Творящие любовь - Джудит Гулд

Господи, да ведь у этой женщины есть характер. Характер и еще что-то неуловимое, необъяснимое словами. Впечатление независимости. Высокомерие. Самоуверенность. Черты человека, который не может быть просто горничной.

Так кто же она тогда?

Ему захотелось разузнать о ней побольше, и он дал себе задание все выяснить.

Но судьба не позволила ему выполнить задуманное. На следующее утро Лолу Бори нашли мертвой в ее номере в «Савой плаза». Она приняла чрезмерную дозу снотворного. Лэрри пришлось заниматься похоронами бывшей жены.

Горничная из «Савой плаза» стала всего лишь мучительным воспоминанием.

А Элизабет-Энн, в свою очередь, вдруг обнаружила, что ей не удается забыть мужчину, о котором она ничего не знала, кроме имени. Хотя они виделись всего несколько минут, его образ без труда возникал в ее воображении: единственный темно-синий глаз, виденный ею мельком, высокий рост, внешность, осанка человека, уверенного в себе. Она думала о красивом одноглазом незнакомце, и его силуэт без приглашения появлялся перед ней в любой час дня и ночи.

Другое дело Заккес. Иногда, и это случалось все чаще, Элизабет-Энн не могла даже вспомнить, как он выглядел. После стольких лет совместной жизни его изображение потускнело. Что-то изменилось, а она так и не могла понять, что именно.

От этого Элизабет-Энн злилась. И чувствовала себя виноватой. Заккес ушел всего четыре года назад. По закону и совести он все еще оставался ее мужем и отцом ее детей. Она не имела права похоронить его в тайниках своей памяти и допустить, чтобы незнакомец стал тем, кого так страстно желала и к кому стремилась ее душа. Но слишком многое помогло одноглазому Лэрри стать ее заветной мечтой.

Во-первых, эта черная повязка на глазу, которую он носил с такой бросающейся в глаза уверенностью, с такой гордостью. Это говорило о его независимом характере, легко принимающем вызов, сродни ее собственному.

Во-вторых, его честность, хотя ей и не хотелось этого признавать. Он заступился за гостиничную прислугу перед миссис Уинтер, что требовало немалой смелости. Ей-то это было прекрасно известно.

Сыграло свою роль и то, как он заговорил с ней через приоткрытое окно «роллс-ройса», когда его чувственные губы — или она все это придумала? — кривила дьявольская усмешка.

Но больше всего этому способствовали события, нагромоздившиеся одно на другое за эти двадцать четыре часа, драматично и неразрывно связавшие Лэрри с канвой ее жизни. Сначала события с фотографом и миссис Уинтер. За этим последовала жуткая стычка с Шарлотт-Энн, произошедшая как только мать вернулась домой. И в довершение всего, чтобы уже никогда и никто не забыл эту ночь, в утренних газетах появилось сообщение о самоубийстве Лолы Бори. И снимки, сделанные тем самым проклятым фотографом, с которого и начались все неприятности, сопровождали колонки текста.

Все вместе создавало впечатление незабываемого ночного кошмара. И, казалось, все вертится вокруг Лэрри.

Элизабет-Энн не ожидала, что события развернутся таким образом. Она лишь нанялась на работу, чтобы поближе познакомиться с гостиничным бизнесом, и бросила ее из-за миссис Уинтер, из-за разочарования, из-за того, что узнала все, что было возможно узнать на месте горничной.

В подземке, по дороге домой, она мечтала только об одном: посвятить несколько спокойных часов себе и выспаться, чтобы проснуться посвежевшей и помолодевшей.

Элизабет-Энн с трудом поднималась по лестнице с вещами в руках. Она остановилась на минуту на площадке, чтобы перевести дух, уставшая намного больше, чем в те дни, когда она работала всю ночь. Инцидент с фотографом и миссис Уинтер вымотал ее и морально и физически.

В квартире горел свет, и вечеринка Шарлотт-Энн была в самом разгаре. Мать слышала возбужденные голоса, яркий луч света выбивался из-под входной двери.

Она переложила вещи на одну руку, открыла сумочку, достала ключи и открыла дверь. Сначала никто не услышал, как она вошла. Войдя в гостиную, Элизабет-Энн наткнулась на Людмилу, сладко спящую в кресле: голова упала набок, руки на коленях, глаза закрыты, из приоткрытого рта раздается громкий храп. Шарлотт-Энн и ее подружки расположились на горе одеял и подушек, наваленных на пол, хихикая над какой-то шуткой. Послушав храп Людмилы, они шептали что-то друг другу и разражались хохотом.

— Вот так вот я и хррраплю, — передразнила одна из девочек. Она открыла рот, пародируя Людмилу, и издала носом храпящий звук.

