В конце пути - Норт Клэр

– Волосы возле сосков – это ужас…

– Как можно работать медсестрой и не верить в науку? Я ее спрашиваю, а она мне грубит, грубит, говорю вам, я спрашиваю – разве капельницу ставит Бог, разве дренажную трубку вводит Бог, – а она отвечает, что я ничего не понимаю, что я ее извожу, оспариваю ее убеждения; да еще ленивая она, скажу я вам, ленивая и медлительная. Наверное, бумаги за нее Бог оформляет…

– Слушаю я вас – про женщин, которые вот так беременеют. По-моему, это особый сорт женщин. По-моему, женщины, которых насилуют или бьют партнеры, ну, такие женщины – отдельная часть общества, и вообще они – часть другого общества, а совсем не то, что вы рассказываете…

– Это не новый сезон, новый я видела…

– Раз вы работаете на себя, так нечего плакаться налогоплательщикам, когда вы решаете детей заводить; ваша матка – не наша забота, благодарю покорно…

– Мужчин ущемляют в правах. Раньше женщины ценили свою внешность, их учили быть покладистыми, а теперь…

– Ба! Что я слышу!..

– Он рассуждает о социальном равенстве, о стирании различий в оплате труда, о строительстве новых больниц и новых школ, об улучшении транспорта и защите стариков, об охране природы, о том, что богатые не должны богатеть, а бедные – нищать, только мне интересно, за какие деньги он все это провернет? Я не хочу платить больше налогов; я просто хочу, чтоб наша страна работала…

Глава 28

Спустя какое-то время после ледника…

…в краю холмов…

…в краю темных фабрик сатаны…[1]

Шел дождь, когда вестник Смерти садился в сто семьдесят шестой автобус до жилого комплекса Лонгвью. Шел дождь, когда вестник ехал в автобусе, крепко зажатый между испускающими пар телами и мятыми хозяйственными сумками, и шел дождь, когда вестник бежал от автобусной остановки к магазину подержанных матрасов – зонт хлопал на ветру, а вестник лихорадочно соображал, в какую сторону ему дальше.

Окрестности Элефант-энд-Касл он знал прекрасно: за долгое время жизни в южном Лондоне невозможно хотя бы раз не попасть на эту кипучую кольцевую развязку, на эту сумасшедшую площадь с односторонним движением, крупнейший транспортный узел; клочок земли, стиснутый с севера, востока и запада излучиной Темзы, изрыгал автобусы и измученных пассажиров, спешащих в разные уголки города. После переезда в Лондон Чарли как-то побывал в здешнем ночном клубе на очень шумной и очень пьяной вечеринке. Освещение клуба являло собой черноту, в которой мелькал дерганый зеленый лазер; пол пружинил. Друзья подбили Чарли поухаживать за девушкой, готовившей коктейли; потом его жестоко вырвало на улице у дверей, назад Чарли не впустили, и он в одиночку поплелся домой.

Теперь вестник Смерти вернулся, держа в левой руке ярко-оранжевую пластмассовую коробку с инструментами – внутри были отвертка с разными насадками, рулетка, молоток-гвоздодер и разводной ключ. С правого плеча свисала сумка на ремне, и пока Чарли старательно уравновешивал два груза с зонтом в правой руке, сумка выскальзывала, коробка выпадала, и он тихонько ругался.

Его бормотание тонуло в вое полицейской сирены и визге покрышек, в плеске луж, в грохоте дрели со стороны роскошного дома с пентхаусами в будущем жилом квартале под названием…

…короче говоря, со стороны какой-то новостройки – в рекламные щиты Чарли не вчитывался.

Наконец он опустил коробку с инструментами на землю, перекинул ремень сумки по диагонали через плечо, установил зонт перпендикулярно ветру – и уж тогда достал телефон, глянул на карту и по ее указке углубился в хитросплетение улиц, отделяющих Саутуарк от Кеннингтона.

