Чёртово дерево - Ежи Косинский

Я вспомнил о Кэйрин и о ее скептическом отношении к групповой терапии. Теперь, когда я стал посещать группу, она больше не приходит. Она считает, что это чистое заблуждение. В определенном смысле я с ней согласен.

Я скучаю без Кэйрин. Я знаю, что ее боль — той же природы, что и моя, но вступить с ней в контакт на этом уровне я не могу. Ведь если я попытаюсь, она подумает, что я анализирую ее с целью найти слабое место в ее обороне. Она ошибается. Я не играю в эти игры. Она верит окружающим еще меньше, чем я. А я им почти не верю, поэтому мне легко понять, как трудно будет войти во внутренний мир Кэйрин.

Всего лишь два дня назад мы собрались здесь, совершенно чужие, незнакомые друг другу люди. Мы аккуратно запарковали на соседней стоянке все наши «бури», «бунты», «ураганы», «ярости» и «демоны». Прошло два дня, а мы — такие же чужие друг другу, и каждый из нас только и мечтает о том, как бы вернуться к привычному существованию. Все пролитые нами на плече друг у друга слезы, все гневные обличения — все это кажется теперь надуманным и произошедшим не с нами. Идея, будто между незнакомыми людьми может внезапно возникнуть откровенность, — вот что больше всего раздражает меня в групповой терапии. Это жалкая попытка вызвать у людей хорошее настроение, создав у них иллюзию проникновения в чью-то душу. Но в конце иллюзия развеивается, и ты понимаешь, что ничего особенного не произошло и что ты узнал о себе и других не больше, чем на любой вечеринке с коктейлями.

Вчера я повстречал Кейта, которого не видел со времен Катманду. Он стал намного серьезнее с тех пор. По какой-то причине его сейчас интересует проблема размножения. Он рассказал мне, что тайна рождения всегда волновала человечество и что выдвигались разные теории, чтобы ее объяснить. Аристотель, например, думал, что угри самопроизвольно зарождаются из гниющих на солнце морских водорослей. Мы считаем, что сложнее нас на земле нет никого, сказал Кейт, но есть много видов, которые представляют не меньший интерес. Он объяснил, что медузы, например, существуют в двух совершенно различных формах. Первая форма размножается путем полового оплодотворения, но порожденная ею вторая форма беспола и размножается почкованием, порождая снова первую, половую, форму.

По мнению Кейта, переменился я — стал каким-то вялым и безразличным ко всему. Он сказал, что его собственная жизнь радикально изменилась после того, как он увлекся естествознанием, и тут же порекомендовал мне несколько книг из этой области. Но я с большим скепсисом отношусь ко всякому фанатизму, будь он религиозным, политическим, мистическим — да каким угодно. Когда я видел Кейта в последний раз, он был увлечен мировой революцией, а до того — проблемами семантики. Как и большинство людей на земле, Кейт постоянно ищет ярлык, который можно на себя налепить. Он сказал, что объяснить его новое увлечение природой невозможно, потому что человеческий язык потерял способность выражать спонтанное. А это мне пришлось не по душе, поскольку тем самым он поместил меня в разряд скучных и безнадежно предсказуемых типов, которых я и сам презираю. По-моему, у меня хорошо развита интуиция, и я не из тех, кто все понимает буквально. И все же Кейт абсолютно прав в одном: общаться при помощи языка практически невозможно. Никто не может дать мне ответы на мои вопросы, и уж тем более тот, кто полагает, что уже постиг смысл своей жизни.

Сьюзен любит делить людей на две категории: тех, кто пережил личную катастрофу, и тех, у кого ничего такого в жизни не было. Она оживилась, когда узнала, что моя жизнь — непрерывная цепь бедствий. Смерть родителей. Наркотики. Болезнь. Но при этом она не считает, что я разбираюсь в себе лучше, чем люди, жизнь которых лишена событий. Я однажды признался ей, что не могу ничего рассказать о себе без того, чтобы в определенный момент не вступить в противоречие со сказанным ранее; при этом я искренне верю, что оба моих утверждения истинны. А она говорит мне на это, что я просто не умею дать определение самому себе, что я не способен даже на простые утверждения типа: «Я всегда поступаю так и не поступаю этак» или «Я из тех, кто обычно делает вот это и не делает вон то». Сьюзен откровенно рассказала, что думают обо мне друзья Кэйрин. Я и не подозревал, что они так много судачат на эту тему. Я заметно расстроился, узнав их мнения, так что Сьюзен поспешила сменить тему и принялась рассказывать о себе. «Большинство людей, — сказала она, — ищет себе в любви таких партнеров, с которыми у них совпадали бы основные интересы. А я вот ищу того, кто сможет заставить меня вывернуться наизнанку, обнажить мой страх и мою боль».

