Преисподняя - Владимир Гоник

Кровать была так велика, что даже двоим ничего не стоило в ней потеряться: лечь и не найти друг друга.

- Как-то даже страшновато, - оробел Першин. - Одному в такой кровати...

- Еще чего! - с вызовом дернула плечом Лиза. - Даже не надейся! Неужели я оставлю своего больного без присмотра? Хороша я буду врач!

Он понял, что сопротивление бесполезно, пора сдаваться, все равно она настоит на своем: не в ее правилах было отказываться от того, что она задумала, не для того она привезла его в Бор.

Это был маленький, затерянный в лесу поселок на берегу реки. Одна гладкая пустынная охраняемая дорога вела сюда от шоссе. Дремотная тишина висела над лесными холмами и оврагами, и только в непогоду ее нарушал шум деревьев, да изредка гул пролетающих самолетов прокатывался из края в край над безлюдным пространством. Настоенный на тишине и лесных зарослях воздух был так чист и прозрачен, что у приезжего с непривычки кружилась голова. Воздух Бора, как средневековый бальзам, клонил в вещие сны, изгонял бесов, открывал способность к ясновидению и рождал озарения свыше. Правда, обитателям Бора редкий воздух не шел впрок, они не становились умнее, благороднее, чище, волшебный воздух приносил им мелкую пользу, как чернослив или свекла приносят пользу пищеварению. Нет, Бор не шел впрок своим обитателям, как не идет впрок все, что добыто неправедно.

По России много таких мест укрыто от чужих глаз. Это были те самые таинственные закрома Родины, куда отовсюду свозили все лучшее, что водилось на свете и рожала земля. На особых фермах растили особый скот, в особых прудах разводили особую рыбу, особые поля давали особые урожаи, и особые плоды росли в особых садах.

О да, постояльцы пансионата знали толк, как должна быть устроена жизнь, и похоже, вся страна для того и трудилась - недоедала, корячилась натужно, чтобы они ни в чем не знали нехватки и отказа.

В пансионате предугадывали малейшие желания постояльца. Он даже мог пригласить гостей без счета, сколько вздумается, всех обязаны были накормить и обласкать; при желании постоялец оставлял гостей ночевать.

Это было очень удобно для тех, кто имел любовниц: никто не спрашивал документов, не докучал расспросами, не домогался узнать, кем приходится женщина и кому.

Вышколенный услужливый персонал делал жизнь в пансионате удобной и легкой. Безмолвная челядь исправно служила круглые сутки, оставаясь незаметной, и готова была предстать пред очи по первому зову. Челядь понимала манеры и обхождение, хорошо знала свое место, но главное, помалкивала; умение держать язык за зубами ценилось здесь превыше всего: сведения о пансионате персонал обязан был хранить, как государственную тайну.

Между тем пансионат Бор на самом деле был государственной тайной. Как, впрочем, и другие подобные пансионаты: "Сосны", "Лесные дали" и прочие, прочие...

Пансионат скрывали, как важный военный объект, дороги к нему были закрыты, каждая машина имела пропуск, номера всех машин заносили в специальный журнал. Контрольно-пропускные пункты, глухие заборы и сигнализация стерегли лес, как зеницу ока. Служба безопасности бдительно охраняла все входы и выходы, держала под присмотром каждую щель и окрестности, патрули прочесывали местность день и ночь.

Обитатели пансионата жили спокойно, уверенные в своей безопасности. Сказочный воздух, как отмечалось, не шел им впрок и не способствовал развитию ума и таланта, они по-прежнему не понимали, что происходит за забором, что творится вокруг, куда клонится жизнь, - не понимали и не хотели понимать.

Всех, кто их кормил и содержал, они определили в быдло, в рабочий скот, необходимый для их благополучного существования, они презирали эту безликую массу, от имени которой они управляли страной, - презирали, не подозревая, что сами они - всего лишь унылая бездарная саранча, способная все пожрать.

Обслуживающий персонал жил в полукилометре от самого пансионата в отдельном поселке из десяти больших домов. Разумеется, челяди перепадало кое-что из того, чем владела номенклатура. Челядь подкармливали, чтобы служила верно - не за страх, за совесть. Она была надежно защищена от невзгод, в которых прозябало прочее население: все, кто обитал в поселке, не знали житейских забот.

Это было райское место, изолированное от остального мира, заповедник, остров счастья, сказочная земля, мечта, осуществленная наяву. Это был особый лагерь, зона наоборот, где зэки имели все, о чем можно мечтать. И все же это была зона, загон, окруженный ненавистью голодных.

