Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей - Олесь Бенюх

— Бог тебе простит, Дэнис, что ты отказался продать эту вещь мне. — Седрик вздохнул, продолжая рассматривать картину, — Ты ведь национальное достояние… Сколько же тебе предложила за нее наша Центральная галерея?

— Много предложила, — сказал художник. — А я взял да и не продал ее! Вы спросите, леди и джентльмены, — почему? Да потому, что она не продается!..

Он встал, подошел к Джун, положил ей руку на плечо.

— Дорогая моя девочка, прими эту картину в дар от старого Дэниса. Это лучшее, что у него есть, было и будет. Так я хочу отметить твое возвращение к жизни.

— И пусть все галереи мира лопнут от зависти! — весело воскликнул Седрик и хлопнул друга по спине.

— Спасибо, дядя Дэнис, — негромко сказала Джун, прижавшись щекой к руке художника.

— Одно непременное условие. — Дэнис поднял указательный палец, повернулся к Седрику. — Картина будет храниться в личном банковском сейфе Джун и может быть взята оттуда лишь в канун ее свадьбы. Пусть это будет моей частью ее приданого и с первого же дня освещает радостью ее собственный дом!

Седрик пожал плечами, однако вынужден был согласиться. За долгие годы он привык мириться с чудачествами друга.

Мервин тем временем с увлечением стал рассказывать Джун о воскресном матче регби. Играли национальные сборные Новой Зеландии и Англии. В Лондоне, откуда через систему спутников велась телевизионная трансляция встречи, было четыре часа дня, а в Веллингтоне — половина четвертого утра следующих суток. Но в каждом его втором доме горел свет: новозеландцы преданно «болели» за своих отважных и непобедимых «Ол Блэкс». Мервин, разумеется, тоже не спал и смотрел передачу у одного из товарищей по колледжу. Какая же это была захватывающая дух игра! И какая блистательная победа!..

Дэнис незаметно показал Седрику головой на дверь, и они тихонько вышли из спальни Джун.

— Любопытно, — усмехнулся Дэнис, — как Мервин относится к предстоящему турне «Ол Блэкс» по Южно-Африканской Республике?

— А как он, собственно, должен относиться? — Седрик пожал плечами. — Не понимаю, кому это нужно — вмешивать в спорт политику?

— Вся страна понимает, одному Седрику Томпсону невдомек, что встречаться и общаться с расистами — значит потакать им!..

— Вся страна понимает это по-разному… Кроме того, спорт есть спорт, — стоял на своем Седрик. — У нас с южноафриканцами давние и тесные спортивные контакты. Их национальная команда «Спринг Бокк» — одна из сильнейших в мире.

— Но ведь она составлена по расовому признаку — из одних белых! — раздраженно выкрикнул Дэнис.

— Ну и что же? — невозмутимо отвечал Седрик. — Значит, черные еще не научились как следует играть в регби. При чем же здесь расизм?

— Всю страну от Окланда до Инверкаргилла волнует вопрос: стоит ли ехать нашим ребятам в Иоганнес-бург? А мистер Томпсон, видите ли, заявляет: «Не смешивайте, друзья, спорт с политикой…» Великолепно!

Седрик улыбнулся, сказал примирительным тоном:

— Могу же я, в конце концов, иметь свою собственную точку зрения, как всякий свободный индивидуум во всякой свободной стране?.. А раз так, то предлагаю пройти в бар и выпить по рюмке старого, очень старого шерри. Ты спрашиваешь — за что? Ну хотя бы за то, чтобы народу этой страны не пришлось решать вопрос о том, быть или не быть поездке «Ол Блэкс» с помощью гражданской войны!..

Шерри был на редкость ароматный и терпкий. Они уже выпили по три рюмки, когда О'Брайен как бы невзначай спросил:

— Скажи мне, Седрик, что ты думаешь об этом мальчике?

— О каком мальчике? — с удивлением спросил Седрик.

О'Брайен чуть заметно улыбнулся. Слишком давно и хорошо они знали друг друга, чтобы он не уловил ноток неискренности в голосе приятеля. «А ведь ему и самому неловко за это неуклюжее притворство, — подумал Дэнис. — Клянусь святым Патриком, меньше всего на свете хочется ему сейчас продолжать этот разговор». И все с той же скупой улыбкой заметил:

— Я говорю о Мервине…

— Ах, он… Ты уже спрашивал меня об этом, старик. И я ответил тебе: мальчик как мальчик…

— Я плохо понимаю тебя, Седрик. На наших глазах зарождается светлое, молодое чувство…

— Я был бы счастлив, — перебил художника Томпсон, — удовлетворить свое любопытство, взглянув со стороны, как реагировал бы ты, если твоя дочь… если бы у твоей дочери зарождалось это светлое чувство к… ммм… небелому…

— К чему ханжество? Скажи прямо — к этому цветному, к этому черномазому, к этому безродному и нищему полинезийцу!

— Это неправда, Дэнис О'Брайен! — запальчиво вскричал Седрик. — И ты это знаешь. Я сам начинал безродным и нищим!

«Но я белый, белый», — вот чего ты не договариваешь», — добавил про себя Дэнис. Вслух же он сказал:

— В чем же в таком случае дело?

— Не знаю, не умею я объяснить. Но это нечто такое, что выше, сильнее меня. Я понимаю умом, что это мерзко, даже подло. Но заставить себя переступить через это нечто я не в силах. Одна мысль о том, что у меня будут цветные внуки, наследники, заставляет меня содрогаться!..

— Как же ты, Седрик Томпсон, — возмущенно воскликнул Дэнис, — как же ты с твоим умом, с широким кругозором можешь в чем-то — именно в чем-то кардинально важном для любой двуногой особи — пребывать на уровне пещерного человека? Как можешь ты не понимать, что твоя белокурая дочь и этот смуглокожий мальчик своей любовью, если она состоится, если мы, взрослые, безжалостно ее не убьем в силу наших позорных вековых предрассудков, трусливой ненависти и животной вражды, — если она состоится, о чем я молю бога, ведь они же станут провозвестниками будущего? Будущего, в котором не будет ни вражды, ни ненависти, ни предрассудков, а будет гармония, как в природе, в искусстве!

Седрик сидел в кресле, молчал задумавшись. Дэнис ходил по комнате, говорил, жестикулируя, волнуясь. «Его минутные, идущие от чистого сердца эмоции, — размышлял Седрик, — сталкиваются с моими топорно-каменными, устоявшимися веками взглядами… Где, в чем истина? За кем из нас она, эта истина? И есть ли она вообще?..»

Дэнис с усмешкой смотрел на Седрика.

— Надеюсь, в этом доме нас не будут морить голодом? — спросил он и прочитал строфу из Бернса:

У которых, есть, что есть, — те подчас не могут есть,А другие могут есть, да сидят без хлеба.А у нас тут есть, что есть, да при этом есть, чем есть, —Значит, нам благодарить остается небо!..

За ужином Дэнис О'Брайен добродушно подтрунивал над чопорной изысканностью сервировки: старинный фарфоровый сервиз, приборы из черненого серебра, бокалы и рюмки из горного хрусталя.