Семен Палий - Мушкетик Юрий Михайлович

— Пане пулковник ко мне когда-то тоже бардзо добрый был. Когда казаки шли на Вену через наше село, какой-то пьяный хотел отнять у меня последнего коня, а пан пулковник не дал, он в хату заходил воду пить, гостинцы давал детям, Помнит, пане пулковник?

Палий никак не мог вспомнить то, о чем говорил Януш, однако сказал, чтобы не обидеть:

— Как же не помнить — помню. А теперь почему ты не в своем селе?

— Забрал меня с собой в замок пан Замойский. Жена и дети там остались.

— Не знаешь, Януш, что делается в Фастове?

— Не знаю. Еднак знаю, что паны из Подолии тикают, Ну, хай пан курит на здоровье, а я пойду, — управитель хватится, обоим беда будет.

— Спасибо, Януш.

Палий оторвал кусок бумаги, свернул цыгарку и с наслаждением затянулся душистым крепким дымом.

Теперь полковник каждый день читал принесенную Янушем книжку, которая оказалась «Александрийской войной» Цезаря, без переплета и титульного листа.

Через два дня Януш пришел снова и подал завернутый в полотно хлеб, кусок сала и две большие луковицы.

— Что нового, Яиуш? — спросил Палий.

— На той неделе хлопы из нашей деревни дрова привезут в замок. Я уже говорил с одним. Пусть пан пулковник будет ожидать. Решетку вынем. Это легко сделать. Ты в замке спрячешься, а через ночь уйдешь.

— Януш, а стража?

— Жолнера, который будет на часах, мы свяжем, а потом…

Януш не договорил. Он оторвался от окошка и метнулся в сторону. Возле замка проходил часовой.

На третий день Палий уснул над книжкой, забыв ее спрятать под солому. Утром надзиратель увидел книжку и кликнул охрану; при обыске нашли и табак. Несмотря на просьбы охраны, которая боялась, что ей за недосмотр крепко попадет, надзиратель отнес книжку и табак региментарию Дружкевичу. Тот приказал привести Палия в зал, где он всегда чинил допросы. Когда Дружкевич вошел в зал, там уже были все помощники региментария и гости — окрестные шляхтичи.

— Вот на, полюбуйся, — бросил Дружкевич на стол перед Вильгой «Александрийскую войну». — Хлоп развлекается. Кто бы мог ему это передать и зачем? Пусть уж табак… Мне прямо не верится, чтоб он ее читал, хотя надзиратель говорит, книжка была раскрыта.

Жолнеры ввели Палия. Он был оборван, худ, из-под нахмуренных бровей строго смотрели смелые глаза.

— Что ты с книжкой делал? — спросил Замойский.

— Рвал на цыгарки.

— Кто тебе ее передал?

— Какой-то шляхтич из драгун.

Вильга переглянулся с комендантом замка.

— Неужто и среди нас есть нечисть? — пододвинулся к Дружкевичу Вильга и прошептал: — Разберись, а то чего доброго…

— Сам знаю, — отвернулся Дружкевич.

Он не любил Вильгу: знал, что тот, стремясь стать региментарием, уже не раз нашептывал королю, что, дескать, региментарий не умеет прибрать к рукам фастовеких хлопов и только дразнит их, а вот он, Раймонд Вильга, быстро укротил бы это быдло.

— Слушай, ты, — обратился к Палию комендант замка, — хоть ты и не признался нам, мы все равно знаем, зачем ты в Киев ездил и куда письма писал.

— Я своими глазами тебя там видел, — отозвался из угла какой-то шляхтич.

— Плохо, что я тебя там не видел, — обернулся к нему Палий, узнав киевского судью Сурина, который, слушая допрос, играл в шахматы с каким-то паном.

Палий огляделся и умолк, понимая, что бросает слова на ветер. Он повернулся к окну и смотрел, как на ветке вяза воробей чистит клюв.

Дружкевич нахмурился, — такой разговор не входил в его планы.

— Пане полковник, ты лучше садись, надо посидеть перед дорогой, особенно перед дорогой домой, не то удачи не будет.

Палий еще не понимал, куда клонит Дружкевич, но догадывался, что региментарий придумал какой-то новый ход, и был убежден, что его не отпустят. Все же в голове промелькнуло: «А может, все-таки удастся обвести шляхту?»

— Пане полковник, — Дружкевич говорил на чистом украинском языке, — зачем нам ссориться, ты ведь тоже шляхтич, разве ты от короля не получал подарков, разве не он разрешил селиться в Фастове?

