Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства - Александр Фурман

И вдруг до Фурмана дошло, что здесь остались только те, за кем сегодня вообще не придут, и они будут тут опять ночевать… Он в ужасе подскочил к воспитательнице:

– Ну пожалуйста, я вас очень прошу, отведите меня домой, я не хочу тут оставаться!..

– А чем это тебе здесь с нами не нравится? Другие вон остались, и ничего…

– Я хочу домой, ну проводите меня, я хочу к маме… – зарыдал Фурман.

– А я за сегодня уже находилась и устала. Чего это я с тобой пойду, на ночь глядя? Посмотри, уже темно на улице. Родителям твоим мы позвонили, а раз никто за тобой не пришел, значит, у них есть причина оставить тебя здесь. Так что кончай реветь… Эй, куда?!

С воплем «я хочу к маме!!!» Фурман кинулся к двери и попытался открыть замок. Воспитательница с трудом оттащила его, но он вырвался и опять задергал дверь.

– Ах ты, дрянь! Сопротивляешься?! – Она отшвырнула его, так что он споткнулся об лавку, и, быстро заперев дверь на второй замок, загородила ее спиной. Глаза ее сверкали, левый кулак презрительно упирался в бок, а правая рука с опасливо растопыренными пальцами нелепо металась впереди, защищая живот.

– Истеричка! Еще хочешь? – дрожащим голосом сказала она Фурману, который испуганно поднимался с лавки.

На шум все опять вышли в раздевалку, и няня попыталась успокоить плачущего Фурмана, слегка обняв его. Но с ним уже началась настоящая истерика. Икая, он выл, что он не хочет тут быть, что он хочет к маме, бился о пустые одежные шкафчики, валялся по лавке, а в перерывах между своими взвизгиваниями и всхлипами грозил пожаловаться на воспитательницу, которая «бьет детей»… Та была возбуждена стыдом и продолжала дразнить его, вызывая новые приступы вытья. И у девочек, и у няни вид был совершенно растерянный, а малыш вообще убежал. Няня, послушав их перебранку, сильно покраснела и, тяжело дыша, рассматривала их по очереди через очки.

В дверь давно уже кто-то стучал.

– Кого это еще к нам несет?.. – Воспитательница отперла дверь, и там показался засыпанный снегом фурмановский дедушка. Нос у него был красный, глаза слезились, и выражение их было совершенно недовольным.

– Что же вы? Куда же это вы пропали? – сердито сказал он, осторожно отряхивая маленькую папаху из рыжей цигейки. – Я за вами уже, почитай, два часа гоняюсь по всему району. Разве ж так можно!.. Вы же по телефону сказали, что будете до пяти часов в парке, там, где вы всегда гуляете? – обратился он к воспитательнице. – Я туда пришел ровно в половине пятого, но вас там не было! Где же вы были все это время? Я все кругом обходил, здесь был два раза, и мне только потом одна женщина подсказала, в какую сторону вы пошли, и я уж догадался опять сюда вернуться… Разве это дело? Я вон весь замерз… – закончил он, глядя в сторону и доставая носовой платок. На носу у него висела капля.

– Да вы вон лучше полюбуйтесь на своего красавца, что он нам тут за истерику закатил!.. – с меланхоличной обидой сказала воспитательница.

– А что такое? – встревожился дедушка, присмотревшись к сушащему слезы и слабо улыбающемуся Фурману.

– Да пусть уж он сам расскажет… Вон, всех детей нам перепугал.

Фурман тупо молчал.

– Ты давай, Сашенька, одевайся поскорее, дома нас уже, наверное, заждались, шутка ли, я два часа назад ушел за тобой… Давай, милый, где твои вещи?..

Воспитательница скептически оглядела нарочито пыхтящего и шмыгающего носом Фурмана.

– Ну-ну, – кивнула она. – Вы его так, пожалуй, скоро совсем испортите. – Тон у нее был уже почти совсем миролюбивый. – Ему бы, наоборот, строгость совсем не помешала…

– Ну, попрощайся, скажи «до свиданья» и пойдем, – торопился дедушка.

– До свидания! – облегченно помахали ладошками девочки.

– Ну что, завтра увидимся? – напоследок поддела его воспитательница, и Фурман вяло ухмыльнулся ей, мол, ладно, мир…

– Пойдем, пойдем, Сашенька, уже поздно, – похлопывал его дедушка по плечам. В дверях дедушка обернулся, сделал легкий поклон и, пробормотав: «Ну что ж, всего доброго!», стал тщательно устраивать на голове свою старую шапку.

На улице валил медленный снег, и они всю дорогу молчали.

Дома вокруг Фурмана сразу поднялась заботливая суета, все удивлялись его бледности и вялости: раздевшись, он аккуратно присел на диван в столовой и ничего не хотел.

