Клер - Жак Шардон

— Уходи! — произносит она, не шелохнувшись.

Иду к ней. Понимая, что могу убить ее, я предпринимаю отчаянную, рискованную попытку спасти эту неузнаваемую женщину с таким страшным лицом. Нежные обнаженные руки под белой шерстяной шалью еще напоминают мне ту, которую я любил. Я пытаюсь, точно утопленницу, возвратить ее к жизни, реанимировать это прекрасное тело, пока дыхание не ушло из него.

Хватаю ее за руки, наклоняюсь над нею.

— Выслушай меня. Ты должна меня выслушать. Да, я знал твоего отца, и мне известна твоя семейная история. Ты отравлена бредовыми вымыслами.

Она вся сжалась, лицо горит, взгляд холодный. Повторяет:

— Уходи!

— Своим безумием ты довела отца до отчаяния, — произношу я, чеканя каждое слово, пробиваясь сквозь глухоту. — Он умер в одиночестве. Ты затравила его. Ты его убила. И теперь опять за свое… Но эта фурия не та, и ты сама это знаешь!

Я говорю еще долго, без остановки, борюсь из последних сил, боясь утратить контроль над ее судорожно сжатым телом, и вдруг чувствую, как оно обмякает. Она откидывается на подушку и шепчет, закрыв глаза:

— Не в этом дело… Ты не понял… Ты лгал мне все это время — вот что страшно… Ты обманывал меня с первой минуты знакомства… Меня всю жизнь обманывали…

Силы оставляют ее. Кладу руку ей на голову:

— Я не мог поступить иначе. Если бы я сказал правду… Вспомни. Это было невозможно! Мне наказывали щадить тебя. Ты бы и слушать не стала. Я потерял бы тебя в ту же минуту. А потом я не решился… Было уже поздно…

— Сегодня ты решился… Но теперь уже действительно поздно… Все пронизано ложью… Я не смогу этого забыть…

Она отворачивается к стене, спрятав лицо; при свете лампы обнаженные плечи кажутся прозрачными, их сотрясают рыдания.

— Тогда, в детстве, меня сразила именно ложь! — стонет она. — Ты такой же, как все!

Я беру ее за руку, поворачиваю к свету ее заплаканное лицо:

— Послушай меня… Пойми меня… Что я мог сделать?

— Говорить правду!.. Не бояться!

— Ты бы и слушать не захотела…

— Да, верно… Я была сосредоточена на этой идее… Можешь не объяснять мне, что она была безумной… Я знаю это… Я это знала и раньше… Да, да… Так бывает: чувствуешь ложь, но ничего не можешь с собой поделать… Горе, которое я причинила отцу, стыд, бунт — все это шло не от меня… Я сама это в себе ненавидела… Позднее я тебе объясню… Я сейчас устала… Я измучилась.

— Я тебя прекрасно понимаю… Человеку случается лицезреть собственное безумие… Иной раз смотришь на себя со стороны, будто на заводную игрушку…

— Да… — вздыхает она обессиленно и продолжает, как сквозь сон. — Я говорила себе: в один прекрасный день кто-нибудь избавит меня от этого наваждения… Когда появился ты, первый мужчина, вошедший в этот дом, а можно сказать, и первый человек, я сразу подумала, что ты меня излечишь… Подумала, потому что любила тебя…

Я провожу рукой по ее лбу и волосам, успокаиваю ее:

— Не говори ничего… Спи…

Но она не останавливается, глаза ее закрыты, а голос дрожит от волнения:

— Я ждала от тебя хоть слова… или даже молчания, такого, чтобы я могла открыться тебе… Иногда мне казалось, что вот-вот, уже близко, что сейчас я скажу все, и обрету себя… Но ты глядел рассеянно на мое лицо… ты был счастлив… ты боялся… Нас что-то разделяло… Ты дал мне отдалиться от тебя… охладеть… Я стала равнодушной…

Она открывает глаза и с ужасом глядит на меня:

— Ты меня обманул… Я не смогу больше тебя видеть!

Я закрываю ей глаза ладонью:

— Молчи… Усни… Поговорим завтра… или в другой раз…

— Да… поговорим…

— Все пройдет.

— Может быть, пройдет.

— Спи.

VI

Мы поженились, я жил в Шармоне и уже сам не понимал, почему я раньше так боялся брака, а вскоре и вовсе перестал об этом вспоминать. Как часто наши предвидения не сбываются, и взгляды меняются в зависимости от обстоятельств, но мысль не запоминает собственных просчетов. Наш забывчивый ум всегда открыт для новых идей и отлично приспособлен к жизни, если не сбивать его с толку избытком размышлений.

Женитьба не только не нарушила моего покоя, но уготовила мне сюрприз. Я воображал, что хорошо знаю Клер и что за долгие годы мы привыкли друг к другу. После свадьбы она не изменилась и нисколько меня не разочаровала, но в то же время предстала передо мной совершенно иным человеком. Она перестала быть красивой картинкой, которую я подправлял по своему усмотрению, абстракцией, я впервые увидел ее живым, активным человеком, утверждающим свое реальное независимое существование, человеком с ярко выраженным характером, собственным мироощущением, существом, любой поступок которого касается и меня.

