Следы ведут в Караташ - Эдуард Павлович Зорин

руками в стороны, как бы подчеркивая этим жестом свою полную непричастность к тому, что происходило в те мрачные годы.

— А теперь? — сухо сказал Хаузен.

— Теперь — совсем другое дело, — быстро проговорил Ратте, и глаза его оживились. — Теперь мы с вами по одну сторону баррикады. Идет борьба. Борьба между коммунизмом и свободным миром...

— А при чем здесь я, археолог, гуманист? — удивленно спросил Хаузен.

Ратте усмехнулся.

— Все вы, ученые, наивны. Ну и что ж — гуманист? Вы и тогда были гуманистом, помните?..

— С тех пор многое изменилось. Я ушел от политики, — Хаузен отвернулся.

— Зато политика пришла к вам...

Глаза у Ратте были с хитрецой.

— Знаете, что послужило причиной ваших треволнений?..

— Нет, а что?..

— Ваша профессия, Хаузен.

— Моя профессия?

— Да-да, не удивляйтесь, — ваша профессия...

Хаузен с сомнением покачал головой.

— Точнее, находка, сделанная вами в Сьерра-Мадре.

— Шар?

— Вот видите, вы обладаете незаурядной проницательностью, Хаузен. Из вас вышел бы неплохой разведчик.

В торжествующем голосе Ратте звучала издевка.

— Бросьте морочить мне голову! — возмутился Хаузен.

Ратте встал, спокойно посмотрел на часы.

— К сожалению, мне пора...

Он налил в свою рюмку вина и взял шляпу.

— Так вы подумайте, доктор...

Поникший Хаузен, сидя у стола, вспоминал, как все это случилось.

Сначала они долго ехали в автомашине. Хаузен вырывался, но Ратте знал разные приемчики. Он дал ему почувствовать свою силу... Так продолжалось что-то около часа, потом они въехали в широкие ворота загородной виллы. Ратте сказал, что сопротивляться бесполезно, да и не нужно — Деламбер собирался совершить над Хаузеном насилие, а друзья спасли его. Теперь он в полной безопасности. Если угодно, доктор может пройти в виллу и принять там душ. Джон Сноу проводит его... Хаузен осмотрелся и пришел к малоутешительному выводу, что пытаться бежать отсюда бессмысленно. Вилла была под постоянным наблюдением. Неизвестные в штатском бродили между деревьями сада и вдоль высокой каменной ограды.

«Зачем я им нужен?» — мучительно думал Хаузен.

Утром, часов в пять, его разбудил голос Джона Сноу. Джон Сноу стоял у кровати и подавал доктору одежду.

— К чему такая спешка? — спросил Хаузен.

— Нас ждут внизу, — коротко бросил Сноу.

Они спустились в небольшой полукруглый зал с черным роялем в углу. От стен отделилось человек пять или шесть в темных непромокаемых плащах. Доктора окружили, и все двинулись через сад к потайному выходу за беседкой.

Доктор услышал шум прибоя. Внизу, под скалами, вздымалось море.

Они сошли по гладко отшлифованным ступеням. Сноу все время поддерживал Хаузена под руку и предупредительно шептал:

— Осторожно, здесь поворот... Прошу вас, осторожно.

Недалеко от берега болтался в воде длинный черный предмет.

Один из сопровождавших посигналил фонариком. С моря ответили. Из мрака вынырнула легкая лодка на бесшумно работающих винтах...

— Субмарина-батискаф, — сказал Сноу. — Эта штука может погружаться на глубину до пяти километров...

Хаузен бессмысленно смотрел в полированную поверхность стола...

— Хотите прогуляться? — предложил Сноу.

— Послушайте, Джон, — сказал Хаузен. — Какую роль играете вы в этом гнусном деле?

Непроницаемый Сноу мягко улыбнулся:

— Роль вашего ученика, профессор...

— Бросьте дурачиться.

— Честное слово.

— Вы ходите за мной, будто надсмотрщик...

— Я приставлен к вам.

— Кем?

— Ратте.

— Ратте — бывший нацист.

— Это меня не касается.

— Он был комендантом концлагеря.

— Впервые слышу.

— Ратте сжигал людей в крематориях...

— Может быть.

— Он расстреливал...

— Вероятно.

— Ратте — садист...

— Ну и что ж?..

— С вами невозможно разговаривать!

— А вы молчите, профессор. Так будет лучше, — и для вас, и для других. Зачем тревожить старые раны?..

— Вам меня не понять, Сноу, — горько сказал Хаузен. Сноу промолчал.

— Так вы не хотите прогуляться? — снова предложил он.

У него было спокойное, невозмутимое лицо.

— Ладно, — сказал Хаузен. — Гулять так гулять...

Сноу отлично вел машину.

Хаузен соображал: «Закричать?.. Выброситься?..»

Сноу предупредил, не поворачивая головы:

— Будьте благоразумны, профессор... Хотите биться об заклад, что не позднее, как через час вы бы раскаялись в своем поступке?..

— Н-не понимаю, — произнес Хаузен.

— Скоро поймете.

Они выехали за городскую черту. Справа, за покосившимися хибарами рабочей окраины, дымили еще высокие трубы заводов, а слева уже тянулась лиловая береговая полоса, за которой маячили в море безмятежные силуэты кораблей.

— Вот вы и на родине, — задумчиво проговорил Сноу.

— Увы, — сказал Хаузен. — Хоть я и на родине, но не ощущаю от этого особой радости.

Сноу круто свернул на проселок. Хаузена прижало к сиденью. Он выпрямился и снова стал смотреть в окно. Небольшая деревенька с красными черепичными крышами промелькнула и скрылась в глубокой зелени. Впереди раскачивался присадистый зад голубой гоночной автомашины.

Сноу поморщился — он не выносил конкуренции на дорогах. Ожесточенно нажал на газ. Теперь все за окном слилось в сплошную зеленую полосу. Асфальтированный проселок стремительно нырял под колеса.

Несколько секунд гоночная автомашина и машина Сноу шли рядом. Хаузену показалось, что он узнал профиль человека, сидящего за спиной шофера. Человек двумя пальцами приподнял занавеску. Ратте.

Сноу с ожесточением выжимал из двигателя все новые и новые километры. Гоночная осталась далеко позади.

Они пересекли большой луг с высокой сочной травой, свернули с асфальта и спустились в глубокий овраг. Сюда не доставало солнце; по самому дну, виляя в кустах, журчал прохладный ручей.

Сноу остановился и, хлопнув дверцей, вышел из машины. Он сел перед ручьем на корточки и стал пригоршнями пить воду... Пил долго и жадно, шлепая губами и запрокидывая голову с острым волосатым кадыком.

— Хорошо!..

— Куда вы меня затащили? — спросил Хаузен.

— Отдыхайте, — сказал Сноу, бросаясь в мягкую траву.

Хаузен, подобрав брюки, сел возле автомашины. Он сорвал яркий желтый цветок и стал жевать стебель. У цветка был неприятный привкус. Хаузен сплюнул и снова сказал:

— Вы не ответили на мой вопрос, Сноу...

Сноу потянулся, сел.

— Знаете, что вам сказал бы сейчас мой шеф? — ответил он. — Он сказал бы так: «Вопросы здесь задаю только я...» Вы не любите природу, профессор... Ведь это Германия, ваша родина. И поселки, и рощи, и цветок, который вы жуете...

— Чепуха! — оборвал его Хаузен. — Природу я люблю.