Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Борис Штерн

Но листаем страницы.

В «Деле» хранятся донесения сексотов всех вышеперечисленных тайных полицейских организаций за девяносто лет.

Выделяются донесения дворника Родригеса, бляха № 3682, ассирийца, подметавшего Дерюжную улицу при всех режимах. (Название этой улицы произошло не от «дерюги», а от французской фамилии де'Рюг [de'RyugeJ, — секретаря и друга самого де'Рибаса, по аналогии с известной Дерибасовской.) Родригес постоянно путал следы и менял агентурные имена (Акимзаде, Нуразбаев, Хаммурапин — это все он) — и вообще, прикидывался шлангом — мол, «стою, поливаю мостовую», — хотя все население Дерюжной, Боливарной и Мазарининской прекрасно знало, что он осведомитель охранки; Гайдамака даже написал о нем такие стишки на известный мотив:

Крутится-вертится дворник с метлой,Крутится-вертится по мостовой,Крутится-вертится, хочет узнать:Чья это лошадь успела…

Донесения дворника бляха № 3682 всегда выгодно отличались от донесений других филеров точностью и конкретностью, хотя случались и с ним какие-то галлюцинациоиные проколы — так, однажды Родригес сообщил, что видел над ночным городом под Луной летающего черного монаха, — но даже Родригес, по утрам подметавший ночной помет Черчилля и Маргаритки, неоднократно подвергавшийся их нападениям и уже обладавший иммунитетом к яду, не смог отличить экскременты купидонов от бродячего собачьего дерьма и в конце концов был убит стрелой Черчилля наповал, когда он со своим шлангом подобрался к «Сунерсекстиуму» [Примечание для нормального читателя: название суперкомпьютера «Секстиум-666» проиеходит не от вульгарного «секса», а от латинского «sext» (шесть). Примечание для компьютерщиков: Scxtium Super-Pro Alpha (Секстиум Супер-про Альфа), 2 Ghz (Ггц), 5 GB (ГБ). 666 ТВ (666 КГБ). Примечание для КГБ: кило-гига-байт. ] на слишком уж небезопасное расстояние.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

САМКА ДЛЯ ЧЕРЧИЛЛЯ

Отличительная черта русского нрава есть веселое лукавство ума и живописный способ выражаться. Мы смешливый народ. Мы идем тяжелой дорогой, и если бы не посмеивались, что бы из нас было?

ГЛАВА 1

ПОСВЯЩЕНИЕ

Я вообще против посвящения чего бы то ни было живым людям.

Многоуважаемый Петр Ильич! Прошу Вашего разрешения посвятить Вам эту книгу.

ГЛАВА 2

И ВСЕ-ТАКИ ПОСВЯЩЕНИЕ

Никто, кроме жены Татьяны, не помогал автору писать «Эфиопа»; тех же, кто ему мешал, невозможно перечислить.

ПОСВЯЩАЕТСЯ ТЕМ, КТО МЕШАЛ ПИСАТЬ ЭТОТ РОМАН

ГЛАВА 3

ПОТОМОК НЕГРОВ БЕЗОБРАЗНЫЙ,

Взращенный в дикой простоте,

Любви не ведая страданий,

Я нравлюсь юной красоте

Бесстыдным бешенством желаний,

С невольным пламенем ланит

Украдкой нимфа молодая,

Сама себя не понимая,

На фавна иногда глядит.

О, ужас, ужас!.. Какой ужас! Графиня Л. К. ответила африканцу «oui», как отвечают последние припортовые шлюхи, вроде ее севастопольской квартирной хозяйки Люськи Екатеринбург.

Графине стало совсем страшно и жарко после этого «oui».

Яд купидона начал действовать. Она ускорила шаг, чуть ли не побежала, трясясь всем телом, спустилась грязными кривыми проулками к своему временному прибежищу, открыла калитку, взошла на крыльцо скособоченной беленой хаты, оглянулась, хотела захлопнуть дверь, но оставила дверь открытой. Нащупала на столе блюдце с оплавленной свечой и дрожащими пальцами зажгла огарок.

