Врата огня - Стивен Прессфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это случилось за шесть лет до битвы при Фермопилах. Мне в то время исполнилось четырнадцать, но я еще не был боевым оруженосцем у моего хозяина. В то время я не прожил в Лакедемоне и двух лет. Я служил в качестве парастатес пэс – напарника в упражнениях для одного юноши-спартиата моих лет по имени Александр. Раз или два я уже упоминал о нем. Александр был сыном полемарха (военачальника) Олимпия и в то время, в возрасте четырнадцати лет, находился под опекой Диэнека.
Этот юноша был отпрыском одной из благороднейших спартанских фамилий, его род по линии Еврипонтида восходил к самому Гераклу. Однако по своему телосложению он не подходил к роли воина. В менее суровом мире Александр мог бы стать поэтом или музыкантом. Среди ровесников он был самым лучшим флейтистом, хотя почти не упражнялся на инструменте. Его певческая одаренность была еще более выдающейся – как в юности, когда он пел альтом так и в более зрелом возрасте, когда его голос установился в чистый тенор.
Так случилось, если только тут не вмешалась рука богов, что нас, его и меня, когда нам было по тринадцать, одновременно секли за разные проступки по разные стороны поля для упражнений. Его наказывали за какое-то нарушение в его учебной группе, агоге бова; я же провинился в том, что неподобающим образом выбрил горло жертвенному козлу.
При нашей одновременной порке Александр упал раньше меня. Я упоминаю об этом не для того, чтобы похвастать,– просто я получал больше побоев и был более привычен к ним. Это различие, к несчастью для Александра, было воспринято как позор самого худшего сорта. Чтобы ткнуть его носом в это, учитель приставил к нему меня с наставлением, чтобы он постоянно дрался со мной, пока не сможет как следует отколотить. Мне, в свою очередь, было сказано, что, если возникнет хоть малейшее подозрение, будто я поддаюсь из страха последствий за нанесение вреда благородному спартанцу, меня будут сечь до тех пор, пока на моей спине не покажутся кости.
Лакедемоняне в высшей степени находчивы в подобных делах. Они знают, что никакие хитрые меры не свяжут двух подростков теснее. Я прекрасно понимал, что если сыграю свою роль удовлетворительно, то буду и дальше прислуживать Александру и стану его оруженосцем, когда ему исполнится двадцать и он займет свое место в боевом строю. А я только этого и хотел. За тем в первую очередь я и пришел в Спарту – чтобы как можно ближе оказаться к военной подготовке и пройти ее всю, насколько позволят лакедемоняне.
При Дубах, в Отонской долине, под обжигающим солнцем позднего лета войско выстроилось на восьминочник, как это называют в Лакедемоне – единственном городе, который практикует октониктию Обычно это упражнение для эномотии, хотя в данном случае участвовала целая мора (подразделение в составе лоха численностью 1000-1200 человек). Более тысячи двухсот человек в полном вооружении и вспомогательное войско из такого же числа оруженосцев и илотов выступили в высокогорную долину и в темноте выполняли маневры в течение четырех ночей. Спали днем в лагере, попеременно, в полной готовности и под открытым небом, а потом, в течение последующих трек суток, выполняли маневры и день и ночь. Условия преднамеренно придумывались так, чтобы приблизить их по суровости к настоящему походу, имитируя все, кроме убитых и раненых. Были тренировочные ночные атаки вверх по крутому склону, и каждый воин нес полный набор вооружения и паноплию – от пятидесяти до шестидесяти, мин доспехов со щитом. Потом атаки вниз по склону. Потом – вдоль склона. Территория выбиралась покаменистее, где росло множество узловатых дубов с низко нависающими ветвями. Искусство заключалось в том, чтобы обойти все препятствия, как вода сквозь камни, не сломав строя.
Никакой утвари с собой не бралось. Первые четыре дня вино отпускалось в половинной норме, потом два дня вина не полагалось, а остальные два дня – никакой жидкости вообще, даже воды. В рацион входили только буханки из льняного семени, которые Диэнек считал годными лишь для утепления хлевов, да фиги – ничего горячего. Подобные упражнения лишь отчасти являются подготовкой к ночным атакам; их главная задача – привить навык стремления к цели ориентирования на местности, чувство места в фаланге привычку действовать вслепую, особенно на пересеченной местности. Для лакедемонян это аксиома – войско должно уметь выравнивать линию и перестраиваться одинаково ловко как при хорошей видимости, так и вслепую, поскольку как известно Великому Царю, в пыли и ужасе офисмоса первого боевого столкновения, в результате которого возникает страшная толчея, никто ничего не видит далее пяти футов в любом направлении и не слышит в общем шуме даже собственного крика.
