Засада - Марк Гроссман

— Ничего. Нам немного надо.

— Да, конечно.

Внезапно Швед спросил:

— А чего эта дивизия придумала себе такую кличку? Нас попугать или что?

— Долгий разговор, сержант.

— Все равно баклуши бьем.

— Ну, ладно. Может, в сон не так клонить станет. Поболтаем.

— Ты ж толковал: не дремлется.

Старшина рассмеялся.

— Так это ж я минуту назад говорил!

— Тогда давай — про «Мертвую голову».

— Видишь ли, был такой прусский король Фридрих II, большой любитель совать свой нос в чужие дела. В огромной его армии, половину которой составляли наемники, главной ударной силой были кавалерийские полки. Так вот, самые отпетые из них назывались «Гусарами смерти» или «Гусарами мертвой головы». Из тех корешков и выросла эта самая «Мертвая голова». Впрочем, именно при Фридрихе русские вошли в Берлин.

— Ну, что ж, взводный, я так понимаю, — усмехнулся Швед, — наши старики дали нам неплохой пример. И мы не осрамимся.

— Не осрамимся, Арон.

— А откуда она к нам пожаловала, «Мертвая голова»?

— Все, что знаю, — от пленных. Сколотили ее два года назад из охранных отрядов фашистской партии. Командир — группенфюрер генерал-лейтенант фон Эйке. Близок к Гитлеру. Полки этого фона брали Бельгию и Францию, и, коли пленные не врут, вонзились в Европу, как нож в масло. 25 июня «Мертвая голова» перешла нашу границу, а уже через месяц с небольшим потеряла семь тысяч человек. Офицеры выбиты почти начисто.

— Для начала — неплохо, Саша. Помнишь, мы с тобой месяц назад ходили в тыл «Мертвой головы»? К Щечково и Мануйлово.

— Помню. И что же?

— Там, под деревнями, три кладбища. На крестах каски «СС». Я посчитал ряды. Две тысячи пятьсот крестов, Саша.

— В дивизии еще немало головорезов, сержант.

— Ну, значит, и на нашу долю достанутся.

— Достанутся.

Товарищи замолчали.

Близился рассвет. Смолин лежал в кустах, всеми силами отгоняя сон. Плечи давила усталость, склеивались веки.

И все же он мгновенно привел себя в состояние полной готовности, как только услышал резкий крик сороки, донесшийся с севера.

Намоконов приподнялся на локтях, долгим взглядом посмотрел на дорогу, прислушался. Этого ему показалось мало, и он приложил ухо к земле.

— Люди. Много людей.

Смолин тотчас приказал разведке оттянуться в глубь леса.

Прошло около получаса. На северный край поляны в унылом, каком-то лохматом строю выходила колонна. Резко прокричал команду офицер, и роту, будто ножом, разрезало на куски. Три взвода зашагали в разные стороны, застучали ботинками, деревянно замахали руками.

Разведчики, решившие сначала, что немцы что-то заподозрили и теперь шли облавой, удивленно взирали на манипуляции врага.

Швед зашептал на ухо Смолину:

— Они — не фрицы, старшина. Офицер вякает несуразное. Погляди, какой у него дурацкий колпак на башке.

На ротном, действительно, красовался пунцовый бутафорский берет, и казалось, что здесь, в лесу, шагают и дергают руками персонажи оперетки.

Офицер, видимо, разрешил взводам отдохнуть. Они распались на кучки, закурили. Невысокий тощий солдат отбился от своих и ушел в лес.

Смолин мгновенно принял решение, о котором впоследствии, пожалуй, жалел.

— Швед!

— Да?

— В лес. Возьми этого. Тихо.

Разведчик исчез за деревьями.

Время тянулось томительно долго. Взводы продолжали заниматься.

Только теперь Смолин отчетливо понял, что поступил, мягко говоря, неосмотрительно. Офицер перед уходом может хватиться пропавшего солдата, объявит тревогу и тогда... Тогда придется отбиваться, стрелять... Да... глупо.

Рота, кажется, закончив занятия, построилась. Смолин не спускал глаз с серо-зеленого квадрата. Всполошатся или нет? Старшине даже показалось, что в строю произошла заминка, но тут же прозвучала команда — и подразделение двинулось на север.

Вероятно, солдаты ничего не сказали офицеру, чтоб не выдавать провинившегося. Ну, слава богу!

Вскоре наблюдатели сообщили: враг скрылся из вида.

И тогда к разведчикам вышел Швед. Он подталкивал одной рукой тощего пленного, а в другой держал нож.

Солдат шел запинаясь, часто вздрагивал, испуганно оглядывался на разведчика.

Намоконов быстро связал захваченного и стал доставать из кармана кляп.

— Погоди, — остановил его Швед. — Потолкую...

