Тревожный август - Эдуард Хруцкий

- Фамилию немецкую Гоппе изменил в 1930 году. Стал Гопа Геннадий Кузьмич. Впрочем, фамилий у него было много. В наркомате его дело есть, там и поглядите. Все, что ли? - Пономарев улыбнулся и стал прежним веселым и радушным хозяином.

- Ну, давай подпишу.

- Прочти.

- Ладно, верю. Да на тебе лица нет.

- Месяц вашего Гоппе ловим. Он у тебя сбежал, а мы ловим.

- Так давай меняться. Ты здесь оставайся, а я в Москву Генриха Карловича ловить поеду.

- Нет уж, каждому свое.

- Это точно. Но я тебе, Игорь, не завидую. Нет, не завидую, повторил Пономарев. - Я эту сволочь Гоппе распрекрасно знаю. Я еще опером совсем молодым был в Киеве, брали его на Подоле, ушел он тогда, а плечо мне продырявил. Ты учти, он стреляет, как бог.

- Что-то я в тире богов не встречал.

- Ну ладно, пусть как полубог. Так что с ним надо - чуть что и... Пономарев щелкнул пальцами, - понял? Ну, ложись поспи. День у тебя целый в запасе. Отоспись малость.

Муравьев заснул сразу, едва коснувшись головой подушки.

Проснулся он с ощущением необычайной легкости, так бывало раньше, в первые дни летних каникул, когда экзамены позади, лето кажется длинным и каждое утро обещает что-то приятное и новое.

- Ну наконец, а я-то думал, что ты экзамен на пожарника сдаешь, раздался веселый голос Пономарева.

- Это как же? - Игорь сладко потянулся и сел, свесив с кровати босые ноги. В низкую дверь пробивался узкий луч солнца и приятно пригревал влажные ото сна пальцы.

- Это у нас так раньше говорили. Я родом-то из Липецка. Там до революции пожарная часть была. Так они весь день спали. А потом по городу шатались опухшие. У нас смеялись: проспишь день на одном боку - значит, экзамен сдал.

- Я-то, видно, не готов в липецкую команду.

- Ничего, война кончится, отоспимся. Ну, обувайся, пошли мыться.

- У тебя горячей воды нет?

- Есть. А зачем тебе?

- Побриться хочу. Как-никак столица.

- Сейчас принесу.

Игорь достал из сумки помазок, мыльный порошок, бритву, одеколон. Аккуратно и быстро побрился. Выйдя из землянки умыться, Игорь наконец-то рассмотрел лагерь. Прямо между деревьями виделись накаты землянок, несколько шалашей приткнулись у кромки леса. Мимо него ходили какие-то люди в штатском, но с оружием, прислонясь к телеге, глядела на Игоря высокая девушка в гимнастерке, горели костры.

- Мы пищу днем готовим, - пояснил Пономарев, - ночью нельзя. Немцы летают, обнаружить могут.

- А днем по дыму?

- А где он, дым-то?

Действительно, костры почти не дымили.

- Мы березовые дрова специально сушим. Они быстро горят, жарко и без дыма.

Игорь вытерся жестким вафельным полотенцем и еще раз огляделся.

- Потом посмотришь, пошли обедать.

- Как обедать?

- Очень просто. Завтрак ты, дорогой мой, проспал.

После обеда Пономарев показывал ему лагерь. Они заходили в землянки, посмотрели оружейную мастерскую, склад трофейного оружия, госпиталь.

Игорь знакомился с самыми разными людьми: рядовыми партизанами, командирами и даже комиссаром бригады. Его очень удивило, что в лагере много девушек, причем большинство из них москвички, окончившие специальные школы. День прошел незаметно, уж слишком много новых впечатлений было у Муравьева. До этого он, да и не только он, с жадностью читал в газетах очерки о партизанах. В отрядах побывали писатели и журналисты. Их рассказы всегда были восторженно-приподнятыми. Писали они только об убитых немцах, засадах, пущенных под откос эшелонах. Когда Игорь читал эти материалы, он представлял себе партизан в основном бородатыми стариками или совсем молодыми ребятами-допризывниками. Обычно такими их и в кино показывали.

На самом деле отряд, или, как он именовался, партизанская бригада, был обычным воинским подразделением, с четкой, отлаженной службой, с железной дисциплиной. От обыкновенной кадровой части он отличался лишь разномастной одеждой. Но командиры все были в форме, многие даже со знаками различия.

Когда начало смеркаться, Пономарев сказал:

- Пора собираться. Пойдем заправимся на дорожку.

В землянке собралось несколько человек, как понял Игорь, все работники Харьковского управления НКВД. Один из них быстро разлил по кружкам что-то пахучее из круглой бутылки.

- Ром, трофейный. Ну, давай, ребята. За нас, орлов-оперативников.

Игорь глотнул, у него перехватило дыхание. Ром был необыкновенно крепким.

Все выпили, убрали кружки. Начали закусывать.

