Журнал Наш Современник 2007 #2 - Журнал Современник

Однако существуют косвенные доказательства, что часть “катынских” поляков всё же была осуждена к лагерям в районах Дальнего Востока. В книге воспоминаний “Без последней главы” генерал В. Андерс утверждает, что “поляки прибыли на Колыму еще в 1940 г. двумя этапами по несколько тысяч человек” (А н д е р с. Глава “Колыма”).

Януш Бардах в книге “Человек человеку волк”, повествующей о его злоключениях в лагерях НКВД, рассказывает, что в марте 1942 г. он по этапу попал в бухту Находка, где два месяца ожидал парохода на Север. Его определили в барак с польскими офицерами и интеллигентами. Я. Бардах называет польские фамилии, звучавшие в разговоре: капитан Выгодзки, губернатор Степневски, пан Ясиньски, депутат польского парламента Богуцки, профессор Яворски и офицер польских ВВС без фамилии (Б а р д а х. Человек человеку волк. С. 126-127).

Весной 1990 г. житель Калинина А. Е. Богатиков сообщил тверскому “Мемориалу” о том, что в 1943 г. он отбывал срок заключения в лагере на Дальнем Востоке. Вместе с ним сидел поляк из Осташковского лагеря, рассказавший, как в начале 1940 г. в Осташково среди военнопленных отбирали специалистов по радиоделу. Остальных позднее отправили в Мурманск (http://katyn.ru/index.php?go=Pagesamp;in=viewamp;id=626).

Однако расследования этих фактов не проводилось, вероятно, потому, что судьба многих польских пленных офицеров стала разменной монетой при отстаивании удобной для всех официальной версии. Проще считать, что они расстреляны в Катыни, Медном и Пятихатках.

“Научно-историческая экспертиза”

Как уже говорилось, существенный удар по советской версии катынского преступления нанесла “научно-историческая экспертиза” Сообщения комиссии Н. Н. Бурденко 1944 г., осуществленная в 1988 г. членами двусторонней советско-польской комиссии, польскими профессорами-историками Я. Мачишевским (сопредседатель комиссии), Ч. Мадайчиком, Р. Назаревичем и М. Войцеховским. Профессора признали выводы комиссии Н. Н. Бурденко, мягко говоря, “несостоятельными” (Катынь. Расстрел, С. 443).

Польская экспертиза стала ответом на позицию советской стороны в двусторонней комиссии по истории отношений между двумя странами, созданной в мае 1987 г. На втором пленарном заседании комиссии (1-3 марта 1988 г.) поляки выразили недовольство отсутствием у советской стороны “содержательной позиции” по катынской проблеме. Без ответа был оставлен очень важный для поляков документ — рапорт бывшего генерального секретаря Польского Красного Креста К. Скаржиньского о работе Технической комиссии ПКК в Катыни в 1943 г. Он был передан советской стороне ещё осенью 1987 г.

Наконец, по настоянию поляков катынская проблема всё же была внесена на обсуждение. И здесь начались коллизии. Советский академик А. Л. Нарочницкий выступил с обширной речью в защиту выводов комиссии Н. Бурденко. Польские профессора не согласились с подобной позицией, и возник вопрос о целесообразности существования комиссии.

Тогда советский профессор О. А. Ржешевский предложил польским коллегам ещё раз проанализировать логичность и доказательность выводов комиссии Н. Бурденко. В течение двух месяцев польские профессора осуществили экспертизу Сообщения комиссии Н. Бурденко. Выводы для советской стороны оказались неутешительными (Катынский синдром. С. 259-261).

В книге “Катынский синдром” утверждается, что польские эксперты в 1988 г. “не оставили камня на камне от всей системы доказательств комиссии Н. Н. Бурденко… Ложная версия о содержании польских военнопленных до сентября 1941 г. в трех лагерях особого назначения с использованием на дорожно-строительных работах и о проведении расстрелов немцами была убедительно опровергнута… Как следует из справок МБ РФ, таких лагерей в 1940 г. и последующих годах не существовало. Так называемый майор Ветошников (начальник лагеря N 1-ОН фигурировал как свидетель в сообщении комиссии Бурденко) службу в системе госбезопасности не проходил и является вымышленной фигурой” (Катынский синдром. С. 370, 371, 476).

Не будем касаться всей системы доказательств комиссии Н. Бурденко. Надо полагать, что недостатки в ней были.

Остановимся лишь на отрицании факта существования лагерей особого назначения, который являлся одним из краеугольных камней в системе доказательств комиссии Н. Н. Бурденко. Игнорировать существование этих лагерей польским профессорам позволило плохое знание ими советской системы и, прежде всего, советского секретного делопроизводства, а также косность советских чиновников. В СССР, а теперь и в России, если что-то засекречено, то засекреченная вещь, событие, человек, организация формально как бы перестают существовать. Так было и в ситуации с “лагерями особого назначения” под Смоленском, информация о которых засекречена до сих пор.