Сегодня в группе мы обсуждали предрассудки. Все были ужасно серьезны и напыщенны. Наконец я не выдержал и сказал: «Послушайте, всех нас волнует, и вполне законно, эта тема. Но, в конце концов, у нас в группе всего три негра, зато есть немало таких, кто является жертвами иных предрассудков. Почему мы совсем не говорим об их проблемах?» Внезапно всеобщее внимание сосредоточилось на мне. Кого я имею в виду? Неужели те, кто занимается моими деньгами, относятся ко мне с предубеждением? Неужели мне посмели хоть в чем-то отказать? Затем кто-то спросил, почему все обсуждают меня. Одна из женщин предположила: это потому, что я богат, образован и много поездил по свету. Меня дискриминируют из-за моего привилегированного положения. Кто-то другой предположил, что дело в том, что мои домашние по-прежнему считают меня лапочкой. Затем уже все принялись анализировать меня. Кто-то сказал, что во мне чувствуется очевидная сила, другой заявил, что во мне чувствуется очевидная ранимость, а еще кто-то — что я «хотя и мужественный, но очень мягкий». Молодой негр сообщил, что я его пугаю, хотя непонятно почему. Я попросил их прекратить фантазировать и вернуться к реальности.

Во время этой дискуссии Анита, с которой я переспал прошлой ночью, молча злилась. Когда кто-то спросил ее про наши отношения, она ответила: «Я бы сама хотела знать; может, он мне как-нибудь объяснит». Затем она взорвалась и крикнула мне в лицо: «Разве ты можешь относиться к групповой терапии всерьез? Ты просто забавляешься, загоняя нас всех в роли, которые сам для нас придумал!» Я крикнул ей в ответ, что она — одна из тех, кто с готовностью эти роли принимает.

Негр сказал, что, хоть я его и пугаю, ему хочется защитить меня. «Такая куча денег, — сказал он, показывая на меня, — а счастья нет!» Все засмеялись. Затем он сказал, что ко мне клеится Анита и еще несколько девушек в группе. Такое внимание льстит мне, но в то же время я знаю, насколько оно поверхностно. Все эти люди видят только то, что хотят видеть, а хотят они увидеть испорченного богатого юнца, пресыщенного жизнью.

Кэйрин сказала, что я продолжаю играть важную, но не решающую роль в ее жизни. Благодаря тому, что ход ее жизни определяют множество мужчин, она избегает подавления ее личности кем-нибудь одним. Она требует к себе так много внимания, что один мужчина просто не в состоянии справиться с этой задачей. Она боится, что, если мужчина всего лишь ощутит масштаб ее потребностей, он испугается. Если верить Сьюзен, то Кэйрин всегда выбирает таких мужчин, которые достаточно сильны для того, чтобы ее разрушить. Если она не чувствует себя в постоянной опасности, то начинает скучать и разрывает отношения. Она никак не может решить, кто же она — охотник или жертва.

Кэйрин уверена, что, если бы я узнал про ее фантазии на темы группового секса со стариками, я бы испугался не меньше, чем если бы она призналась, что мечтает о нашей совместной жизни, о свадьбе, о том, как она нарожает детей и будет устраивать каждый вечер семейные чаепития. Она сказала, что мое «я» такое же хрупкое, как и ее: после каждого свидания оба мы уверены, что никогда не встретимся вновь. Кроме того, она призналась мне, что уже не раз воображала, как окончатся ее отношения с Сьюзен. «Я по-прежнему нуждаюсь в ее поддержке, — сказала Кэйрин, — но не в такой степени, как раньше. Я теперь уверена в себе намного больше. Я даже могу представить себе, что мы с тобой проживем всю жизнь вместе».

Мне посчастливилось познакомиться с вашей матерью через два года после смерти вашего отца. Незадолго до этого несколько моих статей опубликовали в популярных журналах, и за мной закрепилась репутация известного археолога. По работе я познакомился с одним персидским торговцем, у которого ваша мать приобрела большую коллекцию произведений искусства. В ту весну ваша мать пригласила его к себе в Питсбург, и, поскольку торговец почти не говорил по-английски, он взял меня с собой в качестве переводчика. Прожив в ее доме неделю, мы уехали, а еще через две недели ваша мать пригласила меня пообедать с ней и после обеда попросила перевести каталог той самой коллекции. Она хотела заплатить мне, но я отказался. На следующий день я прислал ей несколько своих книг, специально подчеркнув в них пассажи, которые могли бы ее заинтересовать.