Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства - Александр Фурман

В прозе Фурмана каждая сцена превращает человеческое бытие – в эпос. И когда маленький мальчик с Мещанской улицы, еврейский мальчик из старой Москвы читает 7 ноября дурное стихотворение про зайчика – на швейной фабрике перед усталыми русскими женщинами, – это эпос. И когда он рассказывает о первой своей любимой, как поцелуй на морозе, от которого больно губам, становится символом их разделенности, вечного конфликта сбывшегося и несбывшегося, – это тоже эпос.

И когда старший брат пишет младшему горячие, удивительные письма о коммунизме, и о «советском мещанстве», и о том, как идти вперед, несмотря на всю «опасность», сквозь которую проходит человеческая душа, – и это тоже эпос.

Я всегда знал, что любой человек – герой эпоса. Каждый должен совершать подвиги. Громоздить камни напрасного душевного труда на гору Сизиф, добывать огонь любви, переживать мучительные боли в сердце… Читая книгу Фурмана, страницу за страницей, я добавил к своему знанию – объем. В этом объеме – и вера, и полнота физического ощущения, и какое-то понимание, и вообще все. Все, за что можно «зацепиться» в этом мире.

Кстати, очень важно, что в свою как бы документальную прозу, («как бы» – потому что любая, даже мельчайшая деталь в ней не выдумана, а взята из своего собственного опыта, включая, как я уже сказал, названия, даты, хронометраж реального времени, географию, описание любого кусочка пространства, любого запаха, цвета и вкуса), Фурман не побоялся вставить еще и документы. Это письма и дневники. Письма – и свои, и чужие. В них настолько полно выражена грядущая судьба нашего поколения, рожденного между первым спутником и полетом Гагарина, что иногда у меня дух захватывало, когда я читал их. Все это подлинная правда о нас. До последней запятой – правда.

Книга настолько бесстрашная в описании своих собственных ошибок и слабостей, что из нее вырастает образ ну просто какого-то самурая наших дней, который не побоялся прожить жизнь ради того, чтобы сказать о ней правду. Правду, обращенную, конечно, не совсем к нам – а к тому началу, к тому Отцу, который это существование создал.

Конечно, в этой книге сильную роль играет площадка (как в любом античном театре, где на сцене появляется истинный герой). Эта площадка – одновременно и пространство, и время. Тут загадочная, полная мистики Москва 60-х и 70-х годов (потом появятся еще и 80-е, туда автор пока не добрался), потом поездки на дачу, в Петрозаводск, в гости к любимой девушке, бегство от социума, (школы и армии), в психушку и в одиночество, потом символическое обретение друзей, то есть братьев и сестер по духу и по призванию, потом разочарования и победы на пути познания плодов человеческой жизни – как упоительно-прекрасных, так и безобразных.

Читатель, подготовленный к такому чтению всей современной прозой, от Томаса Манна до какого-нибудь модного нобелевского номинанта Филиппа Рота, конечно, не спросит автора о том, чем же все кончится. Он заранее будет понимать, что сюжетом является поиск ответа на простой вопрос – а выживет ли герой? Сможет ли он победить жизнь? Но ответа придется ждать долго, ведь уже написаны два тома, а третий только складывается.

И вот что еще хотелось бы тут сказать, в кратком моем предисловии к этой книге.

Писатель Александр Фурман живет и работает в Москве. В этой простой фразе, привычной для меня, с давних пор таится так много смысла, что в данном случае каждое слово придется расшифровывать отдельно. Про Москву я уже сказал. Про «работает и живет» вроде тоже. Осталось расшифровать слово «писатель».

Когда мы вместе, как представители одного поколения, вступали на этот путь, это слово звучало иначе, чем звучит сейчас. Тогда так назывались абсолютно легендарные люди, чьи имена и биографии знал весь мир. Или же, с другой стороны, – это были отверженные советским обществом личности, за которыми следили платные агенты, которых не любил жиреющий и дряхлеющий пантеон ЦК, высланные из страны, оболганные газетами и журналами, исключенные из всех советских организаций (а именно они, и только они, давали «писателю» право на существование). Мы тогда точно знали, что «написать книжку» и издать ее – этого мало, чтобы стать «писателем». Нужно написать ТАКУЮ вещь, чтобы ее нельзя было официально напечатать «при советской власти», и в то же время такую, чтобы ее можно было «поставить в ряд» с этими огненными письменами этих огненных людей.

И вот сейчас… сейчас, когда это занятие рассматривается лишь как принадлежность к профессиональному клубу профессионально пишущих людей, и это в лучшем случае, ведь пишут все, Интернет открыл двери в сетевую литературу любым персонажам и вознес на вершины успеха тех, кто никогда об этом поприще и не мечтал, – при слове «писатель» ни о чем другом речь не идет, кроме как о тиражах, продажах, гонорарах, «посещениях» на сайте, словом, о цифрах. И только о них. Литературные премии, кстати, измеряются в тех же самых цифрах, и сколь бы ни кичились учредители и эксперты своими лауреатами, их репутациями, в сущности, эти премии лишь усугубляют атмосферу той конкуренции цифр, душную и нелепую, сложившуюся сейчас в нашей литературе и очень мешающую читателям и писателям.

Но я не спорю с ситуацией, ведь все растет, все изменяется, всему свое время.

Но как же бьется мое сердце, как захватывает мой дух, когда я открываю и читаю книгу человека, который по-прежнему пишет эту книгу. Пишет всю свою жизнь. Пишет огненными письменами. Пишет, чтобы встать в ряд этих огненных людей. И никогда не думает о цифрах.

Это не просто радует меня.

Это меня двигает куда-то вверх. Где все опасно и все прекрасно.

Борис Минаев