Пейзаж с убийцей - Светлана Чехонадская

— А вы пробовали разобраться спокойно? — осторожно спросил он.

— А как же! Странности начались со звонка этой вашей Долгушиной вам. Или не вам… Я же не знаю, кому она еще звонила. — Девушка посмотрела на него с надеждой.

Мишаня был логичный человек. Кроме того, он любил детективы.

— А зачем вы расспрашивали Долгушину о стариках и их домах? — задал он вопрос.

— Не о стариках, а о старике. У меня есть информация, что в этой деревне в девяносто втором году утопили пожилого человека.

Мишаня посмотрел на нее немного странным, долгим взглядом.

— Откуда у вас эта информация?

— Я не могу сказать… И я не уверена, что эта информация достоверная. Я, собственно, и приезжала, чтобы узнать: так это было или нет.

— Значит, это вы разговаривали со Степкой-алкоголиком об утопленниках?

— Не знаю, с кем я разговаривала, но, возможно, это и был Степка-алкоголик. Пожилой такой дядечка, вдребезги пьяный. Он еще сельсовет ругал…

— Интересная история, — сказал Мишаня. — Здесь никого не топили.

— Значит, моя информация неверная.

— Значит, неверная… Но тогда, извините, непонятно, зачем вы приезжаете сюда во второй раз. За двенадцать тысяч рублей, между прочим.

— А приезжаю я сюда во второй раз потому, — злобно сказала она, — что кто-то ведет себя так, словно эта информация верная! Следит за мной, расспрашивает моих родственников и знакомых, обыскивает мой дом, только чтобы запугать меня, поскольку ничего не крадет! Вот поэтому!

«Если он скажет, что это связано с чем-то другим, — подумала Елена, — то я швырну ему в рожу стакан!» Но, видимо, потраченные двенадцать тысяч рублей убедили логичного участкового, что человек хорошо проверил собственные мотивы, прежде чем платить такие сумасшедшие деньги.

— В нашей деревне никогда не пропадали без вести пожилые люди, — сказал Мишаня. — Точнее, многие разъехались, но никого из них не искала милиция. Что же касается утопленников… Да, здесь тонул человек, но давно, еще до моего рождения. Еще была громкая история: молнией убило ребенка. Это тоже было очень давно. Наконец, в нашей деревне зарезали парня. Он сам был бандит, и никаких особых сомнений в характере этого убийства не было. Его раскрыли почти сразу же. Вот и все громкие события Корчаковки.

— Хорошо, когда так мало громких событий, — она слабо улыбнулась, вытирая слезы.

— Да, наверное. Скучновато немного… И серьезно вас преследуют?

— Очень серьезно… И все преследователи интересуются девяносто вторым годом.

— Девяносто вторым годом… — задумчиво повторил он. — Сам я здесь еще не жил. Мы продали дом на Алтае и переехали в Корчаковку в начале девяносто третьего.

— Если бы что-то было, об этом бы еще помнили.

— Да… Убийство Штейнера тогда еще было на слуху. Люди стали запираться, многие поменяли собак. Мы даже расстроились, подумали, что попали в какой-то бандитский район. У нас на Алтае сроду никто не запирался…

— Получается, Штейнера убили примерно в девяносто втором?

— Не примерно, а точно. Мне крестный все подробно рассказывал… Немного странное совпадение, правда? Единственное убийство за всю историю деревни — и ваша информация. Может, ее исказили, пока передавали? Не утопили, а зарезали?

— Нет, не исказили. Либо это не тот случай, либо в убийстве Штейнера должно быть что-то, связанное с водой. Может, после убийства его оттащили к реке, попытались утопить труп? Вы можете узнать подробности?

— Да. Дядя Витя, наверное, помнит.

— Кто это?

— Крестный. Он был участковым до меня… Но сегодня не получится.

— Я здесь пробуду сколько надо.

— Здесь? В Корчаковке?!

— Да нет, в Новосибирске. У меня там подруга живет, она врач. Я вам ее телефон оставлю? И есть еще мой мобильный. Запишите, пожалуйста. Меня Лена зовут… Вдруг что-то важное узнаете?

— Давайте, — согласился Мишаня.

Она достала электронную записную книжку — он покосился завистливо — стала водить по ней черной палочкой.

— Не могу до подруги дозвониться, — пожаловалась она. — Может, в командировку уехала? Тогда я буду в гостинице… А вам можно позвонить?

Они обменялись телефонами, девушка вышла из опорного пункта. Мишаня смотрел в окно, как она идет по улице к автобусной остановке.

Он вздохнул: «Вот жизнь у людей! Мотаются за двенадцать тысяч туда-сюда! Жалуются на преследования… Скорее всего, богатая московская фантазерка. Правильно сегодня говорили: деньги людям девать некуда!»