– Он не болен? – спросила бабушка непонятно кого. Папа вышел за дедушкой в прихожую и стал тревожно расспрашивать его, не произошло ли чего в детском саду.

– Да не знаю, – раздраженно отнекивался дедушка. – Вроде, ничего… Плакал, когда я пришел…

Вернувшись в комнату, папа с бестолковой настойчивостью начал предлагать Фурману что-нибудь вкусненькое, сладенькое, горячее, полезное и т. п. – пока бабушка с мамой не сказали ему, чтобы он отстал. Фурман же на все папины предложения только время от времени с вялым отрицанием мотал головой и изредка улыбался одними сжатыми губами.

Он был дома. «Вся семья в сборе», как говорил папа. Вокруг на своих местах были знакомые вещи. Но он смотрел на все это с каким-то странным удивлением, как будто не был здесь очень давно, вернувшись после долгого отсутствия. Или как будто между ним и всем этим было какое-то толстое стекло. Он чувствовал, что все это может вдруг улететь, раствориться, как изображение, – а останется только то, что там, «снаружи»: улица, снег, темнота. Чужое тепло.

– Ну Сашенька, родной, скажи мне, что с тобой? – не выдержав, подсела к нему мама. – Болит у тебя что-нибудь? Скажи!.. Не молчи!.. Тебе плохо?

Фурман сильнее сжал губы, а потом, подумав и вздохнув, сказал:

– Я вас ждал, ждал, а вы не пришли… – И заплакал, глядя в стену.

…Конечно, на следующее утро его не стали будить, решили дать отдохнуть. А там – все наладилось.

Беркин

Воспитательница представила новенького с необычным вниманием: мол, это очень умный мальчик… Выглядел он смешно: рыжие волосы ежиком, узкое бледное лицо с веснушками и толстым горбатым носом, кажущиеся маленькими глазки за круглыми очочками. Имя его было немедленно забыто, а вот фамилия вызвала обсуждение, так как что-то в ней казалось неправильным: Беркин… Может, Белкин? – Нет, не «Белкин», а именно Беркин. Когда Беркин заговорил, выяснилось, что он сильно картавит с отдачей в нос и вообще выражается с какой-то странной вычурностью: «я считаю», «по моему мнению» и т. п. При этом в разговоре голова его то вежливо клонилась набок, как бы прислушиваясь, то задиралась с легкой надменностью, как бы в раздумье.

Ну что ж, Беркин…

Исполняя общее предписание быть радушными хозяевами, Фурман предложил Беркину осмотреть их игрушки, но очень быстро Фурману стало с ним скучно, и он, посчитав свою миссию выполненной, убежал.

Чуть позже воспитательница была вынуждена предупредить всех, что те, кто станет дразнить Беркина, будут строго наказаны. «В том, что он плохо выговаривает те или иные звуки, нет ничего такого, многие из вас произносят звуки неправильно (тут все жизнерадостно заулыбались, глядя друг на друга) – это не страшно, со временем научатся. С Беркиным же, даже играя, надо обращаться очень бережно, потому что он в очках, и вообще, лучше всем дружить. Вы меня поняли?..» – «А чё? А мы ничё…» – удивились все.

С Беркиным так никто и не сошелся. Его не били, поддразнивали с привычной ленцой – постоянно этим занималась небольшая группа старших мальчишек, а остальные относились к нему вполне равнодушно. Один раз проявился его хваленый ум – он вдруг хитро разгадал какую-то заданную всем новую загадку. «Ну, Беркин, молодец…» А так – он был занят чем-то своим, никак особо не выделяясь из общей жизни.

Однажды в начале апреля – только что сошел снег – группа возвращалась с дальней вечерней прогулки на свое обычное место в парке, откуда часов в шесть всех забирали родители. Было еще светло. Двигались парами по неширокой дорожке вдоль ограды. Ближе к заколоченной на зиму крытой деревянной эстраде дорожка переходила в тропинку, которая взбиралась на довольно высокую и крутую насыпь. Между этой насыпью и облезлой задней частью эстрады получался как бы узкий темный овраг, над которым движение почему-то остановилось. Собственно, они уже почти пришли – всегда открытая железная калитка, через которую все всегда входили и выходили из парка, была метрах в десяти.

В овраге из-под снега вылез всякий мусор: разорванный резиновый мяч, огрызки досок, какие-то почерневшие тряпки. Группа все стояла, поскольку команды расходиться не было; девчонки щебетали вокруг принесенной кем-то из дома куклы, а мальчишки, столпившись, разглядывали валявшееся в овраге и пугали друг друга крысой, которая там будто бы живет. Кто-то сзади нарочно толкнул Беркина, и он по инерции налетел на стоявшего перед ним Фурмана. Ноги Фурмана заскользили по сырой земле, и он съехал немного вниз, успев повернуться и уцепиться за пучки старой травы и торчащие корни. Хохоча, его вытянули обратно.