Гнездышко мелких гадов - Светлана Алешина

У Ларисы в голове сразу же роем закрутились мысли, и буквально через несколько секунд она догадалась, что это была предсмертная записка Любы Лицедеевой. Ее догадка подтвердилась, когда она бросила мимолетный взгляд на стоявший рядом пузырек с таблетками-транквилизаторами.

«Нет, девочка, по крайней мере, сегодня ты не умрешь!» — подумала Лариса и вздохнула.

Похоже, ей предстояла работа не только следователя, но еще и психотерапевта. Как выразился бы ее знакомый психолог Курочкин, необходимо было купировать суицидальный синдром. Подумав о Курочкине, Лариса сообразила, что его зовут именно Анатолием Евгеньевичем. Лариса еще раз взглянула на девушку. Та, совсем смущенная и как будто пристыженная, нервно теребила ворот кофточки одной рукой, другую, с листком, по-прежнему прятала за спиной. Держалась она явно неуверенно и напуганно, глаза беспокойно бегали из стороны в сторону. Лариса вспомнила определение Олега Губина — «замухрышечка». В данный момент Люба казалась похожей на забитого зверька.

Не зная, с чего начать разговор с девушкой, как лучше поднять тему насчет попытки совершить самоубийство и причин этого, Лариса неожиданно для самой себя сказала:

— Я давно знаю психолога Анатолия Евгеньевича Курочкина.

— Да? А я всего два дня… — тихо сообщила Люба, и после этого короткого диалога Лариса увидела вдруг, что она уже не боится, глаза ее не бегают, а тело расслабилось.

Люба медленно опустилась на стул рядом с Ларисой и протянула ей свое письмо. А Котова ощутила большое внутреннее удовлетворение от того, что ее неожиданная догадка оказалась так кстати и ей так быстро удалось разрядить обстановку.

— Вы действительно хотите, чтобы я это прочла? — удивилась Лариса.

— Да… Тогда вам, наверное, станут понятны причины моего… Ну, в общем… Я не хочу ничего снова повторять. Только что писала, вспоминала, а теперь по новой рассказывать… — Люба отчаянно махнула рукой.

Лариса взяла листок, развернула и углубилась в чтение строчек, написанных крупным, почти детским почерком.

«Анатолий Евгеньевич, вы последний человек, к которому я обращаюсь в этой жизни. Я думаю, что знакомство с вами послала мне на прощание судьба. Когда я сидела совсем одна и чувствовала себя никому не нужной, вы подошли и спросили, почему я в эту холодную, беспощадную ночь смотрю на укрытую льдами Волгу. И мне показалось, что до вас никто не говорил со мной столь тепло и проникновенно. В вас я почувствовала искреннюю заинтересованность во мне и в моей судьбе. Потом, когда я узнала вас поближе, я убедилась, что не ошиблась. Но сейчас это все уже неважно. Тогда я просто поссорилась со своим любимым, и когда вы позвали меня попить чайку, то я почувствовала себя даже… удовлетворенной. Потому что он думал, что я сижу одна, страдаю и плачу, а я шла с другим мужчиной под руку и чувствовала, что нравлюсь ему. Но сейчас все изменилось… Дело в том, что моего любимого убили тем самым утром, когда я от вас выходила. Я не хочу жить, потому что не вижу смысла. Вы говорили мне: нельзя замыкаться на одном мужчине, растворяться полностью в другом человеке. Но несмотря на это, я больше не могу жить. Теперь меня мучает жуткое чувство вины, потому что, может быть, как раз в тот момент, когда его убивали, я сидела у вас на кухне, пила чай и слушала ваши рассказы о нобелевских лауреатах по литературе. Но, в общем, это все опять же неважно. Я просто хочу вас поблагодарить за теплые слова, которые вы мне сказали… Особенно мне запомнилось, как вы назвали меня ледяной красавицей, снежной королевой Лапландии. Я понимаю, что я совсем не снежная королева, да и вообще не королева, но мне было приятно. И еще… Я хочу извиниться за то, что не послушала вас и все-таки собираюсь уйти из жизни. Я помню — вы говорили мне, что я склонна к таким поступкам и что с этим надо бороться. Но у меня нет сил бороться. В общем, я решилась, и все будет так, как предначертано судьбой. Единственное, о чем я вас прошу, так это связаться с моими родителями в Ракитинске и все им объяснить. Это не так далеко, всего два часа на электричке. Или напишите им письмо, они сами приедут. Адрес я вам сообщаю…»

Далее следовал адрес Любиных родителей в Ракитинске, еще два абзаца достаточно сбивчивых извинений, воспоминаний и объяснений. Но в целом картина Ларисе была ясна: психолог Курочкин в рождественскую ночь, выйдя из гостей в районе набережной, увидел находившуюся, видимо, в состоянии депрессии Любу, одиноко смотревшую на замерзшую Волгу, и не замедлил подойти к ней и познакомиться. Далее беседа переместилась на квартиру к Курочкину, откуда, как Люба сама признается в письме, она вышла только утром.