Тем не менее, ее жалобы и обмолвки засели у него в мозгу, как заноза. Мишаня не мог избавиться от ощущения, что история москвички наложилась на какую-то его собственную историю — одна несообразность на другую. «Да что же это? — думал он. — Какую здешнюю глупость напомнила мне глупость ее истории?»

Елена тоже была задета разговором. Впервые за все последнее время она столкнулась с нормальной человеческой реакцией. Разговор с генералом Андриевским виделся отсюда, с этого наполненного теплом и пылью пятачка на краю дороги как дурной сон, как что-то тяжкое и унизительное. Ведь не преступником она к нему пришла и даже не просителем — обычным человеком к такому же человеку. Пережив его равнодушно-насмешливый взгляд и эти слова: «Вы прекрасно знаете, почему за вами следят… Вам страшно, и вы пришли выяснить, а я человек с принципами», — она цитировала себе, чтобы успокоиться и не заплакать в том кабинете с красной ковровой дорожкой: «Фуражка деформирует голову». Но тут тоже был человек в фуражке.

В фуражке, но не в Москве… Елена редко признавалась себе, что так и не привыкла к столице. Она победила этот город материально — она стала независимой и богатой, она соответствовала его требованиям в том, что касалось одежды, досуга, профессии. Но морально она в Москву не вписалась. Более того, если еще десять лет назад Елена любила этот город, то теперь это чувство заглохло в ней. Иногда она пыталась воскресить в себе почти молитвенное отношение к Москве, свойственное ей в ранней молодости, но оно не воскрешалось.

Когда-то москвички очень боялись, что на них женятся по расчету — из-за прописки. Честные люди смеялись над этим страхом и презирали его, но оказалось, что он служил неплохой защитой от реальных подлецов.

Теперь же на целой Москве все женились по расчету. Она украшалась, дорожала, наряжалась, но в этом было много от поведения обеспеченной, но нелюбимой женщины, расчистившей мужу дорогу папиными связями. Чем все это кончится, Елена не знала. Она даже допускала, что все кончится хорошо. Что брак по расчету окажется крепким — в принципе, шансов было столько же, сколько и у брака по любви.

…Подошел круглобокий автобус. Расплатившись и усевшись сзади, под прикрытием мощных спин возвращающихся с работы мужиков в спецовках, она решила еще раз попробовать дозвониться до Нины.

Телефон поликлиники, видимо, был неправильным — все время короткие гудки, зато домашний, наконец, ответил.

— Нина? — спросила она, не узнавая голос.

— Нет, — женщина на том конце провода отчего-то замешкалась.

— А Нину можно?

— А кто это?

— Нину можно? — Елена ненавидела, когда ее так спрашивали.

— А кто это? — незнакомка оказалась настойчивой.

— Это ее подруга из Москвы.

— Елена?

Автобус тряхнуло, рабочие заматерились в полный голос.

— Вы Елена из Москвы? Вы, наверное, ничего не знаете?

Уже можно было догадаться, что случилась какая-то неприятность, но ее вдруг охватила полная апатия. Можно сказать, она упала в море апатии и теперь медленно погружалась на дно этого теплого густого водоема.

«Странно, — думала она. — Нина — единственная, кому я не позвонила за эти два месяца… Я обиделась на ее упорство в отстаивании идиотской версии про любовника из Академгородка… Ну как она не могла понять, что мне хотелось продемонстрировать ей, только что вышедшей замуж за красивого парня с квартирой в центре, ей, все-таки окончившей мединститут, что и моя жизнь может оказаться успешной! Что я не банкрот в свои двадцать четыре года — а двадцать четыре в девяносто втором году весили намного тяжелее двадцати четырех в две тысячи третьем. Тогда к этому возрасту уже полагалось иметь профессию, мужа, ребенка, а сорокашестилетних первородящих Нинины коллеги не могли себе представить даже в самых страшных снах. Поэтому мне постоянно хотелось оправдываться…

А оправдываться было нечем! У меня не было квартиры, прописка в общежитии, купленная вместо сапог, закончилась, не было также и денег, не было никаких перспектив!

Я ехала в Омск, почти уверенная в том, что обратно мне не выбраться, что придется остаться, судиться с родственниками за жилье, начинать все заново — без профессии, старой девой двадцати четырех безнадежных лет! И тут я попала в эту ее сказочную квартиру — две комнаты! — увидела мужа — военного! — поняла по счастливо-равнодушным ее улыбкам, что готовится и вовсе волшебное: они решились на ребенка! Как все удачно сложилось! Потому что у нее счастливая звезда…