А началось с ничего... - Николай Егоров

— А домой, — равнодушно ответил майор.

— Давайте хоть в скрадке посидим. Авось, и надлетит какая.

— Дурная разве что.

Втроем забрались в скрадок, приготовленный с вечера. Травы настелили толсто, под боком мягко и тепло. Лежат, поглядывают в небо. А утро растет, ширится.

С полей в одиночку и табунками потянулась птица. Утки кружились над озеринками в надежде найти хоть какое-нибудь незамерзшее. Везде стеклянел лед, и в отчаянье они готовы были расшибиться об него, но в самый последний момент одумывались, закладывали крутой вираж и неслись дальше в поисках воды.

Сергей приподнялся на локте и замер. Прямо на них летела стая шилохвостей. Он вскинул ружье к плечу, но Бушуев накрыл ладонью дула стволов.

— Не надо.

— Да вы что? А если бы я на спуск давнул?

— Дави, оно не заряженное.

Сергей переломил ружье, на него уставились желтые зрачки капсюлей. Вынул один патрон — пустой!

— Ну, Николай Николаевич, вам и со сковородником с таким же успехом на охоту можно ходить. — Посмеялись.

— Хватит, настрелялся я за четыре года. Оглянуться назад, так войны от охоты произошли. Какой-то первый питекантруп…

— Питекантроп правильно.

— Разве? Учту. Пульнул камнем в первого птеродактиля — убил. Хорошо. Дальше — больше. Мамонтов научились убивать. Потом друг друга. И пошло.

Сергей собирался возразить, что война войной, охота охотой, что товарищ майор загнул не туда немножко, но Бушуев вдруг съежился и погрозил ему пальцем.

— Ша. Разведчик летит.

— Какой разведчик?

— Лебедь. Не шевелись.

Над лесом редко и сильно махала крыльями белая птица. Она была еще очень далеко, но уже видно, что белая. Или небо темно-синее, так поэтому, или воздух такой профильтрованный.

Лебедь кружнул над озерком, поинтересовался балаганом, едва не задев его, и повернул обратно.

— Сейчас стаю сюда приведет, если не заметил ничего подозрительного.

— Стаю? На озеро? Так лед же.

— Разломают.

Сергей не поверил, но смолчал: посмотрим.

Майор оказался прав: разведчик возвращался со стаей.

Лебеди на лету перестроились из косяка в цепочку. Вожак первым отделился от нее, спланировал, чиркнул грудью по льду и тут же взмыл. За ним второй лебедь, третий, четвертый. И все в одну точку. В одну точку. И после каждого удара ртутными шариками разбегались воздушные пузыри, молниями сверкали трещины. Лед прогибался, стонал, охал, а нежные птицы падали и падали на него. И лед сдал. Молодой лебедь, сложив крылья, отчаянно ударился всем телом, с хрустом проломил его и победно крикнул. Клич подхватили другие лебеди, и розовоклювый красавец закружился в маленькой полынье. Он вытягивал шею, наваливался грудью на хрясткую кромку и давил, давил, давил, кипятя черными лапами холодную воду. И вот уже на помощь ему опустился другой. Потом еще два. Брызги — веером.

Забыв об осторожности, охотники вылезли из укрытия. Такое не часто доводится наблюдать. А Отчим нетерпеливо поскуливал в ожидании выстрела, елозил брюхом по шуршащей подстилке, тыкался мордой в ружье — не стреляют. У пса, наконец, сдали нервишки, и он с визгом выскочил из шалаша.

— Отчим, назад! Отчим, вернись!

Лебеди шумно сорвались с полыньи и низом, нехотя полетели прочь. Отчим кинулся догонять стаю. Майор погрозил ему кулаком:

— Скажи, не турок. Ну, вернись только, дарданелла клочковатая. Жаль, кинокамеры нет. Неплохой фильмик мог получиться — финансы не позволяют. Моей ржавчине вечно что-нибудь да надо. Представляешь: пианино просит. Зачем?

— Горшки ставить, — невежливо хохотнул Сергей.

Он, не мигая, смотрел на воду, от которой шел пар, будто она была горячая. Белые перышки, что парусники в Ледовитом океане, метались по черной полынье, то натыкаясь на льдины и переворачиваясь, то задевая за водоросли и кружась на месте. Сергею все еще не верилось, что такие нежные птицы и вдруг способны на такую борьбу.

— Да, дружные птицы гуси-лебеди.

— Как люди. Чего разулыбался? Скажешь, люди грудью об лед не бьются, и я тоже. Так ты пока и не велика птица.

— Вы хотели сказать: не вольная птица. Конечно, куда уж нам до неба.

— Ты не обижайся, Сережка. Понимаю, на что намекаешь: твоя воля — ушел бы из ординарцев. Да?

— Ушел бы… Просто не был бы и все тут.

— А некоторые — наоборот, просятся даже.

— Потому они и некоторые. Берите, просятся, — меня отпустите.

