ВТОРАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ - Анна Политковская

– Хотите зайти к соседям? Тут недалеко – бывшая улица Нагорная. К бабушке Савнапи. У нее ничего нет, кроме цветов. Но они очень красивые.

Савнапи Далаева – никакая не бабушка, а женщина 1944 года рождения с тонкими чертами красивого лица и глубокими серыми глазами. Но у нее совершенно беззубый рот и израненная кожа. Забор вокруг ее дома превращен обстрелами в решето, а вместо дома – даже не строительный мусор, как у Магомеда, а нагота едва сохранившегося фундамента. Однако вдоль и внутри него, действительно, разбит у Савнапи прекрасный цветник – в книжках по садоводству это называют рокарием.

–Ходила я по пустому Комсомольскому после штурма. Там цветочек откопаю из пепла – здесь вырою – вот и сад… Люблю красоту.

Потихоньку собираются люди. Такой прозрачной человеческой худобы, как в Комсомольском, не видела нигде. Разговариваем: в одной семье – два инвалида, один психический, другой – астматик. В другой – опять инвалид, но ребенок. В третьей убиты все мужчины…

–Гелаев вам сейчас помогает? Поддерживает свое

село?

Смеются, наконец: «Он нам уже помог. Сами видите, как нас поддержал». А когда смех затухает, женщины добавляют: «Будь он проклят». Скольких спросила, столько и ответили так. Как судьи при вынесении приговора. Все останется в истории второй чеченской. И нищенство, голод, болезни и бездомность. И генерал Трошев. И президент Путин. И все те деятели, которые, раскромсав живой организм, в последующем не приложили и минимума стараний, чтобы исправить ошибку… Но будет в ней и гелаевщина. Гелаев покинул свой народ в беде, он больше не с ним – но и народ вне его.

Аклав гражданского бесправия

Молодой хромоногий доктор Султан Хаджиев, заведующий гнойно-септическим отделением 9-й городской грозненской больницы, перекидывает всю тяжесть своего израненного тела на палочку и откидывает одеяло на дальней скрипучей койке у окна в палате № 1. Одеяло скрывало тело Айшат Сулеймановой, 62-летней грозненки с улицы Ханкальской.

У Айшат в глазах полное равнодушие к миру, а на ее оголенное тело смотреть выше сил: женщина выпотрошена, как курица. Хирурги разрезали ее выше груди и по самый пах. Послеоперационные линии – не прямые, а разветвляются, как генеалогическое древо. Кое-где швы разошлись, не желая срастаться, и ты видишь вывернутые наизнанку раны. Медсестра втыкает в них длинные марлевые полоски, будто там пустые глубокие дыры, а Айшат даже не плачет.

– Я ничего не чувствую. – Она двигает серыми губами, но движения губ – не в такт словам, будто идет иностранное кино, и актеры, озвучивающие перевод, делают это очень плохо.

За две недели до нашего разговора молодой парнишка в форме российского военнослужащего посадил Айшат перед собой на кровать в ее собственном доме и вкатил ей в тело пять пуль класса 5,45 мм. Тех самых, которые запрещены к применению всеми возможными международными конвенциями как бесчеловечные – это пули со смещенным центром. Войдя в тело, они гуляют по нему, разрывая по ходу все внутренние органы. Рядом с Айшат сын, давно не брившийся мужчина, – значит, в их доме похороны. Он смотрит на меня отчужденно, с нескрываемой ненавистью. И когда собирается что-то

сказать, вдруг останавливает себя на первом же полуслове: мол, не вам нас жалеть…

Зато Лишат хочет говорить, поделиться своим страданием, скинуть часть его, незаслуженного и оттого еще более непосильного:

–Мы уже легли спать тогда… Вдруг – видимо, было часа два ночи – слышу: сильно стучат. А стук в это время – у нас ведь комендантский час – плохое дело. Открыли. Два солдата стоят, говорят: «Нам пива надо». Я: «Мы пивом не торгуем». Они: «Пива давай!» Я: «Да мы вообще не разрешаем, чтобы пиво в доме было». Они: «Ладно, бабушка». И ушли.

Айшат хватается за шею. Это не приступ удушья, а волна горя и слез. Она хватается за плечо все более мрачнеющего сына и, так найдя себе опору, продолжает:

– Проснулась я, наверное, еще через час, а те двое солдат уже ходят по нашим комнатам. Рыщут. И говорят: «Мы на „зачистку“ теперь пришли». Я поняла: нас будут наказывать за то, что не дали им пива. Солдаты перерыли все лекарства – муж у меня астматик. Один пошел в комнату, где наши внуки спали – пяти лет, полутора лет и четырех месяцев. Я испугалась, что невестку изнасилует. Дети, слышу, закричали. Другой завел мужа в кухню. Мужу моему, Абасу, 86 лет. Слышу, муж предлагает ему деньги. А потом как закричит! Это солдат мужа ножом прикончил. Солдат вышел из кухни и повел меня в спальню – а я уже как замороженная. И ласково так мне говорит, показывая на кровать: «Бабуля, садись сюда. Поговорим». И сам сел напротив. «Мы – не изверги, мы – ОМОН, это наша работа». А дети-то плачут за стенкой… Я: «Не пугайте детей». «Хорошо, не будем», – отвечает опять ласково. И прямо на этих словах, не вставая со стула, как бухнул в меня из своего автомата. Невестка недавно рассказала мне, что после расстрела они просто закрыли за собой дверь и ушли.

