Про папу - Максим Викторович Цхай

минут полчаса, в расчет не принимаются, как и все инсинуации по поводу того, на что можно потратить сэкономленное время.

Что ты врешь? Я что, этикетки не смотрю? Ты их отрываешь. Как нет этикетки — так я знаю, где ты покупал эту куру. Ты непрактичный человек, ты приехал не помогать мне, а делать наперекор, ну и т. д.

Закупаться в его любимом магазине реже, но побольше? «Ты что! Ты с ума сошел? Зачем нам столько кур? Когда ты это сожрешь всё? Я не буду ее есть, принципиально».

И не ест.

Сам покупать продукты в том магазине (чтоб он, господи прости, провалился) отец хоть и может, но нельзя — магазин находится через две дороги с оживленной трассой, да и для папы пакет с курой — это все равно что мне с пудовой гирей ходить.

Просто задача без решения.

Впрочем, старость — это она и есть.

6 декабря 2016 г.

Дворовая собака Белка за дни мороза, когда я продавил в папином сенате закон, позволяющий в холода собакам жить дома, избаловалась совсем. Собаки — они как дети, малейшее послабление в дисциплине ведет к революции в сознании.

Сейчас, когда потеплело, в дверь по пять раз на дню просовывается мохнатая голова — «извините, что побеспокоила, к вам можно?» — и, увидев папу, исчезает: «Ну ладно, я попозже зайду».

Как только папа уходит в магазин (настаивает на этом праве), она тут же с видом «муж в дверь, а жена в Тверь» заходит в прихожую. Уловив мой взгляд, со всех ног кидается ко мне и утыкается мордой в колени.

Я верный сын своего отца и, поискав остатки интеллигентского стекла в голосе, говорю: «Пошла, такая-сякая, во двор!» Но она лишь плотнее вдавливает в меня голову, бодая меня еще несколько раз, дескать, ты хорошо подумал? Я неумолим. Тогда она отступает на шаг, приседая на коврик, и предлагает открыть дискуссию.

— Отчего вы печалуетесь? Вы не хотите поговорить со мной о Боге?

Телепатические беседы не мой конек, и я иду готовить себе чай, а Белка, нечаянно проведя мордой по столу (ой, кажется, что-то зацепилось, надо же — упало, ну ладно, что ж теперь пропадать добру), сворачивается клубком на половике и делает вид, что тут же крепко уснула. Когда человек спит, его даже змея не жалит.

Вот вроде настоящая немецкая овчарка. Где же уважение к закону? Где соблюдение правил? Ее предки водили стада строем, воевали, стерегли хороших людей от плохих, а то и наоборот, что поделать, служба такая. А эта только телепатит тут. Вот как развращает либерализм.

Как только в воротах повернется ключ, она пулей вылетит во двор, встречая отца, а после лезет к себе в конуру. А пирог со стола — это, может, Максим съел.

Я же собираю крошки с пола и принюхиваюсь, не пахнет ли псиной. Пусть будут довольны и папа, и Белка.

Интересно, есть ли будущее у либерального общества? Наверное, да. Если будет в каждом законе разум и любовь. Чтобы кто-то всегда был готов взять на себя ответственность за спертый пирог или быстро убирал крошки, чтобы одни поели, а другие не волновались. И никаких разрух.

7 декабря 2016 г.

В Симферополе то снег, то дождь, то оттепель, то мороз. Мокрый лед везде. Его посыпают песком, но хватает ненадолго.

Сижу вот, не сплю, и опять мелкий дождь по крыше террасы.

Значит, завтра папа гулять не пойдет. Может, конечно, смыться пораньше, пока я сплю, надо будет его ботинки спрятать. Будет искать, начнет материться, я и проснусь.

Скажу: «Сегодня на улицу один не пойдешь», он буркнет: «Я в магазин» — и потрясет крепкой тростью.

А я скажу: «Все равно не пойдешь, навернешься опять». Папа скажет: «Не навернусь».

Я скажу: «Давай я схожу», папа обиженно пожует губами и скажет: «Нет».

На это мне противопоставить нечего, кроме: «Да».

Значит, будет опять битва за свободу.

«Чего это ты раскомандовался!», «Ты меня воспитывать будешь?», «Нашелся тут».

Да, я нашелся.

Вообще, возвращение блудного сына на картине должно было быть изображено несколько иначе.

8 декабря 2016 г.

Тяжелый день. С утра не выспался, Котася снова хотела принести мне мышку в постель (я стремительно худею от постоянного стресса, а кошка думает, что это от недоедания), и я, крича как женщина, держал дверь с другой стороны, пока в нее, увещевательно мурча, тыкалась круглая кошачья голова. Во рту которой безвольно болталась жирная тушка.

Потом с утра выяснил, что, оказывается, мне на Украину не въехать, со стороны Крыма украинцы пропускают только граждан Украины. Поминая тихим ласковым словом Майдан, наступил в остатки кошачьего обеда. Что-то не пошла мышка вчерашняя, не зря я от нее отказался.

9 декабря 2016 г.

По ночам будто мелкое просо сыпется на крышу террасы.

И тихо, очень тихо вокруг. Наверное, поэтому я и не сплю допоздна, растворяясь в этой тишине.

День, с его шумом, гамом и лязгом, принадлежит людям. Они что-то строят, заполняют, проверяют и охраняют. Человечество в начале двадцать первого века озабочено в основном тем, чтобы что-то показать друг другу и что-то друг от друга спрятать. С первого века, впрочем, ничего не изменилось.

А ночью наступает тишина. Мне кажется, что Бог живет в ней.

10 декабря 2016 г.

Папа накосячил. Ходит тихий, сам в себе, и только время от времени высовывает кончик языка, дескать, это плохой язык виноват, а не он.

— Как ты мог такое сказать?

— Ну, я в сердцах, одномоментно.

— Вот я, как бы ни злился, никогда такого не скажу.

— Ну да, ты умный, развитый…

Делаю вид, что не слушаю. Молча смотрю в одну точку (в фейсбук), я страдаю. Даже щеки надул, типа, заплачу сейчас. На самом деле я так сдерживаю смех.

— Красивый…

— Вот. А ты такое сказал.

— Ну, я не подумал!

Я сегодня снова вечером хочу в клуб. Там мои старые товарищи, там вкусный чай, драки, и мне рады. Силы набираюсь там. Но папа этого не понимает. Туда на маршрутку трать, там с этими старыми кулями трете яйца друг другу без толку, потом на такси (на такси!) обратно.

Но папа хитрый. И он накосячил.

Он сморозил сегодня: «Ненавижу тебя!» Маты я ему прощаю, это его молодит. Но на эту фразу я обиделся. Ну или сделал вид, что обиделся. Я ведь тоже хитрый.

— Максим, а ты разве сегодня не поедешь никуда?

— Не знаю. Настроения нет.

— Ты… это… что ты