- Ты не удивляйся. Это мы только ради твоего отъезда. А так у нас очень строго с этим делом. - Пономарев щелкнул себя пальцем по горлу. - Ты давай закусывай.

Когда пили чай, он наклонился к Игорю и смущенно прошептал:

- Ты мне отлей своего одеколона немного. Понимаешь, девушка одна пришла...

- Да я тебе весь отдам, и мыло, и лезвия, если хочешь. У меня в Москве еще есть. - Игорь обрадовался, что хоть чем-то может отблагодарить хорошего человека за заботу.

- Вот спасибо тебе. А я даже попросить боялся. Я тебе тоже от всех нас подарок приготовил.

Пономарев подошел к кровати и вытащил из-под подушки две блестящие кожаные кобуры.

- На, владей. Парабеллум и "вальтер". Патронов к ним сейчас насыплю.

В дверь землянки кто-то заглянул:

- У вас человек из Москвы?

- Здесь.

- Командир приказал срочно к самолету.

Игорь попрощался с Пономаревым у самолета. Вылет почему-то задерживали. Пилоты нервничали. Муравьев сел на поваленное дерево, закурил, пряча огонь папиросы в кулаке. Он курил и слушал ночь. Она была наполнена звуками. Они то замолкали, то вновь приближались к нему: казалось, что кто-то невидимый играет на странных музыкальных инструментах. Вот в темноте возник протяжный тоскливый крик, возник и оборвался внезапно, словно лопнула струна, а на смену ему спешили другие неведомые звуки и, обгоняя друг друга, смолкали вдалеке.

Ночь была пряной и росистой. И Муравьеву вдруг показалось, что никакой войны вовсе и нет, и захотелось ему, чтобы не кончилось очарование этой прекрасной и теплой ночи.

- Закурить есть? - рядом сел воздушный стрелок.

- На. - Игорь протянул пачку на голос. - Чего ждем?

- Человека одного. Приказ из Москвы пришел, обязательно забрать. Вот и ждем. А ночь-то идет.

- Ну и пусть идет.

- Смешной ты человек. Авиация - расчет точный. Мы можем только в темноте лететь. Со светом "мессера" появляются, встретишь их и... привет родителям.

Они посидели молча, думая каждый о своем. Потом стрелок сказал, тяжело вздохнув:

- А тут приказ: ждите! Командир говорит, давайте еще на сутки задержимся, а из Москвы передают, доставить этого человека немедленно.

Стрелок ушел, а Игорь продолжал сидеть и слушать ночь. Часа через два раздались чьи-то голоса, и сразу же взревели моторы самолета. Муравьев подошел к машине и, уже уверенно поднявшись по трапу, сел на скамейку у борта.

- Все? - пытаясь перекричать шум двигателей, крикнул высунувшийся из пилотского отсека штурман.

- Все! - ответил стрелок.

Машина тряско побежала по полю, металлические скамейки нещадно загремели. Внезапно тряска прекратилась: самолет начал набирать высоту.

Над кабиной опять зажглась тусклая лампочка. И в свете ее Игорь неожиданно увидел немецкую офицерскую фуражку, тускло отливающую серебром. Она лежала в проходе рядом с начищенными сапогами, дальше шли мышино-голубоватые щегольские бриджи.

Перед Муравьевым сидел немецкий офицер. Вернее, нижняя половина была типично немецкой. Вместо кителя с витыми серебряными погонами на белую рубашку была надета кожаная летная куртка.

- Что, - засмеялся незнакомец, - обмундирование мое не нравится? - Он достал из кармана бриджей портсигар, закурил сигарету. - Давайте знакомиться. О вас я кое-что знаю. Вы Муравьев из Московского управления НКВД. А моя фамилия Зимин. Хотите сигарету? Напрасно. Впрочем, дело привычки.

- А вы откуда знаете мою фамилию?

- В отряде сказали. Предупредилли, с кем полечу в Москву. Ну как она?

- А вы давно там не были?

- С тридцать девятого.

- Да все такая же. Конечно, война свой отпечаток накладывает.

- Тяжело было в сорок первом?

- Да как сказать, конечно, нелегко, но...

- А мы переживали очень.

- Ничего. Выстояли. Обстановка в городе нормальная. Театры работают.

- Да ну?! Все?

- Нет, часть эвакуировалась, но я слышал, что и они скоро вернутся.

- Приеду, - мечтательно сказал Зимин, - высплюсь - и в Большой. Большой люблю. А как Третьяковка?

- Эвакуировали.

- Жаль. Ты уж извини меня, спать что-то хочется зверски. За столько лет первый раз дома.

И вдруг Игорь понял, где был этот человек, если даже самолет, везущий его в Москву, становился для него домом. Он глядел, как Зимин пытается устроиться поудобнее, и чувствовал к нему необычайное уважение.

Постепенно в самолете стало почти светло. Это сквозь колпак стрелка проник в салон рассвет.

Опять открылась дверь пилотской кабины, и выглянул штурман: