников не произошло.

Сегодня можно отдыхать.

В ту минуту, когда я пересекал дорогу, ведущую от суда к остановке, я был твердо уверен в одном. Подсудимый Малыгин Артем Семенович, сбивший насмерть двоих людей, виновным себя не считает. Это я понял из его ответа на мой вопрос.

– Виновным себя я... Да, я считаю себя виновным и раскаиваюсь в содеянном.

Первое рвалось из сердца, второе зубрилось дома перед самым процессом. В протокол попало второе. А та часть фразы, которая указывала на его истинное мнение, осталась лишь на пленке адвоката Ползунковой. На той пленке, которую нельзя будет использовать в судебном расследовании ни при каких обстоятельствах.

– Эй, мужик!..

Глава 9

Черт! Иногда я совсем забываю, что думать на улице – вредно. Так недолго оказаться под колесами трамвая или быть сбитым джипом Баскова. Человек обычно забывается гораздо быстрее, нежели возвращается в реальность. В этом-то вся проблема. Однако кто тот нахал, что обращается таким молодым сопливым голосом к взрослому, не такому уж хлипкому на вид мужчине?

– Мужик!..

В десяти шагах от меня стоял юноша, лет пять назад достигший возраста полной уголовной ответственности. Кожаная куртка-«канадка», мятые драповые брюки, норковая шапка с ушами, как у деда Мазая. Двадцатилетние сосунки очень любят сейчас носить шапки, как олигофрены. Они завязывают на ней шнурки за самые кончики, а потом ходят, задевая этими лопухами за табачные киоски, тополя и прохожих. Короче, не молодой человек, а какое-то умышленное недоразумение. Таких сотни тысяч, но больше всего их, кажется, в Тернове.

– Ты к кому обращаешься, лишенец?

– К тебе обращаюсь. – Судя по всему, этот зимородок не обознался. – Ты че, глухой, типа?

Я лениво качнулся с ноги на ногу и двинулся в сторону говорившего. Внимательно вглядываясь в подбородок, изрытый оспинами, и тяжелые мешки под глазами, я стал подумывать о том, что парень «висит», а потому совершенно ничего не соображает. Состояние глубокого «прихода» героина, не то что мыслить рационально – различать карточные масти не способен.

– Тебе кулаком в голову когда-нибудь били, молодой человек?