— Я не в долгу перед королем. Никто другой — я столько лет ходил против татар. Пропусти я орду, много бед наделала б она украинскому народу, однако и Польше было б не сдобровать: бессильны вы оборонять свои земли. То правда, что мне король дал разрешение селиться, но разве не вы первые нарушили договор?

— Ну, тут мы квиты, — снова начал Дружкевич, расстегивая верхние крючки расшитого кафтана: — если бы твои казаки не трогали шляхту, все было б хорошо. Однако речь не об этом. Разве мы не можем жить мирно? Вот живут же сейчас и твои казаки и вельможное панство в Фастове в согласии. Мы только хотим укрепить фастовский гарнизон: мало что может случиться? И от татар спокойнее, да и Москва письмо прислала — очень царь на тебя гневается. Пишет, что ты людей с левого берега переманиваешь, грозился казнить тебя, да король за тебя в письме просил.

— Это уж брехня, — усмехнулся Палий. — Может, и в яму посадить царь приказал?

Дружкевич будто не слыхал этих слов и продолжал:

— Вот мы и хотим сделать из Фастова настоящую крепость. Не совсем ладно построена, надо подправить, укрепить ее кое-где, а казаки не дают. Напиши, чтобы пустили, тогда и сам поедешь в Фастов.

— Не бывать этому, — поднялся полковник, и кандалы зазвенели на его руках. — Зачем лицемеришь, региментарий, не для того я крепость строил… И натравить меня на Москву вам не удастся. В Москве знают, что посполитые от Мазепы ко мне бегут. Слободская Украина тоже под Москвой, а вот оттуда не бегут.

— Так не напишешь? — поднялся и Дружкевич.

— Нет, — твердо оказал Палий. — Зря ты время терял, не напишу.

— А знаешь, если так, перед какой ты дорогой сидел? — злобно прошептал региментарий.

— Знаю, однако не боюсь, какая б она ни была. Не я первый погибну от вас на колу, много наших людей приняли через вас смертную муку. Можете убить меня, только пусть руки мои отсохнут, если я напишу такое письмо. А еще скажу, что найдутся и на ваши головы казацкие сабли. И не только сабли казацкие, а и косы ваших же хлопов.

— Нет, ты у нас так просто не умрешь. Гей, гайдуки, возьмите его! — почти закричал региментарий.

Глава 7

ОБОЗ КУПЦА

По дороге на Мариенбург медленно двигался большой обоз чумацких возов. Видно было, что ехали издалека: усталые волы нехотя переставляли ноги, жевали жвачку и лениво помахивали хвостами, отгоняя надоедливых мух; давно не мазанные колеса жалобно скрипели, так что, не видя их, можно было подумать, будто над степью летит большой клин журавлей. Чумаки сонно похлестывали волов, покачиваясь на тугих мешках. Рядом с обозом, перебросив ноги через шею небольшого чалого коня, в широком московском кафтане, в казацких шароварах, заправленных в сапоги, ехал дородный человек лет пятидесяти. Так одевались тогда украинские и русские купцы. Купец обогнал обоз и, подъехав к переднему возу, бросил поводья на шею коня, а сам спрыгнул на воз и примостился рядом с погонщиком, тоже немолодым человеком.

— Гей! — взмахнул тот батогом. — Даже волы пристали, когда такое чудище на воз свалилось, — сказал он купцу.

— Какое там чудище, может, пудов пять всего и наберется, — промолвил купец, вытирая зеленым верхом шапки запыленное лицо. — А почему у тебя, Корней, воз так пищит? Ты хоть бы поплевал на оси.

— Скажешь тоже! Сам и плюй, если на деготь денег пожалел. Я давно приметил, что тебе больше к лицу купцом быть, чем казаком, да уж молчал.

— А на кой бес тебе тот деготь? Или думаешь еще на гостинцы наторговать?

— Неужто мы возы бросим?

— Не привяжешь же их коням за хвосты… А то, может, ты волов на возы посадишь, а дегтем себе зад намажешь, чтоб способней было сбоку бежать? — купец хлопнул Корнея по плечу.

— Нет, я думаю тебе тем дегтем усы подкрасить, когда ты к жинке возвращаться будешь, не то не узнает тебя и выгонит: «Мой Абазин, скажет, с усами был, а это какой-то немец, только крысиные хвостики торчат вместо усов».