Никто, кроме тебя - Алиса Селезнёва

своими старыми фотографиями и принялся показывать мне, поминутно спрашивая, не узнаю ли я кого-то из его знакомых и родственников. Я, конечно, на всякий случай посмеялась, но шутку эту оценить не смогла. Как я вообще могла узнать кого-то из его друзей и родственников, если была их младше как минимум лет на сорок да и выросла в другом городе? Но Николая Андреевича, по-видимому, такие аргументы не смущали, настолько не смущали, что позавчера он почти вприпрыжку побежал на местный рынок за клюквой и попросил меня сделать клюквенный морс, но, когда я выполнила эту просьбу, остался недоволен и битый час бормотал что-то вроде: «Не так, совершенно не так…»

Впрочем, ко мне своего отношения он не поменял и по-прежнему оставался добрым и внимательным, а потому его поведению с морсом и альбомом я могла найти только одно объяснение: к старику начала подкрадываться деменция.

И с этим нужно было что-то делать. Причём срочно. «Если выписать какое-нибудь лекарство, типа мемории сейчас, то все его странности быстро сойдут на нет, – рассуждала я, собирая волосы в косу и убирая под шапку. Болезнь только-только начала грызть его рассудок, и остановить её вполне возможно. Я видела, а потому знаю. У нашей соседки по площадке было что-то подобное. Ей всё время мерещились посторонние люди в квартире, хотя жила она абсолютно одна, и к ней никто не ходил.

Может, и Николая Андреевича стоит сводить к психиатру, но имею ли я на это право? Я ведь всего лишь квартирантка, а у него есть зять, и рано или поздно он заметит, что с тестем что-то не так и отвезёт в больницу. Правда, Роман так редко у нас бывает. И что будет, если он заметит слишком поздно?..»

– Возьми-ка вот это.

Николай Андреевич так резко появился в прихожей, что от неожиданности я уронила на пол один из своих капроновых шарфиков. Два дня назад землю наконец-то укутал толстый слой снега, на улице стало ещё холодней, чем было, лужи подстыли, а на асфальте образовалась тонкая ледяная корка, настолько скользкая, что, ковыляя по ней, люди напоминали друг другу пьяных уток. А ещё у меня запершило горло, и Николай Андреевич, услышав мой кашель, два раза за ночь приносил мне горячее молоко с мёдом.

– Возьми, возьми, – проговорил он, протягивая серый треугольный платок с люрексом. – Он очень тёплый. Не синтетика – шерсть. Чистая ангорка. Сейчас таких не делают.

Поглядев на люрекс, я кашлянула и вспомнила о бабушке и оставленном дома тёплом шарфе. Последняя поездка в Ч*** всё ещё отдавалась в сердце чёрной обидой и болью. «Смешно даже, – усмехнулась я, – десять дней прошло, а ты, Света-конфета, всё никак не можешь успокоиться».

– Ходишь с голой шеей, вот поэтому и простудилась. Один капрон и шапка тонкая. Не пойдёт так! Надо о себе заботиться смолоду. – И воспользовавшись моей растерянностью, Николай Андреевич набросил на меня косынку клином вперёд, обмотал концы вокруг шеи и затянул их на лёгкий узел. – Видишь, как хорошо, и к глазам твоим подходит.

Я улыбнулась. Платок действительно был очень мягким и тёплым.

– Это Вашей дочери, да? Наташи?

– Наташи, – согласился он, – но тебе сейчас нужнее, поэтому бери насовсем.

Я кивнула, но, бросив в карман ключи с тумбочки, пообещала себе, зайти вечером в магазин и купить что-нибудь похожее. Уж очень сильно мне не хотелось носить вещи покойницы.

Ехать мне предстояло в общежитие. Вера на протяжении почти всего октября и большей половины ноября разворачивала в своей комнате пункт приёма вещей для бездомных. Старую одежду и одеяла ей несли со всей округи. Ума не приложу, как только комендант разрешила. Вероятнее всего, Вера заручилась поддержкой декана или даже ректора, которые страсть как любили всякие социальные проекты.

И так как вещей набралось не просто много, а фантастически много, Вера упросила меня помочь ей, ссылаясь на то, что по субботам у меня планов всё равно не бывает, личной жизни нет, а решением контрольных работ можно заняться и в воскресенье утром. Скрепя сердце, я согласилась и, наплевав на больное горло, бросилась в общагу помогать лучшей подруге.

Первый этаж встретил меня привычными серостью и мрачностью. Та же вахта в жёлтом пластике, та же лестница, ведущая на верхние этажи, та же местами пошарпанная, бело-коричневая плитка на полу – всё осталось прежним, как будто и не было тех полутора месяцев, что я жила на проспекте Декабристов.

– А, Света, ты? – пожилая узкоглазая вахтёрша по национальности, скорее всего, казашка улыбнулась мне по-матерински ласково. – Как твои дела?

– Всё в порядке, Нурия Мирзахметовна, – ответила я на её улыбку, подойдя ближе. – Снимаю комнату у одного очень хорошего человека. Он ко мне как к дочке относится.

На последнем слове я скривилась, но вахтёрша вряд ли заметила. Нурзия Мирзахметовна всегда относилась ко мне по-доброму и единственная из всех работниц общежития проявила сочувствие, когда комендант составила рапорт о моём выселении.

– Ну и хорошо, – вахтёрша кивнула и даже высунулась из окна, видимо, собираясь сказать что-то ещё, но, махнув рукой, передумала.

По последним ступенькам лестницы уже спешила вниз Вера, сжимающая в руках только свою чёрную кожаную сумку да плотный зелёный пакет с чем-то звенящим. Удивиться я, однако, не успела, потому что вслед за ней семенили три здоровенных парня, каждый из которых нёс по четыре громадных мешка.

Вид Веры мне не понравился сразу. Лицо опухшее, глаза красные, подбородок трясётся. С моей подругой было явно что-то не так, и я, не теряя времени, решила спросить её об этом.

– Мама звонила минут пятнадцать назад. Ты ведь знаешь: папа у меня на металлургическом заводе работает, и там какая-то авария случилась. В общем, у папы обожжено больше пятидесяти процентов тела. Не знаю, выживет ли он после такого…

Голос у Веры дрогнул, а по щекам водопадом заструились слёзы. Недолго думая, я сгребла её в охапку и тихо прижала к себе. Так мы и стояли минут пять или шесть, пока она окончательно не выплакалась.

– Надо верить в хорошее, – прошептала я, когда она наконец отстранилась. – Не вздумай, настраивать себя на плохое. Мысли материализуются. Даже думать не смей, что он умрёт. Твой отец выкарабкается! Слышишь, Верка, выкарабкается!

Вера покачала головой и стёрла слёзы тыльной стороной ладони. Уверенности в её потухшем взгляде не прибавилось ни на грамм.

– Светка, – она