Айшат смогли довезти до больницы только следующим утром. Хотя это близко, но для всех, кто не бандит, в Грозном ночами очень строгий комендантский час. Пойти, чтобы зарезать чеченца ножом, – пожалуйста, зато требовать разрешения у блокпостов провезти

раненого в больницу – все равно что проситься на собственную казнь.

– Она истекала кровью, слабела, у нее уже начинался перитонит, – говорят врачи. – Выжила чудом. А теперь пойдемте в приемный покой! Там женщину только что привезли – у нее точно такие же обстоятельства: она – жертва ночного бандитизма. Может, вы успеете поговорить, пока военные не появятся, а если появятся, не бойтесь, мы вас выведем…

44-летняя Малика Эльмурзаева стонет, разметав волосы по больничной клеенке. Доктор пытается приподнять ее голову, но женщина теряет сознание от боли. Видно, как клочья ее густых темно-рыжих красивых волос кое-где отошли от тех мест на голове, где они должны располагаться, и висят на ниточках кожи – неужели кто-то пытался снять скальп?

Обстоятельства случившегося омерзительны: Малика живет в 1-м микрорайоне Грозного, на улице Кирова, в пятиэтажке, в подъезде, где нет мужчин. Так уж вышло: одни женщины. Было около двух ночи, как в двери заколотили: «Открывайте, суки, зачистка!»

Отперли, конечно, куда деваться – только бы дверь не взорвали. Группа молодцев в военной форме, масках и смешанного чеченско-славянского состава (по разговору стало понятно) пришла грабить подъезд, и без того уже ограбленный не раз.

В квартире, где была Малика, спали три женщины-родственницы. Одна – 15-летняя. Братва сделала вид, что собирается ее насиловать, и прокричала остальным: «Если не будете слушаться, изнасилуем так, что не выживет». Малику схватили за волосы (вот почему столько выдранных с мясом клочьев) и поволокли по лестнице вверх, чтобы она стучала в другие квартиры и просила по-соседски открыть…

Все закончилось мародерством и побоищем. Женщин, оказавшихся в ту ночь в этом подъезде, нещадно колотили по почкам, голове, икрам.

– Насиловали?

Молчит Малика, только стонет, хотя слышит вопрос. Молчат те, кто ее принес сюда, – избитые соседки, которые открывали на ее стук. Слишком упорно молчат.

Бандитская вакханалия на улице Кирова продолжалась до пяти утра – в Грозном привыкли, что мародеры уходят с мест своей «гульбы» до шести, до конца комендантского часа.

– Смотрите цифры! – просят врачи. – С 1 июня по 18 сентября 2001 года мы приняли в больнице 1219 больных, включая амбулаторных. 267 из них – с огнестрельными и минновзрывными ранениями. Большинство – результаты ночного разбоя.

Чтобы узнать, что творится в городе, надо зайти в больницу. Здесь – финал всех его трагедий и драм. Так вот, пока о мирном Грозном неустанно талдычат власти, получающие зарплату «за строительство мира» в Чечне, в больницу военно-бандитского Грозного ежедневно приносят новеньких «огнестрельных».

Война в городе развратила всех, кто оказался слаб и этому поддался. Развалины, в которых обитают и без того несчастные люди, погрязли в ночном криминале, с одной стороны, возглавляемом и возбуждаемом федеральными военнослужащими, – без их желания и поддержки сегодня ни один бандит не способен гулять по улицам в комендантский час, и более того, стрелять, грабить и насиловать. Но, с другой стороны, при самом активном участии чеченцев. К началу третьего года войны оказалось, что бандитские группы, прочесывающие руины по ночам, – это «клуб по криминальным интересам»: уголовники из чеченских рядов, перемешанные с такой же масти военнослужащими, находящимися «при исполнении». И им по фигу – и идеологическое, и национальное размежевание, и принадлежность к противоборствующим воюющим сторонам. Просто – мародерка, которая «превыше всего». Истинный интернациональный криминал, и хоть и без признаков ныне модного международного терроризма, но сильнее штабов, стратегий и тактик, которые неспособны остановить кровавый каток. Уверена, даже если завтра будет объявлено об окончании войны, выводе войск и завершении боевых операций, Грозный все равно останется под криминальным сапожищем, и Бог ведает, когда его удастся скинуть. Очень просто начать войну – и почти невозможно потом повылавливать всех рожденных ею тараканов, расплодившихся и разбежавшихся повсюду. «Грязный Грозный» – именно так сегодня грозненцы называют свой когда-то любимый город. И в этих двух словах – не только боль утраты по проспектам и площадям, обращенным в руины. Это ужас за будущее, когда настоящее опустилось во тьму наглого средневекового бандитизма – как главного результата войны.