Ермак - Евгений Федоров

Опустилась темная южная ночь, чудовищно раскалилось небо, огромное зарево охватило горизонт.

И опять Касим-паша в смертной тоске подумал: «Неужели погибель?»

К нему подъехал седобородый астраханец и посоветовал:

— Вели остановиться. За ночь все сгорит, немного остынет земля и мы пойдем дальше!

У безвестного кургана разбили голубой шатер, и он сразу стал черным. Касим-паша вошел в него и расположился на взбитых пуховиках. Он без конца пил из кожаных бурдюков теплую протухшую воду и без конца думал о том, что без воды и корма погибнут и люди и кони.

Несчастье сблизило рать. Позади она оставила сожженные степи, впереди, за огненным кругом, ее ждала Волга, Астрахань и, главное, — вода. Прохладная и чистая вода!

Всю ночь горели огни, все еще пылали степи и томила духота. Только под утро зарево стало меркнуть и прояснилось небо. На заре тронулись в дорогу. Люди стали безмолвными, понимали все без слов, страх и уныние овладело ими.

По сторонам от шляха оставались трупы, и стаи птиц, налетевших издалека, теперь кружили над ордой. Касим-паша больше не ехал впереди воинства. Он пересел в паланкин, и огромный белый верблюд, покачиваясь, нес его среди пожарища и пустыни. Позади в обозе скрипели арбы, надрывно мычал рабочий скот и без конца неистово кричали спаги, нахлестывая бечами падающих от изнурения полонян, тащивших пушки.

Девлет-Гирей не разбивал юрты на стоянках. Он заворачивался в косматую бурку и, положив рядом ятаган, быстро засыпал. Он не боялся ни степного пожара, ни пустыни, ни криков стервятников, — в набегах на Русь он привык ко всему. Просыпаясь, он думал о прежнем: как бы подороже продать Касим-пашу.

Когда казалось, что всему будет скорый конец: кони падут без корма и воды, измученные люди не встанут после ночлега, — неожиданно затуманилось небо и к ночи собрался дождь. Он полил потоками, бурлил, щедро поил раскаленную алчущую землю, наполнял до краев лощины и ручьи. Измазанные, в грязи, измученные люди падали лицом в лужи и жадно пили, вдыхая освежающую прохладу.

Касим-паша снова повеселел:

— Теперь дойдем! Скоро будет Итиль!

И хотя до Волги еще было далеко и кончился корм, но все ободрились. Страшное осталось позади. Только Девлет-Гирей продолжал мстительно думать: «Путь от Астрахани до Азова будет еще длиннее!»

Он на себе испытал силу Руси и не верил, что Касим-паша сумеет одолеть ее под Астраханью.

И опять паша встретил Семена Мальцева, худого, страшного. Глаза русского ввалились в черные орбиты и сверкали, как раскаленные угли.

— Видал, какая наша сила? — дерзко крикнул он Касим-паше. — Это еще цветочки. А вот с русской ратью встретишься, еще хуже будет!

— Я сегодня срублю тебе голову! — сердито ответил паша.

— Ты уже однажды обещал, да забыл! Чего тянешь, а может, чего доброго, и впрямь моя голова еще сгодится тебе на выкуп! — с насмешкой сказал русский.

Касим-паша поскакал вперед. Налетевшие стервятники с криком рвали падаль. Они не пугались ни орды, ни стрел. Поднимались и снова опускались на раздутые туши коней.

Какая-то сила удерживала пашу, и он не позвал палача, чтобы срубить голову дерзкому пленнику. «Кто знает, что предполагает аллах? — рассудил он. — Может быть, это моя судьба? И потом, никогда не поздно сделать это!»

Он оживился, поднял лицо, так как из степной балки внезапно подул свежий ветерок. «Вот скоро и Итиль!» — с надеждой подумал он.

Над степью лежала тихая ночь. Млечный путь опоясывал темное небо жемчужным поясом; из-за курганов выкатилась золотая луна. Казалось, все уснуло, все замерло в глубокой тишине, но Ермак не верил коварному покою и безмолвию. Все междуречье, от Дона до Волги, охватило скрытое беспокойство: днем и ночью по балкам и оврагам рыскали волчьими стаями ногайские наездники. Они осторожно выслеживали и с диким визгом врывались в одинокие русские хутора и заимки, заброшенные в Дикое Поле. Хищники резали отважных посельщиков, предавали курени огню и, навьючив награбленное добро, снова скрывались в безлюдных просторах.

Кочевники с нетерпением готовились к встрече полчищ Касим-паши. Среди этого кипучего озлобленного вражьего края казачья ватажка Ермака на крепких коньках торопилась в Астрахань предупредить русских о беде. Днем казаки скрывались в диких урочищах, в камышах степных озер, а ночью, не мешкая, пускались в путь.

На третью ночь казаки выехали на пологую возвышенность. Ермак оглянулся и радостно крикнул:

— Гляди, братцы, как Ивашка Кольцо честит басурман огнем!