— А если не отпущу?

— Вы не такой. Знаете, Николай Николаевич, какой может стать земля, дай людям делать то, что им по душе? Земля в два раза круглее станет.

— Не зна-а-аю, — покачал головой Бушуев, — круглее или площе. Не надо забывать, что опять-таки некоторым по душе войны, например, и так далее. Теперь ты-ы вообрази, какой станет земля, дай людям делать то, что им нравится. Ты в дебри не лезь, заблудишься. Ты лучше прямо скажи: чем тебе не служба у меня?

Затруднительно, когда и врать не умеешь, и правду молвить, какие легендочки выдает ординарцу Любовь Андреевна, не по-мужски получится.

— Ну, понимаете, товарищ майор, механик я.

— Смотри, механик, не прогадай: меняешь майоршу на «солдатку».

Сергей насторожился: что за солдатка там еще?

— А-а…

«Солдаткой» любовно звали истребитель лейтенанта Солдатова.

— У-ра.

Сергей долго вставал на затекшие ноги. Встал. Раздвинул прутья. В шалаш вошло живое солнце, большое и теплое.

17

Доставалось Сергею: машина с двойным управлением, эскадрилья молодежно-комсомольская. Солдатов залетывался. Одного ссадит — другого на выучку берет. В газетах в каждом номере рубрика идет «События в Корее».

Учебные вылеты — чуть ли не на каждом рассвете.

Авиамеханики падали в сапоги, хватали гимнастерки, бежали на аэродром.

Прибегут — чехол с мотора долой, колодки из-под колес в стороны. А летчик уже в кабине.

— От винта!

— Есть от винта!

Брызнет роса с лопастей, ляжет ничком трава за хвостом, вздрогнет и покатится истребитель.

Солдатов неделю хворать будет, если кто раньше его взлетит на секунду. Но при быстрой рулежке, вдруг где яминка или бугорок, самолет может носом ткнуться, не придержи его за хвост. Вцепился Сергей в специальную скобу на стабилизаторе, бежит. Чувствует, ноги уже заплетаются, вот-вот отпустится. А до старта еще далековато. Собрал последние силешки, подпрыгнул и сел на консольку, отпыхивается.

На старте майор Бушуев взлетами руководит. Взял по ракетнице в каждую руку и швыряется разноцветными кометами. Ракеты полосовали рассвет, шипели, брызгались фосфором, шлепались на асфальт рулежных дорожек, подпрыгивали, крутили спираль и лопались в дым. Красотища.

С головы вдруг упорхнула пилотка, оторвался от полосы и повис хвост истребителя.

«Взлет с ходу! — похолодел Сергей. — Надо прыгать. Надо прыгать».

Как? В ушах ветер, земля клином сходится. Спрыгни — верная смерть, и не спрыгни — сдует, как пушинку.

— Ма-ма!

Сергей не помнит, каким чудом сумел он пойматься за киль, набивая синяки на коленках, кое-как заползти повыше и перегнуться через него.

Самолет рявкнул и задрал нос.

«Взлетел!»

К горлу подступила тошнота, перед глазами поплыли круги. Сергей зажмурился.

«Только бы не потерять сознание. Только бы не потерять сознание».

Его заметили на фоне зари, когда истребитель поднялся над лесом.

Бушуев, хрипя от напускного спокойствия, тискал микрофон.

— «Десятый, десятый». Гривна-десять! У тебя на хвосте механик. Немедленно на посадку. Пр-рием.

Майор крутнул регулятор громкости вправо до отказа, но Солдатов молчал, самолет шел по прямой.

— «Десятка», «Десятка»! Солдатов, дарданелла рябая, у тебя человек на хвосте!

— Вижу! — отозвался наконец динамик.

— Немедленно заходи на посадку! «Гривны», «Гривны», «Гривны», — поворачиваясь к спешащим самолетам, завыкрикивал Бушуев предупредительный позывной. — Всем, всем, всем! Прекратить рулежку. Взлет запрещаю!!

Какой может быть запрет, когда этакая тревога и комэска давно в воздухе. Рулят.

Бушуев бросил микрофон, схватил ракетницы — и прямой наводкой по ним красными. Остановились, молотят вхолостую винтами.

Майор промакнул погоном пот на подбородке — и к радиостанции.

— «Гривна» десятая! Садись, полоса свободная.

Но Солдатов не торопился с посадкой. Убавил газку и пилит. Да круг загнул… Где-то аж над сопками его понесло.

— Что он плывет, как вятский лапоть по Волге?

Пилот Шраммовой «ласточки», примчавшийся выяснить, почему пробка создалась, воткнул руки в бока — кулаки под ребрами сошлись.

— Не иначе Солдатов решил прелести сахалинской природы механику показать.

— Я ему покажу. Я ему по-ка-жу.

Бушуев погрозил пальцем и не выключил рацию, пока истребитель не приземлился.