Челядь, как водится, ненавидела тех, кому служила. Ненависть рождалась из зависти - челядь, как никто, знает, чем владеют хозяева, она ненавидела их за то, что вынуждена им служить, и мечтала оказаться на их месте.

Время в пансионате текло неторопливо и безмятежно. По вечерам черные лимузины привозили начальников из Москвы, утром приезжали за ними, чтобы отвезти на работу. Постоянно в пансионате жили преимущественно домочадцы жены, дети, бабушки с внуками... Подрастая, юная поросль постигала законы стаи: с кем знаться, откуда дует ветер, как повернуться... В неторопливых прогулках по аллеям, в бассейне, на теннисных кортах, в сауне решались судьбы: устраивались карьеры, слаживались браки, готовились награды и назначения.

Вести о том, что происходит за забором, долетали сюда, как будто из немыслимой дали. Нет, в каждом номере, у каждого постояльца исправно работал телевизор, библиотека получала множество газет, но это как бы не имело отношения к жизни пансионата. Да, в мире что-то происходило, но это было где-то далеко, на другой планете, в другом измерении. Люди за забором были для обитателей Бора, как муравьи, которые копошатся в своих муравейниках, без них нельзя обойтись, но лучше о них не знать, не думать; пусть приносят пользу и не мешают жить.

Непоколебимая тишина владела Бором изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, и понятно было: так есть, так и останется впредь.

Пансионат знал лишь одно исчисление времени: от еды до еды. А какая там была кухня! Меню напоминало грезы чревоугодника. Чем беднее и голоднее жила страна, тем вкуснее и обильнее кормили в Бору, потому что полнота счастья познается в сравнении: настоящую радость приносит лишь то, что есть у тебя и нет у других.

Любитель поесть, Першин вспоминал изредка, как его кормили в Бору, однако чаще он вспоминал Бор совсем по другой причине: лес там был утыкан вентиляционными шахтами.

Тоннель, соединяющий Москву с аэропортом Домодедово, имел ответвления в Бор, где под землей был устроен запасной командный пункт. Бункер соединялся с пансионатом, мощная система жизнеобеспечения держалась в постоянной готовности, обширные продуктовые склады регулярно обновлялись.

В случае нужды тоннель можно было использовать для скрытой эвакуации номенклатуры из Москвы: в пансионате удобно было переждать тяготы и превратности смутного времени - войну, бунт, чуму, холеру...

Бетонные стволы шахт сверху прикрывали четырехскатные навесы из белого оцинкованного железа, доступ в шахту закрывали решетки с люками, вниз вели крутые металлические лестницы.

Под землей шахты соединялись горизонтальными ходами, по которым тянулись пучки труб, укутанные толстыми чехлами тепловой изоляции. При желании можно было под землей уйти из пансионата и выбраться на поверхность далеко в лесу.

Близость аэропорта Домодедово была удобна для срочного бегства. Однако на этот случай была продумана и другая возможность: в деревне Астафьево, неподалеку от Бора, где находилось подсобное хозяйство пансионата, - фермы, поля и парники, был построен тайный аэродром бетонная полоса, замаскированная деревьями и кустами.

Нескончаемые тоннели, огромный бункер и подземные склады были рассчитаны на длительное пользование, сам пансионат был построен как секретный объект, скрытый в лесу от чужих глаз. Ни одна дорога не была здесь прямой, чтобы не открывать обзор и перспективу, дороги кружили плавно и просматривались в лесу лишь на короткое расстояние - от поворота к повороту. И хотя пансионат располагался на холме, его нельзя было заметить ни с одной точки окрестностей: здание было опущено в широкий кратер посреди холма, густой лес закрывал его со всех сторон.

Все плоскости - крыши здания и пристроек были удобны для посадки вертолетов, однако постояльцы никогда не думали о бегстве. Жизнь пансионата казалась им незыблемой - на века. Страна воевала, они понятия не имели, что такое война, как, впрочем, и обо всем остальном: не знали, не ведали.

Им невдомек было, что такое жизнь впроголодь, как стоят в очередях, где добывать еду, одежду и прочее, прочее, без чего нельзя обойтись. Они были надежно ограждены от забот, от всего, что обременяет жизнь.

Сытые, довольные, уверенные в себе, они наслаждались существованием и были прочно отрезаны от окружающего мира; их не касались горести и невзгоды, которые одолевают всех нас, и казалось, обитатели пансионата не подвластны случайностям и несчастьям, не подвержены стихийным бедствиям, превратностям судьбы, даже самому времени.