Август - Тимофей Круглов

— Кур ту тэци, кур ту тэци, гайлис манс? — дурачился, напевая, Саня Анчаров. В черных вельветовых джинсах, с голым мускулистым торсом, он приплясывал по каюте, смешно изображая из себя того самого петушка (гайлиса) из народной латышской песни. Заурчала вода в крошечном туалете, оттуда показался в одних плавках высоченный Толя, он выбирался бочком из сортира — плечи не входили в узкую дверцу.

— Пиф-паф! — упав вдруг на колено, «выстрелил» он в друга из пальца.

— Тиу-тиу-фью! — Саня двумя руками показал, как пули просвистели мимо его ушей, упал на колени и поднял вверх трясущиеся от ужаса руки. — Сдаюсь, только без обеда не оставляйте, биедрс сарканайс стрелниекс!

— Ты кого красным стрелком назвал, гад?! — Толя приставил палец ко лбу товарища и «нажал курок». Анчаров очень натурально умудрился изобразить разлетающуюся на куски голову и забился в агонии.

Отсмеялись друзья, оделись и собрались в ресторан. И только про себя подумал каждый, что, не смотря на столько лет, прожитых в Тирасполе, так и не вобрали они в себя ни одного румынского слова, ни одной привычки, свойственной южным русским. А старая любовь-ненависть все не сгорала.

Это Анчаров упросил вчера друга познакомиться поближе с соседками по столу.

— Да они же дети еще, Саня! — отнекивался поначалу Муравьев, потягивая коньяк из припасенной в круиз алюминиевой кружки — кофе заваривать. Толян тихо радовался тишине, мирно плывущим по обеим сторонам реки берегам, густо поросшим таким родным — русским лесом. Вспомнилось, что даже по грибы уже 20 лет почти не ходил — некогда и некуда в Приднестровье-то.

— Да причем тут: дети — не дети! — Анчаров приподнял свой широкий коньячный бокал, гоняя насыщенную жидкость на дне по кругу. Неторопливо откусил специальными щипчиками на брелке кончик новой сигары и потом долго пыхтел, раскуривая ее, немного отсыревшую на влажном речном воздухе. — Я жениться хочу, Толян! — произнес он твердо.

Толя не стал напоминать другу о том, что когда-то у него была уже жена, и двое детей, что Сане перевалило за сорок, что красавиц и в Тирасполе полно, да таких, что бледным россиянкам впору расплакаться от бессильной злобы. Муравьев и сам был когда-то женат. А дочке его, Светочке — 23 стукнуло, и она уже замужем. И не видел ее Толя с 91-го года. Не собирался никто из рижан, волей случая осевших в Приднестровье, задерживаться там надолго. Сначала думали, что отвоюют свою страну. Потом, что и выживут вряд ли. Муравьев дважды сидел в следственном изоляторе МВД, а потом и МГБ — по году почти в каждом. Наверху делили власть, озадачивали тогда еще капитана, а потом и майора деликатными поручениями. И рано или поздно предавали, загоняя в угол. Но Толян не сдавался, выкарабкивался и снова поднимался: выжил, стал подполковником и начальником отдела. Однако, устраивать при таких раскладах семейную жизнь было глупо и просто безответственно. Муравьев характер имел легкий, веселый, но человеком умудрялся оставаться порядочным. С молодости девчата просто вешались ему на шею, и он порою собирал их гирляндами, как связку баранок. Перебирал, надкусывал и оставлял, ничего не обещая и ничем не обнадеживая. Оглянулся недавно, а уже 17 лет прошло, как из Риги — транзитом через Тюмень сорвались они с Саней на набухший кровью Юг — мстить и умирать. Ни отомстить до конца, ни умереть Бог не дал. А жизнь на середине, а может быть, даже с горки уже спускается бывший младший лейтенант. «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины», — сказал он вслух, невпопад, но Саня все понял и не стал переспрашивать.

Анчаров навоевался с лихвой еще на срочной — в Афгане. Орденоносцем стал в 20 лет. Рано женился, рано завел мальчишек-близнецов. Был «замком» — замкомвзвода у Муравьева в Рижском ОМОНе. И потом опять воевал — то в Бендерах, то в Рыбнице. Толян вытащил сержанта из госпиталя, потом из затяжного запоя.

Помог стать офицером. А со временем Анчаров снова занял место заместителя Муравьева, только теперь уже в его отделе МГБ Приднестровья. Оба они все эти годы жили в одном и том же 12-этажном общежитии Тирасполя. Все, что заслужили — это отдельные комнаты с удобствами. Бывшие рижские коллеги, кураторы ОМОНа от МВД СССР, первыми нарисовавшиеся в ПМР сразу после «путча», давно уже занимали министерские посты. Подопечные им когда-то омоновцы все чаще только мешали в новой жизни и карьере — знали много такого, о чем хотелось забыть и никому не рассказывать. Вот уже 17 лет судьба двоих друзей висела на волоске, как и само Приднестровье.