Далеко на западе, в донской степи, алел окоем. В густой тьме перебегали и трепетали веселые язычки пламени, — пылала подожженная степь. Казаки оживились и негромко запели:

Загорелась во поле ковылушка,

Кто знает, она от чего?

Не от тучки, не от грома,

Не от жаркого лучья, —

Загорелась во поле ковылушка

От казачьего ружья…

И чем больше разгоралось пламя на горизонте, тем веселее и увереннее становились казаки.

Три ночи скакала ватажка на восток, а на четвертый день, на заре, в долине заблестели широкие воды.

— Волга! — радостно ахнули казаки и вздохнули полной грудью.

Ермак снял шапку, ветер шевельнул черные кудри. Он соскочил с коня и низко поклонился:

— Здравствуй, Волга-матушка! Здравствуй, родимая! Кланяется тебе наш преславный Дон Иванович!

Любо было слышать казакам дорогие и верные слова Ермака. Все спешились и долго смотрели на раздольную и разгульную реку. Любовались они и нежно-розовой полоской, вспыхнувшей на востоке, — вот-вот взойдет солнышко.

Ведя коней в поводьях, казаки по росистой траве спустились к прохладному плесу. Умыли, освежили лица, огонек прошел по жилам от прохладной воды.

И пока сами мылись, пока купали и поили коней, взошло солнце, и на левобережье Волги, над камышами потянулся сизый туман.

Утомленные, но счастливые казаки отыскали в тальнике укромный уголок и разложили костер. Над ним повесили черный от копоти котел и стали варить похлебку.

Ермак смотрел на золотой плес, на просинь могучей реки и вполголоса пел:

Ах ты Волга ли, Волга матушка, Широко ты, Волга, разливаешься, Что по травушкам, по муравушкам, По сыпучим пескам да камушкам, По лугам, лугам зеленым, По цветам, цветам лазоревым…

— Братцы! — прерывая песню, закричал Богдашка Брязга. — Тут в овражке таится хутор. Айда-те за мной!

— Стой! — строго сказал Ермак. — Пойти можно, но русского добра не трожь! Веди нас.

Брязга привел казаков в дикое место. Под вековым дубом приютилась рубленая изба, двери — настежь. В темном квадрате вдруг появилась баба. В синем сарафане, здоровенная, лет под сорок, она сладко зевнула и потянулась.

— Здорово, краса! — окликнул женщину Ермак.

— Ахти, лихонько! — от неожиданности взвизгнула баба и мигом скрылась в избе.

Казаки вошли в дом. В большой горнице тишина, пусто.

— Эй, отзовись, живая душа! — позвал Ермак, но никто не откликнулся.

Тем временем Богдашка Брязга сунулся в чулан. Глаза его озорно блеснули: в большой кадушке он разглядел широкую спину хозяйки.

— Ишь, ведьма, куда схоронилась! Вылезай! — незлобливо крикнул он и за подол сарафана вытащил толстую бабу из кадушки. Подталкивая, вывел ее в горницу.

— Гляди на хозяюшку! — весело оповестил он.

— Ты чего хоронишься, лесная коряга? — закричали казаки. — Разве не знаешь порядка: когда нагрянут казаки, надо встречать с хлебом-солью! Проворней давай нам есть!

Хозяйка поклонилась станичникам.

— Испугалась, ой, сильно испугалась! — пожаловалась она. — Тут по лазам да перелазам всякий леший бродит, а больше копошится ныне ногаец! Злющ лиходей!

— Есть ли у тебя хлеб, хозяюшка? — ласково спросил ее Ермак. — Изголодались, краса. Как звать, чернобровая?

Женщина зарделась. Добродушная речь казака пришлась ей по сердцу.

— Василисой зовут, батюшка! — отозвалась она, и засуетилась по избе. Сбегала в клеть, добыла и положила на стол и хлеба, и рыбы, и окорок.

— Ешьте, милые! Ешьте, желанные! — приятным грудным голосом приглашала она, а сама глаз не сводила с Ермака. Плечистый, темноглазый, с неторопливыми движениями, он напоминал собою домовитого хозяина.

— И откуда у тебя, матка, столько добра? — полюбопытствовал Ермак.

Василиса обласкала его взглядом и певуче отозвалась:

— Волга-матушка — большая дорога! Много тут всякого люда бродит на воле. И брательники мои гуляют…

— С кистенями! — засмеялся своей подсказке Богдашка Брязга.

Женщина потупила глаза. Ермак понял ее душевную смуту и ободрил:

— Не кручинься. Не кистенем, так оглоблей крестить надо бояришек да купцов! Пусть потрошат мирских захребетников. «Сарынь на кичку!» — так что ли твои брательники окликают на вольной дорожке приказного да богатого? Не бойся, матка, нас!

— Так, желанный, — согласилась баба. — Кто богу не грешен!