Жестокая красота - Бри Диспейн

— Я ничего не чувствую.

— Не сдавайся.

Я кивнула. Гэбриел сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Я последовала его примеру. Он закрыл глаза. Я тоже.

— Сконцентрируйся на своей любви к нему. Представь, что он не ранен.

Гэбриел замер на мгновение и плотно прижал свои руки к моим. Я ощутила, что его ладони стали излучать тепло. Я попыталась вообразить, что мой папа опять здоров, и принялась вспоминать все хорошее, что было в нашей жизни. Как он улыбается. Как терпеливо что-то объясняет. Внезапно перед моим мысленным взором возникла сцена в искореженном взрывом подземном переходе. Я увидела отца, лежащего без сознания. Если тогда я не смогла уберечь его, почему я так самоуверенна?

«Ты слаба, — с презрением произнес волк внутри меня. — Ты вообще никому не в состоянии помочь».

Жар, исходивший от ладоней Гэбриела, стал почти невыносимым. Я стиснула зубы и приказала себе держаться до последнего. Я нужна папе. Он оказался на складе из-за меня…

В моем сознании замелькали картины пожара. Я будто наяву услышала звук взрыва в динамике телефона. В моей голове зазвучала речь медсестры. И я вновь наблюдала за отцом в «Скорой».

«Это твоя вина. Это твоя вина».

Нет, — возразила я волку. — Я не просила его идти в логово. Он сам настоял. Погибнуть в переходе должна была я.

Он сам виноват!

Гэбриел закричал, как от резкой боли. Он мгновенно убрал ладони с моих, и жар пропал. Я открыла глаза. Гэбриел, шатаясь, отошел от кровати. Одну руку он прижимал к щеке.

— Что с тобой? — забеспокоилась я.

Гэбриел опустил руку. Шрам превратился в свежую, кровоточащую рану. Успевшие побледнеть синяки стали ярко-лиловыми.

— Прости, — сказал он, глядя на испачканные кровью пальцы, и направился к двери. — Я думал, ты успела подготовиться.

Он отодвинул дверь и исчез, прежде чем я успела что-либо спросить.

«Не смогла», — прорычал мой внутренний волк. Я перевела взгляд на папу. А если я причинила ему вред? Мои опасения получили подтверждение: один их мониторов начал издавать сигнал тревоги.

В палату влетели две медсестры. Я молчала и не сопротивлялась, когда они оттолкнули меня в сторону.

Час спустя.

Я стояла в коридоре и смотрела сквозь щелочку в закрытых жалюзи, ожидая, когда врач сделает все необходимое, а монитор перестанет издавать жуткий писк. Медсестра разрешила мне ненадолго проведать папу. Но потом мне следовало отправляться домой. Я выучила эту присказку еще в прошлом году, когда Дэниел лежал прикованный к больничной кровати. Хотя в отделении интенсивной терапии время посещения больных никак не ограничивалось, мне, несовершеннолетней, нельзя было здесь ночевать. Я кивнула и ответила ей, что так и сделаю. Однако мне потребовалось пара минут, чтобы заставить себя отойти от папиной койки.

Мне хотелось взять его за руку, но я испугалась. Вдруг прикосновение будет для него слишком болезненным? Поэтому я просто оставила на тумбочке записку на тот случай, если он очнется. Я изо всех сил стремилась не допустить, чтобы он почувствовал себя таким же заброшенным, как я сама в данный момент.

Покинув отделение, я побрела по коридору к лифту. Стоя перед закрытыми дверцами, я таращилась на треугольники, указывавшие вверх и вниз, и не знала, какую кнопку нажать. Если вниз, то я попаду к выходу. Если вверх — то в палату для душевнобольных.

К маме.

Когда отца переправляли из машины «Скорой помощи» в приемное отделение, кто-то спросил у меня, как связаться с моей матерью. Я объяснила, где она находится, и врач заявил, что им сначала придется вызвать доктора Коннорса. Пусть он решает, надо ли сообщать миссис Дивайн о случившемся.

То, что она не спустилась, чтобы взглянуть на папу, не предвещало ничего хорошего.

Я знала: будь он в сознании, он попросил бы меня навестить маму. А еще он наверняка захотел бы, чтоб я зашла к Джуду. Я не видела никого из них с тех пор, как вернулась домой со склада. Он обязательно сказал бы, что это не в моем духе, и похвалил бы Эйприл.

Дело в том, что в последние годы более близкие отношения у меня сложились именно с папой. Однако раньше опорой для меня являлась мама. В те годы я носила косички, срезала с ломтика хлеба корку и питалась сэндвичами с арахисовым маслом и медом. Тогда я думала, что материнский поцелуй способен залечить любую рану — от телесной до душевной. Я тосковала по тем дням, когда клала голову ей на колени, а она гладила меня по волосам и утешала.

Но я уже отстранилась от нее. Держала ее подальше от своих секретов. Полагаю, мной руководила благородная идея защитить ее. Вероятно, я считала, что она еще слишком слаба. А может, истинная причина заключалась совсем в ином. Я опасалась, что она будет бояться меня.

Но, несмотря на то, что я быстро повзрослела и изменилась, я все равно нуждалась в ней.

А она?

Мне потребовалось унять дрожь в пальцах, но, в конце концов, я нажала на кнопку «вверх». Вскоре передо мной с тихим звоном раскрылись двери лифта. Я решилась. Настало время рассказать маме… в общем, все.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

СМЯТЕНИЕ ЧУВСТВ

Наверху.

Я остановилась возле запертой двери в отделение для душевнобольных и замерла у стены, на которой висел бежевый старомодный телефон. Табличка рядом гласила, что для соединения необходимо поднять трубку и набрать номер.

— Я пришла к Мередит Дивайн, — сказала я медсестре, ответившей на другом конце линии.

Когда повесила трубку, зажужжал дверной замок. Сделав пару шагов, я оказалась в широком бледно-зеленом коридоре. Воздух пропитался запахами прогорклой еды, конфет и аммиака. Я заметила очередную табличку: «Зона повышенной опасности. Будьте внимательны».

Я обернулась и стала наблюдать, как широкая дверь встает на место. Меня охватило сильное желание открыть ее, спуститься вниз и бежать на стоянку.

Нельзя.

Раздался тяжелый щелчок. Итак, путь назад отрезан. Следующая цель — пост медсестры. Что ж, по крайней мере, разведаю что-нибудь о маме.

Я пошла по коридору. На ближайшей банкетке сидела молодая женщина. Она выглядела так, будто перенеслась сюда из восьмидесятых. Пациентка раскачивалась взад-вперед, опустив голову. Длинные волосы закрывали ее лицо целиком. Я приблизилась к посту и расписалась в журнале учета. В кабинете со стеклянными стенами на стульях, поставленных в круг, расположилась группа людей. Кажется, они участвовали в дискуссии, и вел ее мужчина в брюках цвета хаки и застегнутой на все пуговицы рубашке. Остальные были одеты в простые серые пижамы, как и женщина в коридоре.