По поводу “вымышленности” личности начальника лагеря “особого назначения” N 1-ОН В. М. Ветошникова необходимо заметить следующее. В 1991 г. даже на официальные запросы следователей Главной военной прокуратуры СССР о местонахождении бывшего начальника Калининского областного управления НКВД генерала Токарева Д. С. приходили ответы, что такими сведениями КГБ не располагает (Катынский синдром. С. 354). Но разве это повод считать Токарева мифической личностью? Почему же Ветошникова польские профессора без всяких сомнений зачислили в вымышленные фигуры?

Как полагает журналист В. Абаринов, показания майора НКВД Ветошникова были изъяты из показаний свидетелей по “Катынскому делу” в связи с подготовкой к Нюрнбергскому процессу. “Советское обвинение в Нюрнберге стремилось исключить из Катынского дела какие-либо упоминания о том, что лагеря находились в ведении НКВД” (А б а р и н о в. Глава 5. “Нюрнбергский вариант”). Вот почему лагеря особого назначения стали “мифическими”.

В настоящий момент авторами найдены доказательства существования в 1940-1941 гг. в системе Вяземского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР к западу от Смоленска трех лагерей “особого назначения” — Тишинского лагеря N 1-ОН (он же Купринский АБР N 10), Катынского лагеря N 2-ОН (он же Смоленский АБР N 9) и Краснинского лагеря N 3-ОН (он же Краснинский АБР N 11). Прежде всего, это отчетные бухгалтерские документы Вяземлага за 1941 г. (объяснительная записка к годовому отчету Вяземлага НКВД СССР за 1941 г. по строительству автомагистрали Москва-Минск. ГАРФ, ф. 8437, оп. 1, д. 45).

О существовании Катынского лагеря (N 2-ОН) под Смоленском свидетельствует рассказ А. А. Лукина, бывшего начальника связи 136-го отдельного конвойного батальона конвойных войск НКВД СССР журналисту В. Абаринову. А. Лукин уверенно заявил, что в 1941 г. 136-й батальон охранял “три лагеря: Юхнов, Козельск и Катынь. Это я знаю”. Лукин, несмотря на давление Абаринова, всякий раз уверенно утверждал, что лагерь в Катыни существовал.

А. Лукин также рассказал, как проводилась в июле 1941 г. “операция по вывозу польского населения” Катынского лагеря. “Вопрос был очень сложный: надо эвакуировать, а немецкие самолеты над шоссейной дорогой летают на высоте 10-15 метров, все дороги загромождены беженцами, и не только шоссе, а и проселки. Очень трудно было, а машин было очень мало. Мы пользовались теми машинами, которые останавливали, высаживали беженцев, отнимали машины и в эти машины грузили польское население из лагеря Катынь” (А б а р и н о в. Глава 2. “Конец польского эксперимента”).

Рассказ А. Лукина фиксировала на видеокамеру группа редактора польского телевидения Анджея Минко. Но польская сторона принципиально избегает любых упоминаний о Лукине. И не только о нём. Всё, что противоречит польской версии, в Польше находится под негласным запретом.

Срыв эвакуации лагерей особого назначения произошел по распространенной причине советских времен, усугубленной войной. Вяземлаг со 2 июля 1941 г. согласно приказу НКВД СССР N 00849 от 2 июля 1941 г. перешел в подчинение от Главного управления лагерей железнодорожного строительства (ГУЛЖДС) к Главному управлению аэродромного строительства (ГУАС). В неразберихе первых дней войны Вяземлаг элементарно “потерялся” между двумя ведомствами.

Эвакуацию всех трех лагерей не удалось осуществить не только из-за стремительного прорыва немцев к Смоленску, но и из-за организационной чехарды — никто не хотел брать на себя ответственность за эвакуацию заключенных без приказа свыше. Ко всему этому добавилось и противодействие польских заключенных, которые использовали любую возможность для неповиновения лагерной администрации или для побега.

Польские профессора, проводившие в 1988 г. научно-историческую экспертизу выводов комиссии Бурденко, на основе “тщательного анализа линии перемещения фронта и обстоятельств взятия Смоленска”, будучи в Варшаве (!), установили, что версия о невозможности эвакуации лагерей с польскими военнопленными является “абсолютно неправдоподобной” (Катынский синдром. С. 479).

Удивительный вывод, если учесть, что даже российские историки и ветераны, непосредственные участники военных событий, по многим эпизодам войны, особенно начального периода, не могут выработать единого мнения. Великая Отечественная война отличалась большим количеством “неправдоподобных” эпизодов. Кто мог предполагать, что вермахт через две с половиной недели после начала военных действий окажется под Смоленском?