Фет - очерки жизни и творчества - Борис Бухштаб

Фет достиг тех жизненных целей, за которые бился с молодых лет до старости. Но покоя и удовлетворения не было.

Чувства спокойной удовлетворенности Фет вообще не знал. Тургенев писал о нем И. П. Борисову «Я не знаю человека, который мог бы сравниться с ним в умении хандрить». И. П. Борисов со своей стороны постоянно описывает Тургеневу мучительный характер Фета, подверженного приступам тоски, раздражения и отчаяния «И чем плач его слышится сильнее, тем лучше для него. Без этого нет ему и жизни. Окружите его всевозможными довольствами и со всех сторон безмятежным покоем — и он тотчас умрет и морально, и физически». Комментатор писем Борисова E. M. Хмелевская основательно замечает «Резкие переходы от кипучей энергии к полному упадку сил, приступы тоски и меланхолии, по временам мучившие Фета, очевидно, являлись признаками психического недуга, унаследованного им от больной матери».

Социальное положение Фета формально было теперь таким, какого он желал. Но жестоко раненное смолоду самолюбие не удовлетворялось достигнутым и требовало все новых компенсаций.

Крупной компенсацией была для Фета возникшая в 1886 г. дружба с великим князем Константином Константиновичем, писавшим посредственные стихи под инициалами К. Р. Письма Фета к К. Р. — психологически любопытные документы. Молодой поэт хочет встать к Фету в отношения ученика к учителю — Фет не сходит с позиции «вернопреданности» «августейшему поэту». «Милостиво», «изволили», «осчастливили» — такова лексика его писем к К. Р. Он неумеренно расхваливает стихи К. Р., — может быть, даже искренно; быть может, «письмо с короной золотой» настолько дурманило Фета, что «августейшие» стихи казались ему прекрасными.

Фет написал Константину Константиновичу и его жене много поздравительных, благодарственных и тому подобных стихов. Через Константина Константиновича он получил возможность поздравлять его сестру — греческую королеву, дочь его сестры, мужа этой дочери — великого князя Павла Александровича. Эти стихи Фет включал в свои сборники. Он, очевидно, мечтал о сближении с царским двором. Открылся путь и к этому.

В современной Фету критике его имя обычно сближалось с именем Майкова. Майков был тоже человеком реакционных воззрений, но вел себя осторожнее и никогда не был отчужден от литературы. Поэзия его была понятной, солидной, никого не эпатировала. Гораздо менее талантливый, чем Фет, Майков пользовался гораздо большей популярностью, считался в консервативных кругах лучшим поэтом своего времени и преемником Пушкина. С юных лет совмещая поэзию со службой (главным образом в цензурном ведомстве), он еще не старым дослужился до «генеральского» чина действительного статского советника, а в 1888 г., к 50-летнему юбилею литературной деятельности, был награжден чином тайного советника.

Фет буквально заболел желанием также получить какое-то отличие к литературному юбилею. Не служа, он не мог претендовать на высокий чин, но его больше устраивало получить придворное звание камергера. По малому его чину это оказывалось делом трудным. Но, пустив в ход приобретенные в жизни связи, Фет добился своего. В нетерпении он указал датой своего юбилея 1889 г., хотя начал печататься в 1840 г., а не в 1839-м. Больной старик, еле двигающийся от удушья, мучит себя дворцовыми приемами, сидит из-за них в городе в летнюю жару, тешится своим званием, являясь в камергерском мундире всюду — куда следует и куда явно не следует.16

Друзья поздних лет жизни Фета отнюдь не были людьми радикальных взглядов, но его социальное поведение они считали постыдным. Полонский осторожно пытается разъяснить Фету непристойность таких выражений, как «Я робко за тобой пою», в стихах Фета Константину Константиновичу. Страхов после получения Фетом камергерства пишет Толстому «Я вам пожалуюсь на Фета, который так испортил себя в моих глазах, да и не в моих одних».

А Фета не удовлетворяет классовое сознание и идейные позиции его теперешних друзей. 23 января 1888 г. он пишет С. А. Толстой «Окруженный небольшим числом европейски образованных людей, назову Коршей — отца и сына, Грота — отца и сына, Соловьева — отца и сына, Страхова, я много раз пытался передать им то, что мне хотелось сказать, но каждый раз убеждался, что они не понимают меня, не потому, чтобы были неспособны к пониманию по умственному развитию, а потому, что <…> не поместные дворяне». В письме Фет сетует на переход культурной гегемонии от дворян к разночинцам и на классовую слепоту дворян-помещиков, которые «и не подозревают, что все, что подается им из враждебного лагеря, клонится к скорейшему их истреблению».

В конце XIX в. не было другого крупного русского писателя, который так откровенно, как Фет, исповедовал бы убеждения «дикого помещика», — можно сказать, выпячивал их с таким юродством. Он негодует на дворянство за освобождение крестьян.17 Он уверяет, что только дворяне одарены подлинным художественным талантом.18 Он протестует против допущения к высшему образованию людей из низших слоев общества19 и утверждает, что университетское образование — источник политического разврата. А. П. Чехов записал в своем дневнике «Мой сосед В. Н. Семенкович рассказывал мне, что его дядя Фет-Шеншин, известный лирик, проезжая по Моховой, опускал в карете окно и плевал на университет. Харкнет и плюнет тьфу! Кучер так привык к этому, что всякий раз, проезжая мимо университета, останавливался».20

Перед нами прямо-таки плакатный реакционер-помещик, яростный борец за интересы своего класса. Однако плакат выполнен в тонах гротеска. Гротескно, что призванность к поэзии одного лишь дворянства декларирует поэт, добывший дворянство обманом, что крепостное право оплакивает землевладелец, самую возможность стать помещиком получивший лишь благодаря отмене крепостного права, что против высшего образования для «подонков» протестует человек, стоявший в студенческие годы на очень невысокой ступени социальной лестницы. В яростном максимализме Фета сказывалась не только ярко выраженная у него любовь к крайностям, к эпатажу, к запальчивым парадоксам и «острым углам». Здесь прежде всего сказалось страстное стремление убедить себя и других в том, что он подлинный дворянин, «трехсотлетний Шеншин».

Среди газетных публицистов той поры были, конечно, такие, которые могли сравняться с Фетом в реакционности. Но в них Фета раздражали недальновидность и казенный оптимизм. В последний год жизни он пишет К. Р. «Я не согласен с Говорухой касательно вымирания у нас революционной жилки. Конечно, я могу надеяться, что не доживу до печальных результатов такого направления, но грустно и неблагородно думать, что „apres nous le deluge"». (После нас хоть потоп» (фр.).