На воде - Ги Мопассан

Каждый из нас, ощущая вокруг себя пустоту, бездонную пустоту, в которой колотится его сердце, мечется мысль, идет по жизни, словно помешанный, раскинув руки, вытянув губы, ища, кого бы прижать к своей груди. И он обнимает направо и налево, без разбора, не спрашивая, не глядя, не понимая, чтобы только не быть одному. Пожав кому-нибудь руки, он уже говорит как будто: «Теперь вы отчасти принадлежите мне. Я имею некоторое право на вас, на вашу жизнь, на ваши мысли и ваше время». Вот почему столько людей, совершенно чуждых друг другу, воображают, что любят друг друга, вот почему столько людей соединяют руки и сливают уста, не успев даже разглядеть друг друга. Они спешат полюбить, чтобы уйти от одиночества, полюбить нежно и страстно, но полюбить навеки. И они обещают, клянутся, воспламеняются, раскрывают всю душу перед чуждой душой, случайно встретившейся накануне, отдают свое сердце чужому сердцу, наугад, только потому, что понравилось лицо. И от этой спешки, от этих торопливых связей столько промахов, разочарований, ошибок, столько сердечных мук!

И мы остаемся одни, вопреки всем нашим усилиям, мы остаемся свободными, сколько бы нас ни сжимали в объятиях.

Никто никогда не принадлежит другому. Участвуешь, почти против воли, в жеманной или страстной любовной игре, но никогда не отдаешься весь. Человек, одержимый потребностью властвовать, изобрел тиранию, рабство и брак. Он может убить, замучить, заключить в темницу, но человеческая воля ему неподвластна, хоть бы она и покорилась на время.

Разве матери владеют своими детьми? Разве крошечное существо, едва выйдя из материнской утробы, не подымает крик, чтобы предъявить свои требования, заявить о своей обособленности и утвердить свою независимость?

Разве когда-нибудь женщина принадлежит вам? Знаете ли вы, что она думает, даже если пламенно любит вас? Целуйте ее, замирайте от счастья, припав устами к ее устам. Одного слова, вырвавшегося у вас или у нее, одного-единственного слова довольно, чтобы между вами встала непримиримая ненависть!

Все нежные, дружеские чувства теряют свою прелесть, как только они начинают притязать на власть над вами. Если мне кого-то приятно видеть и беседовать с ним, следует ли из этого, что мне позволительно знать, что он делает и что любит?

Суета городов, больших и малых, суета слоев общества, злорадное, завистливое любопытство, наговоры, клевета, подглядывание за чужими отношениями и чувствами, пристрастие к сплетням и скандалам — не оттого ли это, что мы притязаем на право надзирать за чужими поступками, словно все люди в той или иной мере принадлежат нам? И мы в самом деле уверены, что обладаем властью над ними, над их жизнью, ибо мы хотим, чтобы она протекала по образцу нашей; над их мыслями, ибо мы требуем, чтобы они мыслили по-нашему; над их взглядами, ибо мы не терпим, чтобы они расходились с нашими; над их добрым именем, ибо судим о них, исходя из наших принципов; над их нравами, ибо мы негодуем, когда они не подчиняются нашей морали.

Я сидел за завтраком в конце длинного стола в гостинице «Командор де Сюфрен», погруженный в чтение писем и газет, когда внимание мое привлек громкий говор небольшой компании, расположившейся на другом конце.

Их было пять человек, по всей видимости — коммивояжеров. Они обо всем говорили уверенно, с апломбом, насмешливо и свысока; слушая их, я вдруг отчетливо ощутил, что такое французская душа, то есть каков во Франции средний уровень ума, знаний, логики и остроумия. У одного из них, рослого детины с копной рыжих волос, на груди красовалась военная медаль и медаль за спасение на водах — значит, храбрец. Другой, маленький и толстый, сыпал остротами и первый начинал хохотать во все горло, прежде чем остальные успевали раскусить, в чем соль. Третий, с коротко остриженными волосами, перекраивал армию и суды, вносил изменения в свод законов и конституцию, создавал идеальную республику сообразно своим вкусам торгового агента по сбыту вина. Двое развлекали друг друга, рассказывая о своих любовных похождениях, о победах над женами лавочников и служанками гостиниц.

И я видел в них всю Францию, Францию легендарную, остроумную, изменчивую, храбрую и галантную. Эти люди казались мне типичными образцами французской нации — образцами грубыми, но мне достаточно было немного приукрасить их, чтобы узнать того француза, которого показывает нам старая восторженная лгунья, именуемая историей. А нация мы и вправду забавная, потому что у нас есть свои особые качества, которых нигде больше не найдешь.

