Новый год в октябре - Андрей Молчанов

Михайлов потемнел, как ужаленный. Снял очки. Начал протирать их стекла с таким усердием, что рисковал проделать в них дыры.

Слушай, — сказал он неуверенно, ты…выбирай слова. За такой поклеп можно и…

А это не поклеп, — мягко перебил Прошин. — Это константация печального факта.

Ты поставил в генератор технологическую, не покрытую лаком печатную плату. Ты надеялся на балтийские туманы, друг Михайлов, и черные твои надежды оправдались.

Ч-чушь какая-то! — Михайлов рассматривал мысок своего ботинка. В лице его было что-то бесстрастно-козлиное.

Ах, Михайлов, нехорошо. Youre a shady type?

Что?

Я говорю темная ты личность, преступный тип. Диверсант. Почему же ты английский не изучаешь? А еще в Австралию навострился. Ты вообще-то что можешь сказать? Ит из вери нессесри бат итс вери диффикульт, да?

Михайлов деланно засиеялся. Прошин тоже.

Да, — коварно улыбаясь, продолжал Алексей, — все тайное становится явным. Права пословица. Ворюга ты брат и вредитель.

Это наглость, — задумчиво сказал Михайлов, пуская колечки дыма в потолок.

Это откровенность, — столь же задумчиво отозвался Прошин. — И мы часто путаем ее то с наглостью, то с лестью.

Но все нуждается в доказательствах, извиняюсь… — Михайлов расплылся в улыбке, но глаза у него были маленькими и злыми.

В доказательствах? А вот тут уж ты братец, наглец! Впрочем, доказать труда не составит. И будет это выглядеть так: иду, сообщаю, дело оперативно проверяется…

Ну и… — произнес Михайлов дрогнувшим голосом, — что ты хочешь… по этому поводу… например?

Да, успокойся, — милостиво отмахнулся Прошин. — Никуда я не иду и ничего не сообщаю. А ты бери бумажку и пиши заявление на имя директора.

Михайлов, поколебавшись, взял авторучку.

Во-первых о своих художествах. — Прошин сверлил его затылок неподвижным взглядом. И поподробней, пожалуйста.

После непродолжительных пререканий Михайлов накропал несколько предложений. Закончил: «…в чем и сознаюсь».

Не раскаиваясь, — заметил Прошин, отбирая листок. Пояснил: — этов целях моей личной безопасности и вообще для нашего дружественного сосуществования в дальнейшем. Теперь… — Он выдернул из пачки новый лист, придвинув его раскисшему донельзя противнику. — Тоже на имя директора. Пиши: «Ввиду непредвиденных семейных обстоятельств, я, Михайлов… свои инициалы ставь… отказываюсь от работы в австралийском институте космических исследований…»

Михайлов с силой зажмурил глаза, но написал…

Прошин сложил листочки и сунул их в сиреневую полиэтиленовую папочку.

Чистая работа, — сказал Михайлов, жалко улыбаясь.

Грязь одна, — отозвался Прошин, засовывая папочку в сейф. — Примитивный шантаж. Гуляй, Михайлов, чего там… Ты более не интересен мне. Ты свободен и я отпускаю тебе грехи. Кстати, на будующее: влезать в подобные аферы категорически не рекомендую.

Заиграешься и сгоришь. Потом к чему тебе это? Ты способный, эрудированный мальчик и многого добьешься, если будешь хотя бы умеренно честен.

А ты не заиграешься? — спросил Михайлов ядовито. — Ты неуязвимый, да? Не спорю — нагрел ты меня нормально, но и тебя нагреют, не распускай перья. Найдутся люди! Человека без поражений нет, как и без родимых пятен!

Представь, насчет родимый пятен — у меня ни одного!

Значит, по примете несчастен ты, Лешенька…

Угу. Скажи это больным меланомой.

Кому? А… Остри, сегодня твой день.

Понимаешь, — сказал Прошин печально, — в последнее время я тоже склоняюст к жизни честного человека. Ее трудно начать, как всякую непревычную и утомительную работу, но она восхитительна, черт побери! Но вот как ее начать? Подсказал бы кто… А, Михайлов? Ты-то ведь не подскажешь, не сечешь ты в этом вопросе… Ну да ладно. Иди.

После того как Михайлов, страшно хлопнув дверью, покинул кабинет, Прошин долго сидел с загрытыми глазами, отдыхая и переваривая сладкий плод победы. Затем встал, походил по кабинету. Скукота. Хоть бы приятель какой завелся, посидели, поболтали… Да только откуда их взять, приятелей этих?

Явился Глинский, положил на стол пухлую папку.

Все! Мы квиты, Леша. Вычисления сделаны полностью, теперь разрешите откланяться.

Разорвав веревочные тесемки, Прошин быстро просмотрел бумаги. Неплохо. Кусочек готов. Теперь расчеты от Авдеева и — докторская… Профанацией от нее попахивает… Но, может, запах отобьет Поляков?