Лариса, действительно давно знавшая Курочкина и сталкивавшаяся с ним не раз в ходе своих расследований, нисколько не была удивлена поведению неугомонного психолога-ловеласа — девушек, с которыми он знакомился на улице, а потом вел к себе домой, было не счесть. Она хорошо знала набор его фраз, используемых для охмурения очередной барышни. Ярким брюнеткам Анатолий Евгеньевич говорил, что чувствует в их внешности «пряный южный аромат», блондинкам — как натуральным, так и крашеным, — что они напоминают ему «королеву альпийских гор», а всем остальным твердил про «индивидуально выраженную изюминку». Немудрено, что на крючок речей опытного обольстителя попалась хоть и прекрасно успевавшая в институте, но весьма наивная в жизни девочка Люба Лицедеева.

Лариса отложила письмо и подняла глаза на девушку, выжидательно смотревшую на нее.

— Ну что ж, Люба… Я могу только повторить слова Анатолия Евгеньевича насчет того, как неразумно добровольно уходить из жизни в вашем возрасте. Да и не только, кстати, в вашем.

— Вы считаете… — сглотнув слюну, заговорила Люба, — что такой причины, как у меня, недостаточно?

— Я вообще не знаю причины, по которой можно это делать добровольно, — несколько философски произнесла Лариса. — Но я понимаю, как вам тяжело переносить смерть любимого человека… У вас были очень теплые близкие отношения?

Люба тяжело вздохнула и опустила голову.

— Наверное, нет… — тихо сказала она. — Как мне ни больно об этом говорить, но все же Сергей не относился ко мне так трепетно, как я к нему. Нет, вы только не подумайте, он меня любил! — приложила она руки к груди и горящими глазами уставилась на Ларису. — Просто он был такой… от природы грубоватый, буйный. А я очень тихая. И мне не нравилась его манера обращения. Но я думала, что раз любишь человека, то нужно ему все прощать. И Анатолий Евгеньевич, кстати, говорил о том, что нужно уметь прощать. Хотя Сергей порой здорово перегибал палку, обижал меня. Иногда мне даже казалось, что нарочно. Вот и в тот вечер… Он сам начал скандал.

— Вы собирались вместе пойти к Губиным? — спросила Лариса.

— Это я собиралась, они меня приглашали. А получилось, что пошел он. Хотя они с Димкой просто сами напросились. Я знала, что Олег с Машей не хотели видеть их обоих. Вернее, если бы я пошла, то они как-нибудь потерпели бы и Сергея. Он при мне все-таки не так распоясывался, и я всегда следила, сколько он выпил. Я же знала, что ему самому это не на пользу. А Сергей, как мне показалось, нарочно устроил ссору, чтобы хлопнуть дверью и уйти туда с Димкой, а не со мной. Он такое уже делал, второго числа, чтобы пойти с Димкой на дискотеку. Видимо, они считали, что я им буду мешать. А я плакала весь вечер.

Люба и сейчас всхлипнула и достала платок, уже насквозь мокрый. Лариса искренне пожалела девушку, поскольку знала со слов Шатилова, что именно второго января Люба действительно помешала бы друзьям, поскольку после драки на дискотеке они «подсняли» каких-то девиц и потащили их к Шатилову. Ларису охватило негодование, что из-за такого типа, как Никитин, эта девушка, искренне в него влюбленная, хочет покончить с собой. У нее даже мелькнула мысль рассказать Любе, чем занимался ее возлюбленный в тот вечер, чтобы выбить наконец дурь из ее головы, но все же не стала этого делать.

Люба промокнула слезы и продолжала:

— А на Рождество я ужасно расстроилась, потому что очень хотела пойти к Губиным. Мне нравится их компания… А пришлось вместо этого на улице мерзнуть. Хорошо, что Анатолий Евгеньевич встретился, а то вообще… хоть с моста прыгай.

— А вы не хотели сами туда пойти? В смысле, к Губиным.

— У меня была такая мысль, — призналась Люба, — но я боялась, что Сергей уже напился, а в пьяном состоянии он мог при всех меня оскорблять и говорить, что я приперлась для того, чтобы с ним помириться. Он любил меня ругать при посторонних. Дразнил нарочно.

— Извините, Люба, это, конечно, не мое дело, но почему вы встречались с ним? Неужели вам нравилось подобное обращение?

— Ну, он не всегда был таким, — возразила Люба. — В основном — когда пьяный. А трезвый он почти всегда хороший, добрый, ласковый… Сереже просто пить нельзя ни капли. Если б не пил, все бы у нас замечательно было, я просто уверена.