Можно было бы жить под одной крышей с чужими людьми, если бы не хватало жилья, можно ежедневно работать бок о бок с коллегами, можно принимать у себя родных и друзей, но такого рода близость призрачна, ибо не затрагивает твоей личности. А вот появившаяся в твоем доме женщина, с которой ты неразрывно связан узами любви или ненависти, в полном смысле слова вторгается и в твою жизнь. Ты уже не один, ты не свободен; есть существо, с которым ты постоянно держишь совет, вглядываясь в него со всей возможной проницательностью; ты должен действовать только в согласии, нет ничего, что бы касалось тебя одного, все находит отголосок в другом и даже мысли твои уже не принадлежат тебе целиком.

Пока я жил один, существо мое для меня самого сохраняло некоторую расплывчатость, а тут вдруг я увидел себя целиком, услышал эхо собственного голоса, ощутил, что мои движения могут задеть другого человека, я чувствовал, что на меня смотрят, и оттого сам осознавал свои границы. Словом, Клер вынудила меня как следует задуматься о себе самом.

Букетами подснежников украсилась земля, и прорезались стрелки нарциссов; в одно ясное, солнечное утро я затосковал по лету. Дождь и холод еще вернутся в Шармон, ни в чем нельзя быть уверенным, пока не установится жара. Я подумал, что хорошо было бы отправиться в путешествие и показать Клер красоты неведомого ей мира. Что предпочесть: склоненные ли над морем кокосовые пальмы, припай на закате, пустыню? Я выбрал то, что ближе: Мушнеш, расположенный на склоне Ореса, на границе африканских песков. Быть может, это один из самых неиспорченных уголков на земле, благо пески оберегают его от человека. Его красота скромна, но тонка, изыскана, неизгладима: пальма на горизонте, розовая стена, небо, песок.

Мне хотелось перенести туда Клер одним махом, без промежуточных этапов, и я составил маршрут таким образом, что мы должны были ехать без остановок до самой Бистры. На время сборов мы решили переселиться в Париж. На улицах я постоянно беспокоился за Клер, боялся, что она угодит под автомобиль. Не то чтоб она была неловкой, но движения других людей часто кажутся нам нелепыми и неосторожными. Мне виделись тысячи подстерегающих ее опасностей, о которых она и не подозревала, и оттого всякий ее шаг вселял в меня ужас. И только в то утро, когда я уже сидел напротив нее в поезде, держа газету рукой, одетой в перчатку, я почувствовал, что мы в безопасности.

Мы предполагали ночевать в Марселе, но сошли в Авиньоне, а багаж отправили дальше. В свое время я много ездил по Провансу, и мне приятно было посетить с Клер места, где я бывал в юности.

Я рассказывал ей об Арле, Воклюзе, Вивье; воспоминания водили нас по дорогам прошлого, в забытые деревни, к руинам, к какому-то вдруг вспомнившемуся дереву. Временами над священным городом накрапывал дождь; то тут, то там нас подстерегали разочарования и помехи, но затем всякий раз неожиданно наступали восхитительные минуты, словно бы некое капризное, неуступчивое божество посмеивалось над нашими мольбами и раздавало милости по собственной прихоти. В Марселе мы нашли наш багаж в целости и сохранности, а вот комнату упустили.

Я не собирался задерживаться в Алжире, однако не учел, что после тяжелого плавания по морю Клер понадобится отдых.

Гостиница выходила в премиленький сад, и Клер недоумевала, зачем нам ехать куда-то еще. Те, кто бывал в Алжире раньше, ругают сегодняшний шумный, разросшийся город; для нас он родился в день нашего приезда, и мы не замечали изъянов. Мы любовались и уцелевшей на холме рощицей, и усеянным цветами оврагом, и чудесными тропинками, ведущими в Бирмандрейс.

Хозяин гостиницы, обогатившийся ко всему прочему продажей картофеля во Франции, употреблял доходы на покупку автомобилей, оставляемых за бесценок богатыми постояльцами. Я взял напрокат одну из машин его коллекции для путешествия в Эль Кантару.

Мы поехали через Кабилию, поскольку мне хотелось увидеть вновь стены Константины и ее голубые домики с темными черепичными крышами, нависшие над бескрайней равниной. Долгий, унылый путь от Константины среди холодных дюн, казалось, навсегда уводил нас от апельсиновых деревьев на побережье, когда неожиданной брешью прорвалась к нам Эль Кантара — несказанный мир, земля без кожи, нежная, светлая, где все — восторг и красота. Эль Кантара очень известное место. Все лучшее быстро становится достоянием славы и толпы, и коли претендуешь на оригинальность, приходится довольствоваться остатками.