Это прежде всего наша изменчивость, которая так весело разнообразит наши нравы и наши институты. Благодаря ей прошлое нашей страны похоже на захватывающий авантюрный роман с продолжением, роман, полный неожиданных событий, трагических развязок, комедийных положений, и где страшные главы чередуются со смешными. Пусть кто хочет сердится и негодует, если того требуют его убеждения, но нельзя отрицать, что нет в мире другой страны, которая имела бы столь занимательную и бурную историю, как Франция.

С точки зрения чистого искусства — а почему бы не стать на эту профессиональную и нелицеприятную точку зрения и в политике и в литературе? — она не имеет соперников. Что может быть поразительнее успехов, достигнутых за одно только минувшее столетие?

Что будет завтра? Разве, по совести говоря, это ожидание непредвиденного не чудесно? Все возможно у нас, вплоть до самых неправдоподобных трагикомедий.

И чему же удивляться? Страна, где появляются Жанны д'Арк и Наполеоны, может почитаться страной чудес.

Затем мы любим женщин; и мы умеем любить их пылко и беспечно, игриво и почтительно. Наше поклонение женщине не имеет себе равных ни в одной другой стране.

Тот, кто сохранил в душе рыцарский пыл минувших веков, окружает женщин глубокой, проникновенной нежностью, умиленной и бережной. Он любит все, что в них есть, все, что исходит от них, все, что они делают. Любит их наряды, безделушки, украшения, их уловки, их наивное ребячество, их коварство, ложь и приветливость. Он любит их всех, богатых и бедных, молодых и даже старых, темноволосых и белокурых, полных и худощавых. Ему хорошо подле них, среди них. Он остался бы с ними навсегда, не чувствуя ни скуки, ни утомления, счастливый одним их присутствием.

Он умеет с первых слов, взглядом, улыбкой, показать им, что он их любит, пробудить любопытство, подстегнуть желание нравиться, заставить их пустить в ход все свои обольщения. Между ними тотчас зарождается безотчетная симпатия, живейшее участие, точно их роднит какое-то таинственное сходство характеров и вкусов. Между ними начинается своего рода состязание, она изощряется в кокетстве, он — в галантности, завязывается дружба, неуловимая и воинственная, устанавливается взаимная близость, сродство мыслей и чувств.

Он умеет говорить то, что им нравится, дать понять, что он о них думает, умеет выказать, не оскорбляя их скромности, не задевая их пугливого и столь чувствительного целомудрия, сдержанное и настойчивое желание, которое всегда таится в его глазах, мелькает около губ, бродит в его крови. Он их друг, их раб, слуга их прихотей и поклонник их красоты. Он в любую минуту готов откликнуться на их призыв, помогать им, защищать, как тайных союзников. Он рад бы пожертвовать собой ради них, ради тех, кого никогда не видел.

Он не требует ничего, он доволен, если они уделяют ему немного нежной дружбы, немного доверия или внимания, или только немного приветливости и даже злого лукавства.

Он любит женщину, которая проходит мимо него по улице и скользит по нему взглядом. Любит девочку с распущенными волосами, завязанными голубым бантом, с цветком на груди, с робким или бойким взглядом, которая медленной или торопливой походкой идет в толпе прохожих. Любит незнакомок, случайно задетых локтем, юную продавщицу, мечтающую на пороге своей лавки, светскую красавицу, томно откинувшуюся на подушки своей открытой коляски.

Стоит ему очутиться перед женщиной, и у него уже сильнее забилось сердце, встрепенулся ум. Он думает о ней, он говорит для нее, старается понравиться ей, намекнуть, что и она ему нравится. Нежность просится на уста, ласка светится во взгляде, его томит желание прильнуть к ее руке, дотронуться до ее платья. В его глазах только женщины украшают мир и придают жизни цену.

Он любит сидеть у их ног ради того лишь, чтобы побыть подле них; любит встречаться с ними глазами с единственной целью — прочесть в их взоре мимолетную, невысказанную мысль; любит слушать их голос только потому, что это женский голос.

У них и ради них француз научился вести приятную беседу и блистать остроумием всегда и везде.

Приятная беседа, что это такое? Бог весть! Это уменье никогда не наскучить, обо всем говорить занимательно, нравиться чем придется, пленять неизвестно чем.

Как определить это легкое порханье с предмета на предмет, эту резвую игру, где вместо мячей перебрасываются словами, эту легкую улыбку ума, которая и есть приятная беседа?