Морячка Люська — та самая припортовая шлендра, у которой графиня Л. К. все лето снимала комнату, а за осень еще не заплатила, — Люська вот уже вторую неделю не просыхала с матросней и солдатней где-то на Малаховом кургане и в домике почти не появлялась, а если иногда приходила днем, то отсыпалась в сарае за хатой. Черный шкипер вошел за графиней в холодную комнату и уселся на продавленный пружинный диван с кружевными салфетками. Комната была чистая, с неровным земляным полом и очень низкими кривыми окошками — чтобы в них заглянуть, надо было нагнуться; от стен исходил стойкий запах сырого развратного притона, похоже, что эта халупа в лучшие времена была местом встреч, сюда моряки приводили своих подружек и проституток. Кроме стола, двух стульев и дивана в комнате ничего не было, даже бумажной иконки. Вместо иконы в углу на стене, закрывая рваные обои с коричневыми следами раздавленных клопов, был наклеен вырезанный из «Нивы» портрет императрицы Марии Федоровны, а ниже — фотография Столыпина в белой морской форме. При желтом дрожащем свете свечи черный шкипер был почти невидим, лишь ярко светились, как у кота, желто-зеленые зрачки.

Графиня впервые находилась в одной комнате наедине с незнакомым мужчиной, да еще с таким мужчиной. («Она дрожала, как пламя свечи», — написал бы Пушкин о своей графине, но толстая графиня Л. К. дрожала, как толстый газовый факел из нефтяной скважины.) Она не знала, что ей делать.

Впрочем, догадывалась. Как это делается, графиня тоже не знала, но понимала, чувствовала. Наверно, сейчас ей предстоит раздеться прямо при шкипере и совсем голой залезть к нему на колени под портреты убиенных императрицы и Столыпина. «Зачем ей этот позор? — спрашивала себя графиня и отвечала: — Затем, что от этого эфиопа ей нужно добиться всего лишь одного — обещания забрать ее на свой французский корабль и доставить во Францию». Больше графиня от него ничего не хотела, она хорошо понимала, что между обещанием и исполнением ей предстояло крепко потрудиться.

Для того чтобы оказаться во Франции, ей сейчас нужно было раздеться и залезть на колени к негру. Это ужасало графиню.

«Может быть, как-то обойдется», — с тоской подумала графиня.

— A quoi pensel-vous?[61] — спросил африканец с дивана.

— Так, — невпопад по-русски ответила графиня.

— Je vois-que je vous fais peur,[62] — сказал африканец.

Графиня не расслышала, что он сказал, и перепугалась до смерти. "Не обойдется, — поняла она. — Le vin est tire, il faut le boire[63]".

— Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre?[64] — спросил oн.

Наверно, прежде чем приступить к делу, шкиперу требовалось поговорить. О чем говорить с русской графиней? О погоде? Об Африке? О русской гражданской войне? Он и сам был неожиданно смущен и возбужден графининым смущением, но как описать графшшно томительное ожидание настоящего грехопадения? Она всю жизнь ждала этой минуты, ей было уже за тридцать. Пушкин описал бы ее состояние так: «Состояние графини было ужасно. Роковая минута приближалась. Графиня Л. К., уже не в первом цвете лет, славилась еще своею русскою красотою…»

— Ne me tourmentes pas, j'ai peur![65] — вдруг заплакала графиня.

— Je ne serai pas violent, ne craignez rien, c'est agreables[66] с дивана задул свечу и, чтобы успокоить графиню, стал в темноте рассказывать ей офирскую легенду о том, как однажды арабские купцы плыли из Омана в Канбалу, но сильный ветер и блуждающие течения забросили их судно к легендарной земле Офир, где в допотопные времена произрастал райский сад, где потом добывали золото для царя Соломона и где сейчас, по слухам, жили каннибалы и водились сказочные купидоны.

Графиня начала раздеваться. А что ей было делать?

— Воинственные туземцы окружили их на лодках, заставили сойти на землю и повели к своему царю, — рассказывал невидимый в темноте негр.

Графиня дрожала, раздевалась и слушала.

— Уверенные в своей погибели, арабские купцы стали читать предсмертные молитвы…

ГЛАВА 4

ЧЕРНЫЕ ЛЮДИ

В какой стране или на какой планете носится теперь эта оптическая несообразность?

Но, несмотря на апорию Зенона и на железное правило «последняя плюс одна», последней бутылки все-таки не хватило. Глухой вечер уже превращался в ночь, когда опять надо было идти за последней.

— Какой же русский не купит ночью бутылку водки? — уверенно сказал отец Павло.

— Я ук-краинец, — икнул Гайдамака.

— Люблю украинцев. Наши люди. Я знаю, где купить водку, — сказал Шепилов, надевая фуражку. — За мной!

Теперь они уже примкнули к Шепилову и ушли в ночь.

Дверь захлопнули, ключ забыли. Заблудились, долго бродили пьяненькие по Гуляй-граду.

— Посоветуйте, батюшка, — говорил Шепилов. — Меня переводят на партийную работу.

— Ну? — спрашивал поп.