Засада - Марк Гроссман

Наконец наступила ночь. Последние минуты перед выходом в долгий и опасный рейд. Смолин выстроил взвод, еще раз осмотрел людей и приказал начать движение.

Над болотами тяжело слоится густой, грузный воздух. Низко висят тучи.

Посты боевого охранения предупреждены еще с вечера. Они молча пропускают разведку через передовую. Ночь поглощает, растворяет взвод в непроглядной своей черноте.

В таком мраке легко сбиться с тропинки, потерять направление, угодить в топь. Поэтому группа разграждения, ушедшая вперед, тянет за собой длинную веревку, на которую ориентируется взвод. Боковые дозоры идут по параллельным тропам, изредка вскрикивая ночными птицами.

Посреди болота, на сравнительно сухом месте, один из бойцов обеспечивающей группы отрывается от своих и уходит влево.

Проволочные заграждения немцев тянутся по заросшим травою подошвам высоток, и люди Горкина с саперами немедля начинают вырезать проход. Это нелегкая и непростая работа, если иметь в виду, что противник рядом и тоже не лыком шит. Саперы и разведчики там, у себя в тылу, изрезали, вероятно, многие версты проволоки, вырабатывая умение быстро и бесшумно перегрызать металл. И теперь, в сотне шагов от врага, они работают слаженно, с той высокой готовностью, которая помогает выполнять самое тяжкое дело почти автоматически.

Главное заключается в том, чтобы избежать щелчка. Именно поэтому саперы взяли с собой не штыковые, а рычажные ножницы, позволяющие действовать с самым малым шумом. Надкусывали проволоку ближе к кольям и наискось, а не поперек. Основную работу выполнял сам командир группы разграждения. В тот момент, когда Горкин сжимал рукоятки ножниц, Мгеладзе, помогавший ему, поддерживал и натягивал нить.

Надкусив проволоку, сержант чуть отодвигался в сторону, и на его месте оказывался Шота. Сломав нить, он осторожно разводил ее концы в стороны.

Работавший рядом с ним Варакушкин, прежде чем перегрызть проволоку, накидывал на нее тряпку, припасенную загодя. Это тоже заглушало щелчок.

Наконец проход прорезан. Можно по одному вползать в узкий коридорчик между кольями и, стараясь слиться с кустами, ползти по глинистой жесткой почве в стыке между двумя немецкими полками.

Но в этот миг над головой взлетает холодная и, как мерещится разведчикам, чудовищно яркая ракета. Все прижимаются к земле и замирают.

Где-то левее уныло и деревянно кричат в ночь немцы:

— Рус — сдавайсь! Эргебт ойхь!

Но вот ракета, роняя последние капли огня, затухает. Все ждут сигнала Смолина. Однако взводный почему-то медлит.

Бойцы лежат минуту, пять, десять... Внезапно впереди и слева от взвода, за высотками, разрывается противопехотная граната. И тотчас раздается треск автомата, затем гремят нестройные залпы винтовок, неуверенные очереди пулемета.

— Вперед! — тихо приказывает Смолин.

Взводный лежит у проволоки, пропуская своих людей, одного за другим, и думает о бойце, которого, может статься, послал на верную смерть. Макар Кунах, волжанин, спокойный и малословный парень, — жив ли он еще? Это Макар недавно уполз влево, прикрывая разведку от возможных нападений с фланга. Вероятно, его обнаружили немцы, завязался бой. И теперь Кунах мается там, во тьме, под огнем винтовок и пулемета, один, без товарищей и поддержки. А может, ему удалось уползти, и он спешит догнать своих, стремящихся поскорей пройти через стык полков?

Группа обеспечения распластана у прохода, пальцы солдат застыли на спусковых крючках автоматов, на рукоятках гранат и ножей. Пока не исчезнет в коридоре последний боец захвата, люди Намоконова не тронутся с места, обеспечивая безопасность товарищей.

Но вот трижды проквакала лягушка. Значит, Горкин и Швед выбрались в рощицу, в тыл немцев.

— Пошли! — командует Намоконов и вдруг замирает. Рядом слышится какой-то шорох. Иван вытягивает нож из чехла.

В темноте вырастает черная фигура. Северянин скорее догадывается, чем убеждается: это Кунах.

— Спасибо, друг, — шепчет эвенк в ухо волжанину. — Ты — тунда-ахэ[1], Макар.

Пролежав несколько минут без движения, бойцы убеждаются, что все спокойно, и устремляются в проход.

Смолин поджидает своих, с удовольствием слушая, как потрескивают выстрелы немцев, напуганных Кунахом.

Всю ночь движется разведка в глубь территории, занятой врагом. Люди часто замирают, подолгу прислушиваются к звукам ночи и, только убедившись, что им ничто не грозит, продолжают движение.