— Жениться, говоришь? — Толя махом опрокинул в рот остатки коньяка из кружки, закурил «Галуаз» из синей пачки. Анчаров задумчиво смотрел на проплывавшие мимо леса, уже сливавшиеся с потемневшим к ночи горизонтом и попыхивал сигарой:

— Я же не к тому, что вот так сразу, на первой попавшейся Глафире и жениться. Я просто хочу вспомнить, какая она — человеческая жизнь, понимаешь?

— Понимаю. — Муравьев вздохнул, разлил остатки коньяка из узкой высокой бутылки и приподнял свою кружку. — За тех, кто в море!

— На границе!

— И в венерической больнице! — выпили, не чокаясь, и пошли искать подружек, убежавших после совместного кофе в «Панораме» танцевать в диско-бар.

А там уже их самих разыскивала встревоженная Дарья. Прошли быстро в каюту девчонок, на среднюю палубу, привели в чувство Глашу, бьющуюся в истерике. Пристал к ней в диско-баре грузин какой-то здоровый бандитского вида, и не отвязаться было никак. Девчонки наплясались, выпили по паре крепких коктейлей и потеряли привычную осторожность — они же на отдыхе! Даша, правда, с самого начала хотела позвать знакомых мужчин, чтобы разрядить ситуацию. Но раздухарившаяся неожиданно Глафира решила сама поставить кавказца на место. Была у нее одна вещица в сумочке; еще на первом курсе, когда и вправду, чтобы выжить провинциалке в Питере, приходилось «сниматься» иногда, — клиент один, иностранец, подарил. Ручка типа «шпионской», стреляющая иголками. Как тот голландец сказал, нужно только повернуть колпачок против часовой стрелки и нажать на пимпочку. И тогда обидчик тихо уснет и все. Ни разу не довелось Глаше воспользоваться импортной хреновиной, всегда она была осторожна и обходилась без скандалов с клиентами. А потом и вовсе забыла про вынужденный промысел, устроилась подрабатывать в районную рекламную газету.

А тут, словно бес попутал от испорченного хорошего настроения. Увлекла распалившегося грузина на пустынную и темную уже солнечную палубу, а как он под юбку полез, так и выстрелила ему из приготовленной заранее «авторучки» прямо в сердце. Тот сразу упал, как-будто и правда подстреленный. И лежал не как спящий, а как мертвый. Когда перепугавшаяся Глафира стала ощупывать ему грудь — сердце не билось. А за поясом, сзади, у него был пистолет. Зачем бумажник у него вытащила, сама не представляет, наверное, от шока.

Анчаров с Муравьевым переглянулись и посмотрели оба на Дашу. Та, казалось, не слушала рассказ подруги, курила сигарету за сигаретой, да потягивала «Мартини» из недавно открытой литровой бутылки.

В тонком бумажнике грузина был российский паспорт с московской пропиской, немного наличных и несколько кредитных карточек. И еще тонкий листок чертежной бумаги с подробным планом теплохода. Это бы еще ничего, да вот только сразу несколько мест на плане были отмечены крестиками, и все — ниже ватерлинии — в местах, легкодоступных для постороннего, но все-таки скрытных. Не понравилась эта бумажка офицерам. Так же, как и сообщение о пистолете. Пришлось разбираться. И по-быстрому, пока шум не начался. Девчонкам, понятное дело, ничего о плане судна говорить не стали. Велели закрыться и спать. Сами же сначала осмотрели тело, забрали пистолет. Перетащили бездыханного, но живого, живого все же грузина подальше от стоящих в изобилии на солнечной палубе шезлонгов, лежаков и столиков. Прикрыли тело свернутым тентом, оставленным в солярии для какой-то надобности, прихватили найденные в кармане кавказца ключи от каюты и ринулись ее осматривать. В каюте никого больше не было, слава Богу, зато вот в огромной дорожной сумке обнаружилась неприятная неожиданность в виде трех — четырех десятков килограммов гексогена в аккуратных мешочках. Был и электронный взрыватель с таймером, но ворошить сумку дальше Толя Анчарову не разрешил — так, сдуру, можно было и самим взорваться, и весь теплоход с людьми погубить. Могли у грузина и сообщники найтись. Время шло, на верхней палубе пришлось еще потусоваться и выпить с некстати появившимися там воронежцами и Петровым, хорошо, успели тело прикрыть от посторонних глаз. Надо было быстро принимать решение. Муравьев его принял, может быть, и не самое лучшее, но раздумывать было некогда — кто его знает, на какое время таймер выставлен? Поднимать панику? Докладывать капитану? Эвакуировать срочно людей? Куда? Мы в среднем течении Свири — места глухие! Ждать, пока очнется лежащий в шоке грузин, и потрошить потом его наскоро, добиваясь правдивых показаний — опасно. Вызывать из рубки группу антитеррора из Питера или Петрозаводска? Пока они долетят на вертолете, пока высадятся, пока поймут, что к чему, а взрыватель считает бесшумно никому, кроме лежащего в отрубе грузина, неизвестное время до взрыва. Выбросить за борт взрывчатку, упаковать накрепко террориста, — пусть с ним потом власти разбираются? Так ведь сумку потом на дне не найдешь, Свирь не Фонтанка — не прочешешь с водолазами! И разбираться будут уже не с грузином, а с тобой. Да и девчонку жалко — дурищу — испортят ведь ей жизнь, глупышке.