Остальные захихикали. Хотя они и заметили Элизабет-Энн, смех не утихал.

— Мама! — с удивлением воскликнула Шарлотт-Энн. Потом вскочила на ноги и продолжила: — Я не думала, что ты вернешься так скоро.

— Я тоже не думала. — Элизабет-Энн утомленно улыбнулась.

— Я считала, что тебя пригласили переночевать. — Шарлотт-Энн сделала паузу, а потом произнесла с ударением: — На вилле «Саутгемптон».

Элизабет-Энн посмотрела на дочь. Впервые та впутывала мать в свою ложь. Ей захотелось тут же положить этому конец, прямо здесь и сию секунду, но она подавила это желание, сообразив, что сейчас не время и не место читать дочери нравоучения. Можно подождать до завтра, когда ее подружки уйдут.

Шарлотт-Энн повернулась к девочкам:

— Маму постоянно приглашают провести уик-энд в чьем-нибудь загородном доме. — Потом она подошла ближе к матери и спросила, понизив голос: — Почему ты вернулась так рано? Что-нибудь случилось?

— Ничего такого, что не могло бы подождать до утра. — Элизабет-Энн посмотрела через коридор на закрытую дверь спальни: — Сестры и брат спят?

Шарлотт-Энн кивнула. Только теперь она заметила сверток в руках у матери. Ее глаза потемнели, когда она узнала платье, в котором мать была этим вечером. Девочка быстро выхватила его из рук Элизабет-Энн и сделала вид, будто пристально рассматривает его.

— Мама! Это же вещи, которые ты оставила в «Саутгемптоне» летом. Миссис Белмонт очень мило сделала, что сохранила их. — Она выдавила из себя смешок. — Только почему бы ей было не одолжить тебе чемодан? — С невероятной скоростью, словно отбрасывая ядовитую змею, она сунула платье в альков за занавеску. У нее за спиной школьницы обменялись удивленными взглядами.

В это время, ни о чем не думая, Элизабет-Энн медленно расстегнула пальто, представив на всеобщее обозрение длинное платье горничной с белым воротничком, манжетами и накрахмаленным фартучком. Она медленно опустилась в кресло, откинув голову назад и прикрыв глаза. Несмотря на шараду Шарлотт-Энн, как же все-таки хорошо оказаться дома. Может быть, она наконец сможет успокоиться.

Вдруг до нее донеслось оживленное перешептывание девочек.

Она открыла глаза. Подружки Шарлотт-Энн бурно что-то обсуждали, бросая на нее косые взгляды. Шарлотт-Энн стояла у двери, бледная и дрожащая.

Элизабет-Энн взглянула на дочь, удивленная ужасным выражением ее глаз.

— Шарлотт-Энн, что случилось? — озабоченно спросила она, пытаясь угадать, что же так поразило девочку.

Шарлотт-Энн отвернулась.

— Н-ничего, — жалобно пробормотала она.

Элизабет-Энн в смятении оглядела комнату. Напряжение ощущалось физически. Не понимая происходящего, она почувствовала, что Шарлотт-Энн только что изгнали из заветного кружка в ее же собственном доме. И в собственном доме Элизабет-Энн.

Явным лидером среди школьниц была привлекательная девочка с острым подбородком и глазами, как у лани. Она поднялась на ноги, показывая, что «совещание» окончено.

— Уже поздно, миссис Хейл, — запинаясь, сказала она, стараясь не встречаться с Элизабет-Энн взглядом. — Я знаю, мы собирались остаться на ночь… — И оглянулась на других, ища поддержки. Школьницы торжественно кивнули. — Но нам лучше сейчас пойти домой, миссис Хейл.

Элизабет-Энн выглядела удивленной. Она выпрямилась в кресле, опираясь руками на подлокотники.

— Но почему? — Она переводила взгляд с одной девочки на другую, но те отводили глаза. — Мне казалось, что вы хорошо проводите время.

— Мы… то есть я хочу сказать, я… не очень хорошо себя чувствую. Мы соберем вещи и найдем такси. Мы можем поехать ко мне домой.

Элизабет-Энн быстро взглянула на Шарлотт-Энн. Ту трясло, как в ознобе.

Пока девочки собирались, проснулась Людмила. Оглядывая всех круглыми глазами, она сонно спросила, раскатывая букву «р»:

— А который сейчас час? Уже утро?

Удаляющиеся шаги девочек еще слышались на лестнице, когда Шарлотт-Энн взорвалась.

— Я думала, что вот-вот умру, завопила она. — О Господи! Я никогда больше не смогу посмотреть им в лицо. Я и в школу-то не смогу вернуться.

Элизабет-Энн удивленно посмотрела на нее:

— А в чем, собственно, дело?

— Ты хочешь сказать, что не знаешь?