Поэтому за час удается одолеть два-три километра.

Все сильно устали, но каждый понимает — теперь не до отдыха, надо как можно быстрее оторваться от возможного преследования, замести следы.

Перед самым рассветом разведка останавливается на лесной опушке, за которой темнеет поле. Смолин накрывается палаткой, придвигает фонарик к карте, ориентирует компас. Взвод выполнил часть задачи совершенно точно, он — в нужном районе.

До грунтовой дороги, на одном из участков которой намечено устроить засаду, совсем близко. Но продолжать путь рискованно: через полчаса будет светло.

Старшина решает назначить привал. Он возвращает людей по своим следам за версту от остановки. Если враг наблюдал за взводом или заметил его, этот несложный маневр с возвращением временно запутает немцев.

Все немедленно валятся на лужайку и засыпают.

Взводный проверяет, бодрствуют ли посты, и, убедившись, что они честно несут свой крест, проходит к дороге.

Неподалеку от нее, прямо на север, должна быть небольшая деревня. Если там нет противника, кто-нибудь из разведчиков наведается туда днем и поговорит с местными жителями.

Вскоре Смолин действительно замечает редкие огоньки села. Старшина ложится в кювет и надолго застывает без движения, вглядываясь в смутные очертания домов, ловя звуки, доносящиеся оттуда.

Затем возвращается на бивак.

Разведчик не зря выбрал для привала эту поляну. До взвода здесь уже, судя по следам, стояла какая-то немецкая часть. Трава сильно вытоптана, кругом валяются обрывки газет, пустые консервные банки.

Врагу, если он вздумает преследовать русских, трудно будет обнаружить их отпечатки на замусоренной траве.

Подобрав с земли несколько старых газет и помятых конвертов, старшина ложится рядом с Ароном — и тотчас засыпает.

В полдень открывает глаза, вскакивает на ноги и осматривает поляну. Почти все бойцы уже проснулись и расправляются с консервами, завтракая и обедая одновременно. Смолин приказывает засыпать землей опустевшие банки и отправляется к дороге. Вскоре бесшумно спрыгивает в яму, где прячется Варакушкин.

Молодой солдат молча кивает командиру и продолжает красными воспаленными глазами наблюдать за деревней. Отсюда хорошо видна ее южная околица.

Разведчики долго молчат.

Наконец Варакушкин спрашивает:

— Зачем остановились тут? Село близко. Опасно.

Смолин косится на новобранца и добродушно усмехается.

— В чужом тылу рискованно везде. Поверь, здесь не хуже, чем в любом другом месте. И тут многое можно узнать.

— Многое?

— Многое. В деревню совсем недавно вошел артдивизион. Полагаю, на отдых. Эти сведения не помешают нам.

Варакушкин недоверчиво смотрит на командира и качает головой.

— Тебя как зовут? — спрашивает взводный. — Прости, забыл. Совсем мало воюем вместе.

— Алеша.

— Я вижу, Алексей, ты не поверил мне?

Солдат в смущении молчит. Поборов робость, признается:

— Не поверил, товарищ старшина. Как можно узнать, что там — дивизион? А может, вовсе никого нет?

Смолин нежно и печально оглядывает славного мальчишку, пришедшего на войну, небось, со школьной скамьи, пожимает плечами.

— А разве не видно?

— Нет.

— Мы подошли сюда ночью, незадолго до света, Алеша. В такую пору деревня спит глубоко, должна спать. Но ведь не спала, сам заметил, чай. Лаяли собаки, ржали лошади, шумели моторы машин. Значит, немцы. Они появились в селе совсем недавно. Почему? Видишь ли, псы брешут по-разному. Это — свой, особый язык, и за ним интересно понаблюдать, коли есть время. Собаки голосили исступленно: для них «гости» были чужие люди, к которым они не успели привыкнуть. Несколько раз сюда доносился визг дворняжек: немцы просто били надоевших им псов.

Варакушкин сконфуженно качает головой.

— Теперь и сам вспоминаю, товарищ старшина: до самой зорьки в трех или четырех домах горел свет, и еще больше были видны отблески костров. Только я думал: местные жители жгут. А еще из труб вылетали искры. Там, наверное, и вправду немцы. Но почему ж — артдивизион? Ни одной пушки не видно.

— Это посложней загадка, однако и к ней есть ключ. Ты заметил пламя, а больше ничего не увидел. Искры и дым летели не от костров, Алеша. И не из сельских труб. Это топились полевые воинские кухни... Вот те и раз! Как же «непонятно»? Ты обязан знать, что дым кухонь ниже и слабее дыма костров. Старослужащим известно: одна такая кухня кормит роту, или эскадрон, или батарею...