Прошин покосился на диск телефона и мысленно набрал номер. Нет, спешить не стоит.

Это козырь крупный, он хорош под конец игры, он страховка. А за такую страховку платят по сумасшедуим счетам. Подчас головой. Потому как он, Прошин, играет изредка, а Поляков- много, крупно, нагло, и если оплошает страховочка, лети не в яму, а в пропасть, где синяками и царапинами не отделаешься…

Я могу идти? — спросил Глинский с вызовом.

А, — Прошин поднял глаза от бумаг, — моральный перерожденец… Можешь. Только сначала поясни, почему такой недовольный вид?

Почему? Не ясно? Кончилась… наша дружба. Я все понял! Авдеев…он… ничего не знает! И это часть твоей диссертации. Я сделал ее, да! Подавись! Короче… бывай здоров.

С сегодняшнего дня я занимаюсь анализатором.

Нет, отозвался Прошин. — Поезд дальше не пойдет. Освободите вагон. Вы не занимаетесь анализатором. Вы будете добивать тему «Лангуст».

Леш, — просяще сказал Глинский. — Не трогай меня, а? Давай по-хорошему, без мести и злобы…

Без мести и злобы, — раздумчиво повторил Прошин. — Ладно, ступай. А если невмоготу будет, — возвращайся. Поезд пока стоит… Но запомни: как бы они тебя ни улещивали, против меня не становись. Удавлю. Ты знаешь.

Сергей рассеянно кивнул и вышел, в дверях столкнувшись с Навашиным.

О-о-о! — радостно протянул Прошин, поднимаясь навстречу. — Кого я вижу?

Наконец-то есть с кем потолковать по душам.

Навашину он обрадовлася. Он любил этого грустного, странного человека, чей итнеллект был истинен в отличие от интеллекта того бойкого, кусачего племени философствующий трепачей и умников, что на десять лет вперед знали, когда, сколько и где им надо взять от жизни.

Навашин молча положил на стол лист бумаги.

Так… — Отгибая непослушные уголки, Алексей зачитал: — «Заявление. Прошу уволить…» Все же решил отправиться в свои горы? Так… — повторил он, перебирая валяющиеся на письменном столе карандаши.

Это был удар. Опять просчет! А как он нуждался сейчас в математических расчетах докторской! И кто теперь переубедит Лукьянова?

Только не надо меня упрашивать, — тихо сказал Навашин.

Да, да, — пробормотал Прошин. — Конечно. Я понимаю. Мне просто очень тяжело расставаться с тобой, Рома. Слушай! Дружеская просьба. Задержись на две недели. Я… прошу. У нас огромная работа — анализатор. На карту поставлены жизни людей. Это не лирика и не демагогия. Факт.

Что дадут две недели? — спросил Навашин устало. — прибор вы будете делать годы.

Верно, — быстро откликнулся Прошин. — Но мне нужны хотя бы некоторые расчет ты.

Какие именно?

Прошин сбивчиво пояснил.

Много, — качнул головой Роман. — Я должен сидеть с утра до ночи полмесяца, не выходя на работу.

И сиди! Работай. Пей чай.

Прошин ждал ответа… Согласие означало, во-первых, роскошную математическую стыковку всех трех частей докторской, во-вторых, стыковку, сделанную вдалеке от всевидящих глаз Лукьянова.

Хорошо, — сказал Роман в сомнениях. — Но это будут ровно две недели.

Я тебе очень благодарен, станина, — проникновенно сказал Прошин. — Ты все же благородный человек… И это чистосердечные слова. У меня еще… один разговорчик имеется

, продолжил он и замолчал, понимая, что разговорчик будет последним, Навашин пройдет мимо, исчезнув, как сотни других прохожих, но с другими то ладно, а с этим он так и не поговорил, и поговорить не успеет, потому что разговорчик — вранье, а разговор еще не назрел, и, верно, уже не назреет. Жаль! — Сейчас я посыящу тебя в одно дело… — начал Прошин. — Оно вызовет у тебя усмешку над глупостью нашей и суетностью… В общем, тему «Анализатор» могут прикрыть. Она идет без денежных расчетов с медиками, благодаря, скажем так… попустительству директора.

Почему бы медикам не оплатить работу?

Да там тоже черт знает что! Денег нет! И чтобы их дали, онкологам надо убедить своих боссов. А как? Доказательств кот наплакал. Но дело в другом. Наши ребята пошли на принцип и начали делать сканирующий датчик, а там, в верхах медицинских, кое-кто… хочет многоячеечную бодягу.

Смысл? Результат тот же, а датчик-планка дешевле.

Видимо, там идет своя игра, — многозначительно произнес Прошин. — А как такое дело объяснишь нашим балбесам? А?!

Все это глупо и… — поморщился Навашин раздраженно.

От чего ты и бежишь, — сочувственно кивнул Прошин. — Я один понимаю тебя.