Вестник брел прочь от шумного транспорта, по тихим боковым улицам, и чувствовал себя спокойней. Настоящий Лондон был здесь – здесь, а не в запруженном туристами Уэст-Энде, не в толпе возле Темзы, не в очередях у Тауэра. На этих улочках, в стороне от автобусных маршрутов, белые стандартные домики – приюты для престарелых, садик впереди и садик сзади, – соседствовали с важными викторианскими коттеджами, переделанными под трехквартирные особняки. Муниципальные жилые дома из красного кирпича, стоящие вокруг причудливых дворов, были построены в пятидесятые годы двадцатого века, в эпоху, когда каждый знал – от реактивного ранца людей отделяет всего одно поколение; великие мужи того времени до сих пор помнили радостный день, когда они открыли кран, и оттуда потекла горячая вода.

В жилой комплекс Лонгвью входило пять таких многоквартирных домов. Некий дух-проказник расположил их вокруг треугольных лужаек с пересекающимися аллеями, призванных создать ощущение закрытого мирка внутри этих стен; был тут детский павильон, а посреди двора стоял общественный центр – от него осталась лишь комнатка со сломанным чайником да шатким полом.

Почти весь комплекс был заколочен. Металлические жалюзи на первых этажах, знаки «не входить» на аллеях. У одного дома уже поджидали первые экскаваторы; с крыши свисали нестриженые кусты буддлеи. Отыскивая дорогу к нужной двери, к нужному зданию, Чарли пробежал пальцами по карте-граффити у входа в Лонгвью, и та отправила его назад. В конце концов он стал смотреть четные номера, а не нечетные, и отступил через парковку с растрескавшимся асфальтом и с поломанными ящиками в углу, миновал камеры видеонаблюдения и длинную серую стену, где кто-то вывел печатными буквами:

ПУТИ НАЗАД НЕТ

Краска поплыла, от чего буквы зарыдали. По заброшенным серым ступенькам скакала вниз пивная банка; платаны ежились от холодного ветра.

Вестник взобрался по ступеням, прошагал всю аллею, подошел к номеру семнадцать, перевесил сумку на плечо, поправил зонт и трижды постучал.

Глава 29

Она сказала:

– Я коллекционирую снежные шары. Вам, наверное, тоже захочется что-нибудь коллекционировать.

Он ответил без промедления:

– Я люблю музыку.

– Хорошо! Замечательно. Понятно, почему вы так нравитесь начальнице.

– Скажите, – протянул Чарли. – Вы очень долго были вестницей Смерти, а теперь вот это, вот здесь, отставка… Что вы станете делать?

Вопрос внутри вопроса – что вообще можно делать, когда сделал уже так много?

Она подумала, потом начала перечислять, загибая пальцы:

– Печь хлеб, читать, заниматься по субботам скалолазанием в женском клубе, давать уроки плавания с аквалангом. А еще мне давно пора провести ревизию гардероба.

После Гренландии Чарли отправил электронное письмо. Он хотел объяснить, думал, что она поймет.

«Я ничего не чувствовал. Я чувствовал – мир гибнет. Чувствовал – я горю. Чувствовал – я промерз до костей. Я чувствовал, будто все бессмысленно. Чувствовал, будто я стал свидетелем самого важного человеческого поступка за всю историю мира».

Она долго молчала – была, видимо, занята общественной деятельностью, спортивной ходьбой, клубом любителей книг, поиском идеальных ингредиентов для идеальных блюд; теперь-то у нее хватало на все это времени. Наконец пришел ответ.

«Похоже, вы прекрасно осваиваетесь».

Глава 30

Поливаемый сентябрьским дождем вестник Смерти встал перед тяжелой деревянной дверью в защитном металлическом каркасе, расположенной в муниципальном доме Кеннингтона, и трижды постучал.

Тишина внутри, тишина вокруг.

Он постучал вновь.

Ни движения.

Чарли подошел к окну у двери, заглянул через металлическую решетку, увидел лишь занавеску из цепочек, а за ней – смутные очертания плиты и холодильника.

Вернулся к двери, постучал три раза.

Изнутри долетел голос – женский, громкий:

– Отвали!

Чарли нерешительно замер. В его работе подобная реакция порой встречалась, но тут он даже еще не начинал разговора.

– Мисс Янг? Мисс Агнес Янг?

– Отвали!