Среди других эллинов бытует заблуждение – и спартанцы специально культивируют его среди них,– что характер лакедемонской военной подготовки крайне жесток и сух. Ничто не может быть дальше от истины. Никогда в других обстоятельствах я не испытывал ничего подобного тому неослабевающему веселью, какое царило во время этих полевых маневров. Иначе они стали бы смертельно изнурительными. Шутки слышны с того момента, когда протрубит сарпинкс на побудку, и до последнего изнеможительного часа, когда воины заворачиваются в свои плащи и ложатся спать. И даже тогда еще несколько минут из разных углов, как удары молота, доносятся неудержимые приглушенные смешки.
Это тот особенный солдатский юмор, что происходит из перенесенных вместе лишений. Он непонятен для тех, кто не был в том месте и не испытал таких трудностей. « Чем отличается спартанский царь от рядового воина?» – подыгрывает один спартанец другому, ложась спать в открытом поле под проливным дождем. Его товарищ на момент театрально задумывается. «Царь спит в дерьме вон там,– отвечает он,– а мы спим в дерьме здесь».
Чем хуже условия, тем сильнее надрывают живот шутки – или, по крайней мере, так кажется. Я видел, как почтенные благородные мужи лет пятидесяти и старше с густой сединой в бороде и величественным, как у 3евса, выражением лица бессильно падали на четвереньки, опрокидывались на спину и непроизвольно мочились от смеха. Однажды, придя по поручению, я видел, как сам Леонид больше минуты не мог встать на ноги, скорчившись от чьей-то непереводимой остроты. Каждый раз, когда он пытался встать, один из его товарищей по шатру, седой военачальник, заканчивающий шестой десяток, друг детства, звавший царя по прозвищу, данному еще в агоге, пытал его новой вариацией той же шутки, отчего тот снова в конвульсиях падал на колени.
Этот и другие схожие случаи вызывали к Леониду всеобщую любовь – не только полноправных спартиатов, но и просто благородных мужей – периэков. Они видели, что их почти шестидесятилетний царь претерпевает все те же лишения, что и они сами. И знали, что, когда настанет битва, он не займет безопасное место в тылу, а окажется в первой шеренге, в самом горячем и рискованном месте на поле боя.
Цель восьминочника – довести воинов отряда до такого состояния, когда они уже не могут шутить. Говорят, если шутки прекращаются, это значит, что урок усвоен и каждый человек и вся мора совершили тот прирост в цене, которым расплачиваются при последнем суровом испытании. Трудность учения предназначается не столько для укрепления спины, сколько для закалки духа. Спартанцы говорят, что любое войско может победить, пока стоит на ногах; настоящее испытание начинается, когда все силы иссякли и воины должны выковать победу из одной своей воли.
Наступил седьмой день, и войско достигло той степени изнеможения и раздражительности, которую и должен вызывать восьминочник. День шел к вечеру, все еле поднимались после явно недостаточного сна, иссушенные, грязные, смердящие, в предвкушении последней ночи учений. Все изголодались и устали, иссохлись от жажды. Вокруг одной и той же шутки было обвито сто вариаций, и каждом хотелось настоящей войны, чтобы можно было наконец не вздремнуть на полчаса, а по-настоящему поспать и набить брюхо горячей жратвой. Спартанцы, ворча и жалуясь, расчесывали свои спутанные патлы, в то время как оруженосцы и илоты, такие же уставшие и измученные жаждой, как господа, протягивали им последнюю фиговую лепешку без вина и воды и готовили их к вечернему жертвоприношению, а их составленное штабелем оружие и паноплия ждали в безупречном порядке начала ночной работы.
Обернувшись, я увидел, как Александр стоит перед своей эномотией рядом с Полиником, благородным спартиатом и олимпийским победителем, который яростно уставился на него. Александру было четырнадцать, Полинику – двадцать три, и даже за полстадия было видно, что юноша перепуган этой яростью.
С этим воинственным Полиником шутки были плохи. Он приходился племянником Леониду, имел награду за доблесть и не знал жалости. Очевидно, Полиник пришел из верхнего лагеря с каким-то поручением и, пройдя вдоль строя юношей из агоге, заметил какое-то нарушение.