Пленный, очевидно, поняв, что его не собираются немедля убивать, повеселел. Повернувшись к Шведу, что-то сказал ему по-немецки.

«Господа, я есть красный!» — ухмыляясь, перевел отделенный.

Разведчики хмуро заулыбались.

— Вы все — красные, когда в плену, — пробормотал Арон и состроил свирепую физиономию.

Впрочем, пленный проявил достаточную сообразительность и тотчас же поправился:

— Нет, я голубой, господа.

— Зеленый ты, а не голубой, — кинул Горкин. — От страха ты, сукин сын, зеленый.

Пленный оказался капралом испанской «Голубой дивизии». На рукаве капрала был нашит пестрый знак с надписью «Эспанья».

Он тут же сообщил разведчикам, что дивизию сформировали несколько месяцев назад по приказу военного министра Варела. Командир — Муньос Грандес. Девятнадцать тысяч штыков. Но большевики могут не бояться этих штыков, утверждал капрал, так как немцы дали слово, что полки воевать не будут. Им поручат всего лишь полицейскую службу.

Лицо Шведа налилось кровью, и он в сердцах ткнул капрала в бок.

— В листовках сказано: в вашей паршивой дивизии — одни добровольцы!

Капрал страшно удивился и пожал плечами. Он не доброволец, он — просто бедный человек. А дивизия, как-никак, платит тысячу песет или восемьдесят немецких марок в месяц. Это — большая помощь его семье.

Арон выудил из кармана документы пленного.

— Ты служил раньше у итальянцев в «Голубых стрелах». Душил Испанию. Тоже — для семьи?

— Кляп — и в лес! Пусть сидит рядом с немцем, — мрачно распорядился Смолин. — И не спускать с них глаз.

Дальше оставаться в районе засады было рискованно. Испанцы могли хватиться капрала, да и отсутствие немца-мотоциклиста вызовет тревогу в жандармерии.

И все же Смолин не хотел уходить. Несмотря на то, что разведка захватила двух пленных, задачу она не выполнила.

Взводный решил рискнуть: остаться на месте до вечера. Может быть, все-таки повезет, удастся взять офицера. Как только наступит темнота, они уйдут на юг, к линии фронта.

Все заняли свои места.

Чаще, чем раньше, раздавались сигналы наблюдателей. Проехало несколько крытых повозок. Затем появилась легковая машина, но вслед за ней двигалась моторизованная пехота, и машину тоже пришлось пропустить.

День быстро клонился к вечеру. Смолин хмуро вглядывался в деревья, где сидели слухачи. Тихо.

Но вот на одном из деревьев снова прозвучал крик сороки. Разведчик сообщал, что к мосту движется подразделение пехоты.

Может быть, впервые за все время операции Смолину стало не по себе. Он был убежден: испанцы обнаружили исчезновение капрала, вернулись — и боя не миновать.

Но все, к удаче, оказалось не так. Три взвода немцев, не дойдя до моста, свернули с дороги, разбрелись и стали срезать крупные ветки берез.

Разведчики ничего не понимали: вениками для бани запасаются, что ли?!

Вскоре все выяснилось. Рота, очистив ветки от зелени, принялась вбивать в землю рогульки и колышки, пристраивала к ним винтовки, целилась в лес, но не стреляла.

Смолин весело посмотрел на Шведа. Тот кивнул: «Ночная учебная стрельба, взводный!»

Это было редкое везение! Раз немцы должны палить, может стрелять и разведка. Огонь никого не удивит и не встревожит, кроме самой роты, разумеется. Правда, немцев втрое больше, но взвод нападет внезапно, ударит всеми огневыми средствами в упор — и можно надеяться на успех. Риск? Что ж, на войне не рискуют только мертвые.

Стемнело. Еле слышно прозвучал в траве стрекот позднего кузнечика. И тотчас же три фигуры оторвались от опушки и поползли к мосту. Швед, Горкин и Макар Кунах проскользнули под настил и слились со сваями. Многое теперь зависело от этой группы захвата.

Смолин лежал за деревом, пытаясь по голосу, по огню сигареты нащупать офицера. Тяжелая морщина взбухла на лбу старшины.

Здесь, в тылу врага, где самый малый промах мог кончиться муками и смертью, — он был не только воин, не только отвечал за себя и рисковал собой, — он был тут и верховная власть, и бог, и судья, и отец своих людей.

Два связных лежали рядом со взводным. Решив, что пора действовать, Смолин что-то сказал одному из них, и солдат бесшумно исчез в темноте.

Громко прокричал воробьиный сыч: «Дьюууб... дьюууб...» Вжимаясь в землю, мертво стиснув ложа автоматов и рукояти гранат, двинулась вперед группа нападения. Сжав челюсти, почти не дыша.

Все ближе, ближе немцы. Сто метров... сорок... двадцать... Но Смолин ползет, и за ним ползут его друзья.